Малак вскочил на ноги, чтобы не дать своему кармическому двойнику приблизиться. Оба стояли неподвижно, внимательно изучая друг друга. Хотя в течение многих жизней их физические пути не пересекались, в остальном между ними существовала тесная связь.

«Малак, — в низком голосе Детена слышалось презрение, — уступи дорогу, малыш. У меня есть дело к этой девчушке».

Пристальный взгляд брата Малак выдержать не смог. Темная бездушная пропасть глаз Детена испугала его; брызжущая из зрачков неуязвимая, грубая сила казалась неодолимой. Внезапно Малак почувствовал себя хрупким и ничтожным.

«Только через мой труп, брат», — голос Малака слегка дрожал от бурлившего в крови предвкушения битвы.

«Обэтом не беспокойся, малыш», — покровительственно и зловеще улыбнулся Детен.

Посвящается

Моему кармическому двойнику — Рави. Хотя нас не связывают узы плоти, мы навсегда объединены духом. Наши отношения не принадлежат этому плану, они находятся вне пределов любых слов и выражений, которые я мог бы отыскать. Они просто существуют. Ничто не в состоянии затмить твое сияние; ничто не может покорить твой дух — ты одна из вечных воительниц, настоящий святой солдат. Несмотря на то что иногда расы и культуры, время и пространство разделяют нас, я всегда пребуду с тобой. Несмотря на все грядущие перевоплощения, я всегда буду здесь, с тобой — так же, как мы были друг с другом в прошлых жизнях. Эта книга с вечной любовью посвящается тебе, моя сестра—близнец.

Спасибо моим близким друзьям, которые помогли мне в работе над книгой: Адаму, Дэву, Полу и прекрасной Джейн. Я искренне благодарен моим бывшим коллегам Гэри и Полу, а еще — Марку Робертсону, моему учителю каратэ, научившему меня многим приемам, описанным в этой книге.

От автора

Книга «Свет и тьма» — это фантастическая трилогия, написанная в канонах иудейской каббалистической доктрины. Здесь художественный вымысел объединен с вполне конкретной философией. Две части трилогии уже написаны — это «Лилит» и «Ронин»; третья, последняя, еще в работе и пока что не имеет названия (в черновом варианте она называется «Ипсиссимус», что означает высшую ступень совершенства, которой способен достигнуть маг), Во всех трех книгах прослеживается судьба Малака, адепта Школы Белой Магии. Его история сходна с эволюцией человека: она включает в себя Падение, Восстановление, Возрождение (самореализацию) и Божественное воплощение. Сюжет этой сказки встречается во многих мифологиях; наиболее ярко он отражен в образе Христа, а еще — Осириса, Феникса, Кришны, Люга, Бальдура и многих других.

В конце книги читатель найдет «Глоссарий» с объяснением некоторых понятий, которые, возможно, будут ему незнакомы. Те, кого заинтересовала философская подоплека книги, найдут перед глоссарием эссе, в котором кратко изложен смысл Каббалы.

Пролог

Изящество определяют как внешнее проявление внутренней гармонии души.

— Хэзлитт

Эния

Иесод Иецира

Эра Гармонии

Солнце медленно, словно в каком—то летаргическом сне, двинулось вверх по небосводу, и его аметистовые лучи неторопливо охватили силуэт Небесной Башни. На дорожке из полупрозрачного хрусталя восседал Маг. Его глаза искрились тем сверхъестественным сиянием, с которым не могло соперничать даже солнце. Лицо Мага сохраняло первобытно—угловатые, ястребиные черты — они напоминали людям о его человеческом прошлом.

Взрослые и детвора сгрудились на дорожке поближе к Магу, радуясь возможности разделить с ним рассвет. Никого из них Маг особо не выделял, но сбоку от него всегда оставляли место: оно предназначалось красивой темноволосой женщине, которая была очень близка ему в земной жизни.

Наконец Маг перевел пристальный взгляд с неба на стоявших перед ним детей.

— Вы пришли, чтобы послушать Историю? — спросил он.

— Да, да! Историю! — прошелестел восхищенный шепоток. Улыбка Мага пробежала по толпе, стирая с лиц даже намеки на цинизм или грусть.

Стоявший ближе остальных малыш взял Мага за руку.

— Это история о том, как ты стал Богом? — спросил он, округлив от благоговения глазенки.

— Все мы — Боги, — ответил Маг. — Просто я осознал это и отбросил все мои ошибочные представления.

— Это все равно что сбросить одежду? — вмешался другой мальчик.

Лицо Мага снова озарилось улыбкой:

— Точно. Дело в другом: чтобы научиться отбрасывать ошибочные представления, может потребоваться довольно много времени, потому что мы неверно считаем, будто эти представления и есть наше истинное «я».

Ребенок озадаченно посмотрел на собеседника.

— Это все равно что считать, будто твоя одежда — это твоя кожа, — произнес Маг. — Ты же считаешь, что ты просто ребенок, но на самом деле ты — все.

С этими словами он поднял глаза, обращаясь уже ко всем собравшимся.

— Все вы являетесь воплощением Бога. Я есмь алеф и тау, альфа и омега, воплощение сущности, текущей сквозь бесконечность вселенных. Придет время и вы осознаете, что вы такие же, как я. Каждый из вас совершит то путешествие, которое проделал я, и, возможно, один из вас когда-нибудь будет сидеть там, где сейчас сижу я, и говорить то, что говорю я.

Прежде чем продолжить, Маг бросил взгляд на прекрасную темноволосую женщину рядом с ним.

— Сейчас вы услышите мою Историю, — возвестил он. — Она принадлежит не только мне, но и многим другим; в конце концов, это история каждого мужчины и каждой женщины, которые когда—либо жили. Любой путь по—своему уникален, но все они ведут к единой цели. Точно так же, как все мы берем начало из Всего Сущего, мы должны вернуться туда, откуда пришли.

Я покажу вам все грани этой Истории, ибо в некотором роде я был — и остаюсь — в роли всех его участников. Весь опыт, все знания — мои; я готов поделиться ими с вами. Если бы только умели слушать! Однако вам придется учиться самостоятельно, так как жизнь сама по себе является учителем. Именно этому вы научитесь из моей Истории. Сядьте у ног собственной жизни — и она научит вас. Изучите свою жизнь — и вы изучите самих себя. Овладейте внутренним — и вам подчинится внешнее. Вот в чем смысл высшего учения.

— Расскажи нам! Расскажи! — воскликнул кто—то из детей.

Маг кивнул и начал свое повествование. Его мелодичный голос звучал лучше любого инструмента; мягкий тембр неспешно плыл в утреннем воздухе. Он говорил, и мир постепенно терял свои очертания, и люди начинали жить той вечной Историей, о которой говорил им Маг...

Часть I

Эдем

Каждый мужчина, каждая женщина представляют собой звезду. Одни становятся падучими звездами; другие разлетаются в пыль; и лишь некоторые льют ровный свет в долгой, темной ночи. Мы — именно мы, Мастера,—зажигаем их, поднося к ним свечу.

— Алистер Кроули

Помните все: существование — это чистая радость, а все печали —не более чем тени; они приходят и уходят. Но есть то, что остается.

— Доктрина Белой Школы

Когда же открылся истинный ужас сотворения мира, Господь закрыл лик свой, стыдясь своего прегрешения. Три самых могучих Адепта нашли его. И первый Адепт увидел стыд Господа и, зайдя сзади, покрыл Его белой тканью. И второй Адепт увидел стыд Господа и, подойдя сбоку, покрыл Его желтой тканью. И последний Адепт увидел стыд Господа и разразился смехом; и были черны одежды последнего Адепта.

— Доктрина Черной Школы

Ложное воображение учит, что такие вещи, как свет и тень, длинное и короткое, черное и белое, различны и должны разделяться; однако они не независимы друг от друга, они — лишь различные аспекты одного и того же, понятия относительности, но не реальности. Условия существования не имеют взаимоисключающего характера: в сущности, вещь не двойственна, но едина.

— Доктрина Желтой Школы (Ланкаватара Сутра)

1

Без боли невозможно прийти к сознанию

— К.Г.Юнг

Мы видим все не таким, каким оно есть, — мы видим все таким, каким мы есть.

— Талмуд

Эния

Иесод Иецира

Эра Сновидений

Далекая фиолетовая вспышка молнии высветила фигуру Детена на фоне черной пустоты ночного неба. Мощное, внушительное тело почти семифутового роста в развевающихся одеждах гордо противостояло напору сурового, пронизывающего ветра. Детен излучал ауру силы и знания, но вокруг него громоздилась удушающая чернота, которая убивала свет и надежду всюду, куда проникала.

Лицо у Детена было ястребиное, хотя, пожалуй, совсем непривлекательным назвать его было нельзя. Большие черные мешки под глазами заставляли Черного Мастера выглядеть гораздо старше своих тридцати лет. Лицо его, испещренное шрамами и глубокими бороздами морщин, производило драматическое и устрашающее впечатление: сильный, чисто выбритый подбородок, ухоженные и причесанные короткие черные волосы...

Но более всего притягивали к себе внимание его глаза — сверкающие на эбонитовой маске черные радужки, окаймлявшие непроницаемые бездны зрачков. Где—то в их непостижимой глубине мерцали искры — то ли простое отражение молний, то ли осколки холодного пожара, бушевавшего на самом дне души этого человека.

Он воздел горе руки, ощущая напряжение грядущей бури. Воздух был пропитан острым запахом озона. Он чувствовал, как вокруг в диком танце кружатся силы стихий. Грохот раскалывающегося океана и безумие ветра заглушали все остальные звуки. Эния погружалась в период мощного дисбаланса и хаоса: защитные силы ослабевали. Этого знания хватило, чтобы вызвать легкую улыбку на суровом лице Детена.

В темноте позади него как—то разом выросли две внушительные фигуры, одетые во все черное. Это были Рорух и Янус затянутые в кожаные доспехи с металлическими заклепками. У каждого на груди красовался символ Черной Школы: зигзаг молнии. У Детена был такой же знак, только серебряный. Все трое были вооружены короткими мечами вакидзаси — неслыханным оружием для Энии, где вот уже две тысячи лет не случалось кровопролития.

Детен критически осмотрел свое воинство; когда же он заговорил, его тихий, но внятный голос разом перекрыл всякий посторонний шум:

— За мной.

И он направился к видневшимся впереди утесам над морем. Прежде чем следовать за предводителем, оба солдата удивленно переглянулись, но уже в следующую секунду ракушки и морская галька послушно захрустели под тяжелыми сапогами воинов.

Известняковые утесы были высотой в добрые две сотни футов. Причудливые изломы скал таили в себе предательские расселины и пещеры, но Детен продолжал уверенно шагать к своей цели — крохотному, едва видному входу в подземелье. Преодолев подъем небольшого склона, они очутились у черной пасти провала.

— Рорух, факел.

— Да, Мастер.

Предвидя приказ, капитан Черных Стражников уже через секунду подал Детену зажженный факел. Черный Мастер молча взял факел, и отсветы пламени тут же заплескались на ветру, оживляя зловещие тени на поверхности скалы.

Придерживая ножны висящей на поясе катаны, Детен первым скользнул в узкий тоннель. Несколько слоев одежды не могли скрыть его атлетической фигуры. Глядя на кошачью грацию движений своего повелителя, Рорух и Янус чувствовали себя слишком неловкими и угловатыми. Трое воинов растянулись цепочкой, стараясь идти след в след. Факел то и дело выхватывал из тьмы соблазнительно поблескивавшие кристаллы кварца и слюды. Поначалу пол пещеры был неровным и каменистым, но вскоре узкий проход расширился, круто изгибаясь кверху.

Оба солдата настойчиво взбирались вслед за командиром, изо всех сил цепляясь за крошащиеся, осклизлые камни на полу подземного туннеля. Детен же взбирался бесшумно и легко, без колебаний преодолевая даже самые трудные участки. Рорух уже начал выбиваться из сил, но тут природный известняк внезапно уступил более твердому и гладкому материалу. Теперь все вокруг было гладким, словно стеклянным. Сам туннель приобрел более правильную форму. Изменения явно говорили о том, что эта часть туннеля — дело рук человеческих. Внизу, на стенах, виднелись следы воды — их достигали океанские приливы. Тонкий слой светящихся грибков и плесени наполнял подземное пространство мутным зеленоватым сиянием.

Вскоре они поравнялись с гексаграммами. Печати Соломона были тщательно выбиты на обеих стенах. Внутри каждой гексаграммы был изображен восточный символ равновесия между Инь и Ян; под знаками виднелись иудейские буквы и египетские иероглифы, прочесть которые было под силу разве что Посвященному.

На миг остановившись, Детен пробежал глазами по рунам, затем серьезно кивнул.

— Мы на месте, — сообщил он: теперь его голос вибрировал от какого—то незнакомого чувства. — Это святилище Желтой Школы. Впереди — Келья Мага. Нужно соблюдать осторожность.

— Вы сказали М—мага, Мастер? — от потрясения голос не слушался Януса. — Мы собираемся войти в храм Богочеловека?

Эбеново-черные глаза Детен а сузились, и под их взглядом Рорух нервно, прерывисто вздохнул, а Янус отступил на шаг.

На долю секунды воцарилась напряженная тишина; затем Детен немного расслабился и заговорил едко и презрительно:

— Сам Маг вызвал меня к себе, и я согласился прийти. За две тысячи лет ни одному чужаку не удавалось проникнуть в эту святая святых.

Неожиданно он приблизился почти вплотную к лицу Януса.

— Маг всемогущ. Избавься от своего страха, солдат, потому что здесь он обретет форму. Твой страх станет таким, каким ты его себе представляешь; тут даже моя власть и сила небезграничны.

Чувствуя, как черная бездна глаз предводителя пронизывает его насквозь, Янус проглотил комок в горле:

— Да, Мастер.

Презрительный взгляд Детена на несколько секунд пригвоздил Януса — так ястреб завораживает обреченного кролика. Потом Черный Мастер отвернулся, всем своим видом показывая, что воспитательный момент окончен, и двинулся вперед. Янус старательно избегал встречаться глазами с Рорухом: подвергать сомнению слова Мастера было запрещено. Впрочем, Рорух и сам чувствовал, что с каждым мгновением его удивление превращается в страх. Он пробежал глазами по колонкам древних иероглифов и ему показалось, что непонятные письмена несут в себе некое зловещее предупреждение.

Какое—то время все трое шли молча, тишину нарушал только всплеск водяных капель. Сюда, вглубь скалы, не долетал даже ритмичный грохот океанских волн. Узкий проход в камне все так же неизменно тянулся вверх, и эта монотонность лишь усиливала общее напряжение; кроме того, путники чувствовали, что туннель пронизывают все усиливающиеся потоки энергии.

Детен быстро двигался вперед, не обращая внимание на страх и напряжение своих спутников. Воздух сгущался и вибрировал, словно живое тело. Перед Детеном он покорно расступался, зато солдат обволакивал, словно клей, не давая ни дышать, ни идти. Казалось, будто воздух пытается вытолкнуть солдат обратно, сопротивляясь проникновению непрошеных гостей.

Оба Черных Стражника были не простыми солдатами — ветеранами; испугать их было нелегко. Однако магия оставалась для них той силой, которую нельзя ни видеть, ни вызвать на бой, ни хотя бы понять. Беспомощность — вот что испытывали сейчас Рорух и Янус, всей душой ненавидя это состояние.

Вскоре солдатам послышались голоса. Звуки этих голосов вначале были тихими, но постепенно становились все более сильными. Голоса нашептывали что—то ужасное, немыслимое. Эфирные руки и клыки тянулись к солдатам, желая лишить их жизненной силы и тепла. Рорух почувствовал, как внутри него зашевелился страх. Холодный пот заструился под доспехами, пронизав могильным холодом все тело стражника. Кровь гулко стучала где—то в ушах; Роруху казалось, что он пытается дышать сквозь слой ваты. Судя по виду Детена, Черный Мастер вообще не страдал и никак не замечал волнения своих подчиненных. Их ценность для Детена была прямо пропорциональна выносливости: слабость была непростительной.

Вскоре в боковых стенах туннеля начали появляться небольшие ответвления. В боковых проходах затаился мрак, и у сопровождавших Детена солдат даже мысли не появилось поинтересоваться, что может быть там, внутри. Многие ходы опускались вертикально вниз; казалось, что вся скала, словно кусок сыра, испещрена подземельями.

Внезапно Янус полузадушенно захрипел и свалился на пол. Рорух увидел, как напарник катается по камням, вцепившись скрюченными пальцами себе в горло. Янус задыхался. Заслышав стук падающего тела, Детен немного скосил голову, но не замедлил шаг. Скривившись, Рорух последовал за Черным Мастером. Он знал, какой силой способен управлять Детен, но понимал также, что слабый! солдат недостоин того, чтобы ему сохраняли жизнь.

И все же отношение Детена показалось Роруху возмутительным: он чувствовал, что и сам в любой момент может упасть и забиться в конвульсиях. Ледяные клыки впились в тело Роруха, вытянув из него всю силу и волю. Скрипя зубами, стражник тяжело двинулся вперед за Детеном.

Они миновали уже два десятка боковых проходов, но Детен все так же неустанно стремился вперед. Он как раз поравнялся с очередным ответвлением, как вдруг столкнулся с первой попыткой помешать им. Обостренные чувства Детена обнаружили опасность как раз вовремя, чтобы опередить нападение: неизвестного противника.

Он резко повернул голову: прямо из мрака на нею выпрыгнул юноша, почти подросток, с коротким мечом в руках. Удар нападавшего был слишком грубым и плохо рассчитанным — было очевидно, что юнцу недоставало умения обращаться со своим оружием, тогда как Детен слыл мастером меча. В руках Детена клинок действительно превращался в оружие смерти. Вот и сейчас Черный Мастер ловко скользнул в сторону от блеснувшей стали. Демонстрируя невероятную ловкость и молниеносную быстроту, он выхватил из ножен свой меч—катану и тут же нанес удар. Тонко заточенное лезвие полоснуло по кисти подростка, да так, что она упала, все еще сжимая меч. В душном и влажном воздухе подземелья разнесся тягучий звон металла, скачущего по камню.

Юноша вскрикнул от шока и боли, прижимая к груди обрубок. Кровь хлестала из покалеченной руки, окрашивая в цвет опасности еще недавно белые хлопковые одежды молодого охранника. Теряя силы, юноша прислонился к стене. Глаза его вылезли из орбит; зрачки стали расширяться. Детен равнодушно вытер меч о белое одеяние охранника, которое говорило о том, что его хозяин принадлежит к неофитам — низшей ступени прошедших храмовое посвящение.

Тело юноши задрожало и пошло конвульсиями. Взяв голову охранника обеими руками, Детен заглянул глубоко в остывающие глаза. Рорух нервно переминался с ноги на ногу, сопротивляясь невидимым демонам, витавшим в воздухе. Юноша несколько раз мигнул, отчего зрачки стали еще шире. Внезапно его тело обмякло, и молодой охранник перестал замечать окружающее.

— Где Галан? — голос Детена звучал хрипло и бесстрастно. Юноша снова моргнул, бессмысленно, словно пьяный, поводя глазами. Железная воля Черного Мастера выпотрошила наизнанку бесхитростный разум подростка, расправившись с остатками внутренней силы, которая надоедливым комаром все еще билась внутри охранника.

— Где Маг? — снова спросил Детен; теперь в его голосе появились жесткость и нотки угрозы.

Однако теперь неофит был уже почти без сознания. Он ощущал разве что холодно—равнодушные, но желанные объятия смерти. Нахмурившись, Детен отстранил от себя юнца на расстояние вытянутой руки, затем скомкал его ауру, полностью изучив все ментальное тело умирающего. Обнаружив необходимую информацию, Детен угрюмо усмехнулся: как и предполагалось, Маг ожидал его прихода. Потом Черный Мастер аккуратно уложил мальчишку наземь и сложил ему руки на груди.

Выпрямившись, он обернулся к Роруху и, обнаружив, с каким трудом тот все еще держится на ногах, наградил капитана тяжелым взглядом.

— Дальше я пойду один, — произнес Детен, — жди меня у входа.

Ни секунды не колеблясь, Рорух браво отсалютовал и с готовностью взял факел из протянутой руки Детена. Неофит узнал об их приближении по отсветам пламени, и Детен больше не желал давать преимущество тем, кто, возможно, еще встретится ему далее. Правда, он не ожидал новых дуэлей, ведь Галан призвал его к себе. Вдруг он застыл от изумления: тело юноши начало как бы растворяться в воздухе. В глазах Детена замерцали темные смешинки — нападение было обычным испытанием! Каким слабым ни казался неофит, очень немногие жители Энии умели защищаться от насилия в любой его форме. Детен подождал, пока Рорух исчезнет во мраке. Ему нужно время, чтобы подготовиться к встрече. Три жизни он ждал этого момента. Наконец, сосредоточившись, он развернулся и продолжил свой путь, ориентируясь лишь по фантастическому свечению осклизлых грибов на стенах подземелья. Так шел он несколько минут, ни на миг не теряя контроля за окружением — осознание Детена всегда оставалось сконцентрированным. Дышал Черный Мастер глубоко и размеренно, полной грудью.

Вскоре он различил далеко впереди неясные очертания человеческой фигуры. Фоном служило слабое сияние. Детен отбросил накидку, чтобы было сподручнее выхватить меч, и прибавил ходу.

По мере приближения свечение усиливалось. Еще немного — и стали появляться отдельные черты незнакомца: желтые одежды, цепь с огромным топазом на груди. В неясном свете пещеры топаз сверкал, словно золотистый бриллиант. Преодолев двадцать ярдов, Детен заметил обширную ауру, столь характерную для посвященных в сан Адепта.

Наконец Детен остановился в нескольких шагах от фигуры, внимательно изучая ее. Несмотря на низко опущенный капюшон, было ясно, что перед ним — женщина. Словно почувствовав, что ее узнали, Адепт откинула капюшон и одарила Детена спокойным взглядом. У незнакомки были короткие белокурые волосы; бледное лицо, сочетавшее в себе черты эльфа и мальчика—подростка, лучилось здоровьем. Руки девушка сложила на груди в официальном приветственном жесте.

— Я сестра Чани, Адепт Младшей ступени, Стражница Желтой Школы. Кто ты, ищущий Келью Мага?

И девушка замерла в ожидании ответа, на удивление храбро выдержав буравящий взгляд Детена.

— Я брат Детен, Старший Адепт и Мастер Черной Школы. Маг лично призвал меня на аудиенцию.

Детена поразила сила характера девушки: целых несколько секунд она выносила его взгляд, прежде чем, наконец, потупила глаза в землю и шагнула в сторону, освобождая путь.

— Пожалуйста, входи.

В конце шестидесятифутового коридора Детен увидел дверной проем, из которого лился желтый свет. Кивнув в знак благодарности, он направился внутрь.

Однако менее чем в десяти футах от входа он был вынужден вновь остановиться: прямо перед ним в неподвижном воздухе лениво трепетал зеленоватый слой эфирной материи, полностью перегораживая проход. Пунцовые искорки танцевали на прозрачной зеленой поверхности, а над нею едва заметной тенью парил искусственный дух—элементал.

Детен тут же понял, что эфирный заслон был связан с планом стихии огня. Стоило кому-нибудь пройти через заслон, как элементал тут же набрасывался на вошедшего. Сила элементала действовала на разум, большинство энийских жителей после такой атаки потеряли бы рассудок. Элементал — крутобокое облако бледно—красного газа — покачивался под потолком, угрожающе выжидая. Детен разглядел духа, вид которого не предвещал ничего хорошего: несомненно, создатель этого стража обладал значительной силой. Кроме того, элементал был великолепно замаскирован, — чтобы увидеть его, Черному Мастеру пришлось до предела напрягать свое эфирное зрение.

Нащупав рукой эфес меча, Детен осторожно вынул катану из ножен. Лишающий жизни был выкован более двух тысячелетий назад; с тех пор он был неразлучен с хозяином на протяжении трех жизней. Поверхность клинка выглядела необычно, как черное, вороненое зеркало. Катану сделали из мифрильского серебра, которое здесь, на Энии, обладало мощными внутренними магическими свойствами. Лезвие было настолько острым, что могло беспрепятственно разрубить камень. Вынимая меч, Детен почувствовал, как вибрирует оружие: Лишающий жизни обладал особым голодом битвы, неизвестным никакому другому клинку.

Эфес клинка, отполированный до нежной гладкости, напоминал темный оникс. Внутри него были спрятаны защитные руны, написанные на енохианском языке, о котором говорили, что это язык самих ангелов. Головка катаны была инкрустирована округлым гранатом сочного кроваво—красного цвета. Вместо свойственного драгоценным камням искристого сияния этот гранат впитывал в себя каждый попадавший на него луч. С первого взгляда было понятно, что этот камень и есть источник силы удивительного клинка.

Детен решительно вонзил меч в эфирное поле. Катана завибрировала, с удовольствием вбирая в себя энергию и собирая ее в своем бездонном резервуаре. За многие столетия, проведенные подле владельца, меч не только настроился на ауру хозяина, но и выработал в себе некую осмысленную разумность. Его желания и цели в точности повторяли желания и цели хозяина, а сам он сообщал о своих ощущениях, посылая Детену волны дружеской привязанности.

Эфирное поле начало угасать, Исчезли метавшиеся по нему искорки. Как только поле совершенно исчезло, элементал пришел в движение. Теперь дух не знал, куда ему податься. Освободившись из плена, он выписывал зигзаги взад—вперед по коридору, не ведая, в чем теперь состоит его задача. Разум был абсолютно чужд этому существу, созданному для вполне определенной цели — атаковать любого, кто преодолеет эфирный барьер.

Детен осторожно ступил вперед. Элементал па мгновение остановился, и Детен тут же замер, чтобы в следующее мгновение броситься на духа, словно копье. Черный Мастер метил прямо в голову элементалу. Подняв меч наизготовку, он выждал необходимую долю секунды, прежде чем ступить в сторону, — и одним ударом рассек существо, метнувшееся было навстречу нарушителю.

Он почувствовал, как вдоль меча пронеслась волна жара. Лишающий жизни тонко зазвенел от удовольствия, а элементал огня, испустив вопль облегчения, исчез.

Услышав, что тон психического слуха вернулся к нормальному, Детен удовлетворенно кивнул, вернул в ножны насытившегося Лишающего жизни и смело шагнул в Келью Мага.

Келья представляла собой идеальный квадрат со стороной ровно сорок пять футов. В ней было достаточно тепло и приятно. Келью заполняли волны золотого света, исходившего словно ниоткуда: на самом деле сила свечения изменялась и пульсировала синхронно с астральными течениями. Стены из люминесцентного серого материала казались призрачными. Сильнее других лучилась энергией восточная стена, украшенная; ярко—желтым равносторонним треугольником, рассеченным горизонтальной линией. Точно такой же символ, только черного цвета и с перевернутым треугольником, был изображен на северной стене. Южную стену украшал сверкающий красный треугольник, а его перевернутый собрат голубого цвета разместился на западной стене.

У Детена возникло ощущение, будто он перешел в какое—то иное измерение, совершенно удаленное от Энии; зная силу Мага, он понимал, что в этом нет ничего невозможного. Посередине кельи на полу сверкал «Сигиллюм деи Эмет» — Священный Енохианский Пантакль. Не узнать священный знак было невозможно; то была вписанная в круг гептаграмма с пентаграммой внутри. Опоясывали диск семь непознаваемых и непроизносимых имен Бога; с ними переплетались имена самых великих архангелов. Символ пульсировал невиданной Силой, и Детен понимал, что перед ним — реальное отражение всей мощи, которую воплощал пантакль. Черный Мастер действительно пребывал в присутствии Божества, он чувствовал это, даже если оно было лишь незначительным осколком Бесконечности.

В какую—то долю секунды Детен почувствовал страстное желание пасть в восхищении на колени, но тут же с яростью отогнал внезапный порыв: ведь он не любит Бога, а Бог платит ему взаимностью.

Внутри «Сигиллюм деи Эмет» восседал Галан. Облаченный во все желтое Маг замер в совершенной позе. Его аура сияла ярче солнца, вокруг головы Мага и над нею стоял целый шар пронзительно—белого свечения. Увиденное поразило Детена: он знал, что так сияет чакра Кетер, которая напрямую связывает Галана с Божественным.

В том, что Галан находится в отменном духовном здравии, сомневаться не приходилось; однако Маг сидел, закрыв глаза, и дышал почти совсем неслышно. Физическое состояние Галана потрясло Черного Мастера: Маг был на краю смерти. Ястребиные черты в лицах обоих указывали на фамильное сходство, хотя лицо Галана выглядело бледным и изможденным. Маг был совершенно лыс, а некогда буйная седая борода теперь смотрелась трогательно поредевшей. Одежды не могли скрыть, что конечности и кости Мага практически разрушены, — Галан уже не мог распрямить спину.

Уважительно поклонившись своему старому учителю, Детен пересек келью и опустился перед ним на колени рядом со Священным Пантаклем. Галан пошевелился и поднял веки. Сияние его глаз было таким сильным, что даже Детен не смог выдержать этого взгляда.

— Ах, ты уже здесь, сын мой! Ты пришел почти вовремя. Голос Мага оказался настолько слабым, что Детену пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать сказанное. Хотя со времени, когда они были отцом и сыном, прошло уже более двадцати веков, кармическая связь между Галаном и Детеном оставалась такой сильной, что они считали себя родственными душами, хотя потом их путине пересекались — во всяком случае, с того самого времени, как Галан преодолел Бездну, чтобы стать Магом Энии.

— Мастер, я получил твой вызов во время духовного видения. Маг улыбнулся, изучая ауру своего бывшего ученика. Да, характер у Детена совершенно изменился; теперь чувства уступили место холодной, несгибаемой воле. Два последующих перевоплощения в сотни раз увеличили его силу. Под влиянием зловещего кармического обета, преследовавшего Детена в течение трех жизней, он дошел до крайности буквально во всем.

Галан попытался засмеяться, но вместо смешка у него получился затяжной приступ хриплого кашля. Детен рванулся было помочь ему, но замер на месте, встретив предупреждающий взгляд старца. Он не мог войти внутрь круга — это тут же уничтожило бы его разум и тело. Детен с неудовольствием уставился на круговую границу, размышляя над тем, какую именно Божественную Сущность она направляет.

Однажды я выйду на поединок с тобой и ты ответишь мне за все злоупотребления мира!

Наконец Галану удалось справиться со своим спазматическим кашлем. Маг взглянул вверх, на Детена, и увидел на нем почти сыновнюю тревогу.

— Значит, в тебе еще осталось хотя бы эхо человечности?

Лицо Черного Мастера потемнело: он никогда не славился развитым чувством юмора.

— Зачем ты позвал меня, старик?

— А—а, вижу, вижу по твоим глазам, сын мой, что ты подозреваешь. Впрочем, ты пряв. Две тысячи пет правил я в этом плане... а сейчас пришло мое время.

— Это значит, что будет новая Эпоха? — в голосе Детена чувствовались расчетливость и коварство.

Издав едва слышный вздох, Галан кивнул, — Близится конец Эпохи Сновидений. В течение двух тысяч лет мое слово управляло каждым проявлением жизни на Энии и защищало здесь все. Мое присутствие в этом плане несет мир, гармонию и равновесие. Правда, теперь это превратилось в равновесие застоя. Мое влияние уже уменьшается; вряд ли оно просуществует хотя бы неделю,

— Значит, придет новый Маг?

Галан кивнул.

— Настал черед другому отправиться по пути Бездны. Чтобы достигнуть вершин духовности, вначале нужно преодолеть тропу высшей духовной тьмы и боли. Что же касается меня, то я должен совершить переход к степени Ипсиссимуса. Этого требует сила Главы Богов,

Угрюмая улыбка скользнула по лицу Детена: его мечта осуществилась.

— Без Мага этот план лишится защиты, — продолжал тем временем Галан. — Из плана сновидений он превратится в план ночных кошмаров. Это место должен занять новый Маг. Следовательно, пора возобновить борьбу противоположностей. Это будет жестокое противостояние, в котором лишь сильный сможет надеяться на выживание. Белая и Черная Школы должны сразиться за место Желтой Школы... и участвовать в сражении может только один Адепт с каждой стороны.

— То есть Малак и я, — произнес Детен.

Маг снова кивнул.

— Вы двое — единственные, кто может сразиться; так диктует закон кармы. Я призвал к себе и Малака, но он слишком опоздал. Надеюсь, ты не станешь пользоваться неожиданно доставшимся тебе преимуществом?

— Я не нуждаюсь в преимуществах. Мой брат—близнец не представляет никакой угрозы — вообще ничего. Я сильнее его! Он тратит жизнь на игры с феями да ундинами, — загрохотал Черный Мастер. — И вся его драгоценная Белая Школа — одна слюнявая болтовня!

Галан смотрел на бывшего ученика понимающими глазами.

— Да, Детен, ты самый сильный. Но Малак обладает самым большим потенциалом силы. Ему нужно только возмужать. Твой брат был моим учителем, и ему еще предстоит побывать в этой роли.

Детен нахмурился, не понимая, к нему клонит старик.

—Что за чепуха! Малак — слабак!

—Неужели же ты победишь его? — усмехнулся Галан — Ведь Магом может стать только один, но только вместе вы благополучно преодолеете Испытание Бездны.

— Ложь! — рявкнул Детен, но в его голосе послышалась некоторая неуверенность.

Галан захихикал и подался вперед. В его глазах загорелось сверхъестественное пламя. Когда же он заговорил, его голос вновь оказался невероятно слабым, разве что теперь в нем появились пророческие оттенки.

— Лишь в смерти объединятся двое близнецов...

И Маг умиротворенно улыбнулся. Детен снова нахмурился: его беспокоил тон старика.

Внезапно тело Мага задрожало и задергалось. Сияющая чакра Кетер над его головой стала ярче и медленно опустилась на все тело полностью поглотив Галана. Раздался оглушительный удар грома; за ним пришел пронзительный писк высвобождаемого давления. Мощный порыв ветра обрушился на Детена, и Черный Мастер повалился на пол, успев только закрыть лицо руками.

Постепенно хаос и грохот утихли. Открыв глаза, Детен с изумлением обнаружил, что сидит в тупике подземного коридора — Келья Мага исчезла, словно ее и не было. Эния осталась без Мага.

2

В Будокай один из принципов заключается в различии между Мастером и молодым воином. Воин горд, он думает, что силен; в действительности он — ничто. Мастер знает, что он — ничто; но это осознание помогает ему стать чем—то.

— Бусидо, Путь Воина

Эния

Область Локхи

Заколдованный лес

В просвете лесной чащи виднелась одинокая обнаженная фигура. Человек стоял совершенно естественно и неподвижно, свесив голову и закрыв глаза. Дыхание было практически неощутимым.

По мере того как рассветное солнце выкатывалось над лесистым горизонтом, аметистовое небо осветилось яркой, сочной палитрой пунцовых оттенков. Первые утренние лучи розовыми лепестками нежно и ласково скользили по спящему пейзажу. Мир постепенно пробуждался от ночного оцепенения.

Малак с наслаждением набрал полную грудь воздуха, а потом медленно выдохнул. Он пребывал в состоянии дзансин и остро чувствовал все происходящее вокруг. Ветер шелестел в голубовато—зеленых листьях, и его шорох сливался с шумом водопада неподалеку. Мелкие лесные обитатели торопливо шныряли по опавшей листве, забиваясь в норы. Птицы в унисон пели славу нарождавшемуся дню. Обоняние купалось в роскоши тонких ароматов сосны, дуба и кедра. Он почти физически ощущал присутствие соседних деревьев в нежных воздушных потоках, ласкавших его кожу.

В Малаке было более шести футов росту, так что по энианским меркам его нельзя было назвать коротышкой. Сложения он был крепкого, оставаясь внешне непримечательным: мышцы Малака выглядели жилистыми, рельефными, но без устрашающих бугров. Черные и прямые волосы до плеч обрамляли сильное, с ястребиными чертами лицо — сходство с братом—близнецом было очевидным. Темно—синие глаза Малака смотрели участливо, но твердо; правда порою в них проблескивало превосходство, не до конца изгнанное недавней зрелостью.

Он сфокусировал взгляд вдаль, чтобы наилучшим образом воспользоваться преимуществами бокового зрения. Тембр его психического слуха изменился: теперь частота стала почти непереносимо высокой, что свидетельствовало о прибытии его внутрителесных друзей.

Вскоре его партнеры по тренировкам материализовались, сгустившись из воздуха. Как всегда, их было трое. Двое встали перед ним, третий зашел сзади. Противники были облачены в одинаковые алые костюмы, закрывавшие все тело с головы до пят; лица прятались под темными капюшонами. Хотя двое впереди держали оружие, их рук не было видно — оружие скользило в воздухе, словно живое.

Не произнеся ни единого слова, трое нападавших выстроились в порядок для атаки. Не шевельнув ни одним мускулом, не моргнув, Малак наблюдал за их приближением. Он ясно разглядел первых двух атакующих, приближавшихся под углом сорок пять градусов к оси его зрения. Один из врагов ловко орудовал шестом 6о; другой был невооружен. За спиной Малак слышал шелест одежды третьего недруга.

Первым внезапно напал тот, что был за спиной. В мгновение ока Малак распознал свист рубящего удара мечом и кувырком вперед ушел под ноги невооруженному противнику, который стоял перед ним.

Лезвие меча рассекло надвое лишь пустоту. Восстановив контроль над ногами, Малак нанес рукопашному бойцу молниеносный боковой удар в коленную чашечку. Колено хрустнуло, и противник повалился вперед. Малак тут же наотмашь двинул его в голову, и враг кубарем отлетел в сторону. Тяжело приземлившись, он уже в следующее мгновение растворился в воздухе.

Малак крутнулся на месте. Двое оставшихся атакующих уже успели опомниться и окружили его. Каждый из врагов контролировал сектор в сто восемьдесят градусов. Малак постреливал глазами то на одного, то на другого противника в поисках бреши в их защите. Один из нападавших умело владел мечом вакидзаси, в руках другого был бо. Малак уловил их намерение наброситься на него одновременно и горячечно облизнул пересохшие губы.

Тот, что с шестом, приблизился, бешено вращая свое оружие и тем самым превратив его в щит. Малак понимал, что его единственный шанс состоит в атаке, причем шанс против шеста был гораздо больше, чем против меча.

Малак сделал выпад вперед. Обескураженный противник на миг остановился, но быстро совладал с собой. Он изменил направление движения своего 6о; Малак предупредил удар: обеими руками перехватив шест, он смягчил силу удара, которая пришлась на незащищенные части рук, и позволил инерции движения увлечь себя вперед. Они столкнулись лоб в лоб. Противник Малака качнулся назад, ослабив хватку на шесте. Малак в развороте нанес ему удар пяткой. Удар пришелся прямо под ложечку, так что в следующее мгновение враг уже лежал на земле. Малак яростно вонзил шест в ребра поврежденному недругу и с удовлетворением прислушался к хрусту костей. Потом Малак резко развернулся — последний из нападавших пытался набросится на него сзади.

 Малак тут же приготовил шест к удару. Он знал, что теперь преимущество было за ним: в бою против меча шест всегда на высоте. Вакидзаси диагонально сверкнул перед ним. Отпарировав удар одним концом шеста, Малак обрушил другой конец на голову врага. Новый тошнотворный хруст подтвердил, что череп противника расколот. Пустое алое одеяние скользнуло наземь. Малак вновь принял привычную стойку и опустил шест 6о. Он наблюдал за тем, как три кучки одежды, едва колеблясь, наполняются сиянием! Наконец одеяния поднялись и обрели человеческие формы; лежавший у ног Малака шест вновь оказался в руках своего владельца. Троица вновь расположилась вокруг Малака, образовав правильный треугольник. Малак отвесил всем троим поклон уважения и получил взамен три столь же почтительных кивка.

Затем фигуры заискрились, быстро растворяясь в воздухе. Через несколько секунд тон психического слуха Малака вновь стад нормальным. Он знал, что должен тренироваться еще с полчаса, сердце, как всегда, не лежало к этому. Он полагался более на свой природный талант, чем на бескомпромиссные и неустанные тренировки, к которым тяготел его брат—близнец.

Малак направился к краю небольшой полянки и вытер вспотевшее тело полотенцем. Вслушиваясь в лесной гомон, он облачился в куртку и просторные штаны темно—пурпурного цвета. Слева, на груди, в утреннем свете серебрился знак пентаграммы. Одеваясь, Малак в недоумении нахмурился: что—то было не так в привычном звучании леса. Он различал все привычные звуки чащи, но помимо них в воздухе носилось какое—то беспокойство. Подобная напряженность была настолько не свойственна Энии, что Малак не был уверен, стоит ли ему доверять своим чувствам. Кроме того, на душе у него тоже было неспокойно — Малак это явно ощущал. Его путешествие к Магу довело его до крайности. Внезапно он во всех красках припомнил яркое сновидение, посетившее его несколько дней назад.

Пожав плечами, он прогнал эти мысли прочь. Аккуратно с уважением вынув свой меч—катану, он положил обнаженный клинок на кусок хлопковой материи. Меч возмездия внушал священный трепет. Это был, несомненно, самый лучший меч во всех Внешних Планах; сравниться с ним мог, пожалуй, лишь меч его брата—близнеца. Малак коснулся оружия, и вдоль клинка тут же метнули сверхъестественные голубые молнии. Эфес был сделан из чистого кварцевого кристалла, хотя преломлял лучи света не хуже огромного бриллианта. Внизу, в толще кварца, просматривались священные символы имен иудейских богов и архангелов. Символы были магически отлиты из темно—синей ляпис—лазури. Лезвие клинка, сплошь покрытое магическими, дарующими защиту и благоволение рунами, было отточено до невероятной остроты. Кромка лезвия никогда не тупилась и не покрывалась ржавчиной. Головка эфеса была сделана из голубого искристого сапфира размером с полкулака взрослого мужчины. Именно здесь, в головке, была заключена сила катаны. Какое—то мгновение Малак внимательно разглядывал сверкающий сапфир. Этот меч символизировал связь Малака с его Высшим Я и служил высшим воплощением всей философии Белой Школы.

Наконец Малак бережно завернул катану в ткань, надежно закрепил меч и аккуратно забросил на спину. Вот уже в течение нескольких столетий не было случая воспользоваться этим драгоценным оружием.

В последний раз оглядев поляну, Малак приготовился продолжать свое восхождение, но тут у него опять появилось предчувствие недалекой беды. На этот раз он почувствовал направление, откуда исходили эти сигналы: что—то происходило у водопада. Он на мгновение замер — и решительно двинулся вперед, навстречу беспокоящим колебаниям. Он чувствовал, что источник ощущений становится все ближе, ближе...

Малак легко скользил сквозь легкий, воздушный подлесок, ловко отводя от себя ветки. Колючек и шипов он не боялся: в напоминавшем сновидение плане их просто не существовало. Он приближался к водопаду, и грохот падающей воды становился все более отчетливым. Вот, уже сейчас... В неумолкающем чувстве беспокойства психический слух Малака уже различал отдельные нотки боли, страха и отчаяния — но сам источник сигналов продолжал оставаться невидимым.

Теперь от водопада его отделяло каких—то тридцать футов, но из—за плотной, голубовато—изумрудной листвы подлеска самой воды все еще не было видно. Небо над головой казалось каким—то странным: по нему гуляли волны самых причудливых оттенков. Да и сам воздух, пожалуй, был непривычным.

Теперь Малак почти бежал в сторону источника отрицательных ощущений. И вот в просвете густой лесной зелени возник молодой ястреб. Словно обезумев, птица билась на земле — одно крыло было перебито. Ястреб бурно дышал, в его зрачках металось паническое отчаяние.

Малак вздохнул, укоряя себя за недавний параноический испуг: бояться здесь было нечего. Он опустился перед ястребом на колени. Тот спокойно согласился с присутствием Малака, не выказывая никакого волнения. Далеко не каждого человека природа одаривает чувством взаимопонимания с животными, но вот Малака меньшие братья воспринимали совершенно нормально.

Он накрыл беспомощную птицу ладонями и, дождавшись, когда она окончательно успокоится, заговорил, очищая ауру ястреба от отрицательных эмоций при помощи собственного поля. Малак смежил веки и глубоко дышал, полностью сосредоточившись на чакре Кетер над головой. Вскоре появилась сфера из чистого белого свечения; она была ослепительной, словно вспышка магния. Он направил энергию через все тело к рукам — и вот уже искалеченная плоть, разбитые кости птицы начали срастаться. Несколько минут Малак продолжал свое воздействие, пока аура ястреба не исцелилась полностью.

Малак протянул руки, чтобы поднять ястреба — к этому времени тот совсем успокоился, — и поднял его в ладонях. Ястреб расправил крылья, издал благодарный клекот и одним сильным толчком нырнул в океан неба. Некоторое время он кружил над вершинами деревьев, показывая человеку, что оценил его помощь.

Малак поглядел вверх — и понял, отчего небо казалось таким непривычно подвижным. Он подобрался поближе к водопаду, раздвинул ветви и опустился на колени, чтобы насладиться ослепительным зрелищем, от которого захватывало дух.

Хрустально чистое полотно воды низвергалось с двенадцатифутовой высоты на скалы внизу, источая тончайшую кисею брызг. В мелких капельках водяного тумана сверкала радуга. Девятицветная неосязаемая палитра завораживающе трепетала в прохладном воздухе утра. На Энии радуга не была редкостью; но именно эта была какой—то особенной: ее цветной изогнутый столб уходил в самое поднебесье, постепенно теряя с высотой насыщенность красок и четкость очертаний. Тело радуги было окутано спиралью из бледно—желтых и голубых светящихся шариков — это сильфиды и ундины резвились вокруг эфемерной дуги.

Малак внезапно задержал дыхание: элементалы оказались не единственными, кого привлекла радуга. Позади непрочной стены водопада стоял единорог. Наслаждаясь освежающей пеленой брызг, он внимательно разглядывал искристую цветовую палитру.

Как и все остальные единороги, этот был обоеполым. Магическое животное казалось в высшей степени изысканным, хотя мускулатурой оно походило на жеребца. Шерсть у единорога была чистой, белой и так и лучилась здоровьем. Пышная грива цвета старого серебра напоминала дождевые струи. Выступавший на лбу рог спиралью рвался вперед, оканчиваясь узким острием. Все тело единорога источало дивную магическую энергию, а сам зверь выглядел просто величественно — другого слова и не подберешь. Единорог стоял совершенно неподвижно, и глаза его, неотрывно глядевшие на радугу, казались по—неземному разумными. За спиной у Малака послышался шорох.

Он обернулся и заприметил крадущуюся Лину. Малак улыбнулся: он уже предвкушал, какое восхищение вызовет у жены эта картина. Приложив палец к губам, он знаком подозвал ее поближе.

Находясь в самом расцвете своих физических сил, Лина была невероятно красива. Высокая, ладная фигура жены пленяла совершенством форм, а от длинных, прямых и темных волос веяло силой и здоровьем. Прелестное лицо покрывал легкий загар. Глаза у Лины были темно—темно—карими, почти черными; их глубина манила и волновала. На Лине было черное одеяние с серебристой пентаграммой Адепта Белой Школы.

Лина подошла к мужу бесшумно, словно проплыла над шуршащей лесной подстилкой. Опустившись на колени рядышком, она заключила Малака в теплое кольцо рук и поцеловала.

— Что там? — еле слышно выдохнула она.

Малак молча показал на единорога. В этот момент животное, переполнившись восхищением перед красотой радуги, поднялось на задние ноги. Задохнувшись от увиденного, Лина сильнее прижалась к мужу. Лицо ее светилось радостью. Одна из черт характера жены, которая была особенно дорога Малаку, заключалась в любви Лины ко всем живым существам. Несмотря на то что Лина не имела такого дара общения с животными, как у мужа, она со всей страстностью восхищалась ими.

— Как мне хочется одного такого! — простонала Лина, изобразив на лице капризную гримаску.

— И не мечтай! — усмехнулся Малак.

— Это почему? — требовательно воскликнула Лина.

— Ну, ты же знаешь легенду...

Теперь Лина изогнула брови, изображая незнание легенды и одновременно намекая, что Малак ступил на зыбкую почву.

—...которая гласит, что приблизиться к единорогу может лишь тот, кто невинен телом и душой.

Лина было нахмурилась, но тут же уловила насмешку. В следующее мгновение ее пальчики оказались на шее у Малака.

— Хочешь жить и снова повидаться с Галаном?

— Я же пошутил! Уже можешь отпустить мое горло! — засмеялся, вырываясь, Малак.

— Значит, подойти к ним могут только чистые и непорочные, да?

— Во всяком случае, так сказал Даран. И еще — в их глазах видно будущее. Единороги способны почувствовать, что тебя ожидает.

Оставив мужа в покос, Лина поползла к водопаду. Отбросив в сторону последнюю ветку, она подобралась к самому краю водного потока. Заметив гостью, единорог тут же развернулся к ней; его глаза сверкали, словно зеркальца. Малак с восхищением наблюдал, как Лина, тщательно отводя взгляд вниз, протянула единорогу руку. Животное нервно фыркнуло, на несколько секунд уставившись на незнакомку; затем единорог бросился вперед, подняв тучку брызг, и... через мгновение он уже ласково обнюхивал ладонь и пальцы Лины.

— Малак, иди сюда! — судя по голосу, Лина была на седьмом небе от счастья. — Смотри, он принял меня! Малак неторопливо приблизился.

— Только смотри, не испугай его, — предупредила Лина. — И не смотри ему прямо в глаза. Это опасно.

Единорог внимательно наблюдал за приближением Малака, но даже не попытался увернуться, когда Малак протянул руку, чтобы потрепать его загривок.

— Он прекрасен, — произнес Малак, понимая, насколько бедны здесь любые слова.

Единорог ступил вперед, собираясь подставить пальцам Малака голову и с другой стороны. От неожиданности Малак отпрянул.

— Малак! Не смотри в...

Вспышка! Взгляды Малака и единорога встретились. Время замерло. На мгновение Малаку почудилось, что он и есть единорог, который сейчас пристально глядит на еще не прошедшего сквозь жизненные испытания юнца. Затем появились страшные образы: их было невероятно много, они сменялись, словно в каком—то сумасшедшем калейдоскопе, так что Малак не мог даже запомнить их все. Ему показалось, что прошла целая вечность. Вскрикнув, он медленно, словно пушинка, упал на спину. В мозгу догорал последний из увиденных образов. Он казался самым ужасным. Малак увидел себя таким, каким он должен будет стать когда—то: скрюченным, ущербным, полностью раздавленным злом. С неотвратимостью ночного кошмара пришло осознание, что угрожающий рок будущего практически неотвратим: все ведущие к этому события уже запущены в ход.

Единорог перед Малаком вскинулся на дыбы, намереваясь ударить его передними копытами, и Малак увидел ужас в глазах зверя. Задыхаясь, он накрыл голову руками и повалился назад. Уже на земле к Малаку вернулось ощущение нормального хода времени. Приподнявшись, он увидел, что единорог галопом уносится прочь.

— Малак! Малак! Что произошло? — крикнула Лина, отрывая его руки от лица.

Но Малак был слишком потрясен, чтобы говорить. Он ошеломленно уставился на жену.

— По—моему, ему во мне что—то не понравилось.

— Но этого не может быть! Тебя любят все звери!

— Он боится не меня, а того, кем я стану в будущем, — покачал головой Малак. — Должно произойти нечто ужасное

Лина открыла было рот, чтобы возразить, но, уловив затравленный взгляд мужа, промолчала. Там, в зрачках любимого, она увидела тень того, что пережил Малак, и эта тень привела Лину в ужас. Влюбленные посмотрели друг на друга, испытывая одинаковое ощущение приближающейся беды.

3

Наслаждение — это болезнь. Боль — лекарство от этой болезни.

—Доктрина Черной Школы

Дисциплина — воспитание души.

—Доктрина Желтой Школы

Эния

Дикая область

Черная Школа

Подземное логово

Три старших Черных Адепта сидели в позе лотоса лицом друг к другу, склонив головы и закрыв глаза. Ничто не нарушало тишины и спокойствия подземной кельи, разве что медленный, синхронный ритм дыхания. Масляный светильник заливал холодным и ровным голубоватым сиянием три совершенно неподвижные фигуры. Время остановилось; казалось, что даже сам воздух погрузился в спячку.

Внезапно Детен заговорил, и Фелмарр испугался его голоса, хотя ничем не выдал себя: показывать свою слабость перед Мастером было не принято.

— Оставь нас, Старейший.

Тон голоса Черного Мастера был, как всегда, ровным и бесстрастным, но в нем неизменно чувствовалась не терпящая возражений властность.

Едва слышно хрустнув коленями, Бол мягко поднялся на ноги. Он уже направлялся к двери, когда Детен заговорил снова:

— Стереги вход. Никто не должен входить сюда.

— Да, Мастер, — в голосе Бола явственно слышалось безучастное повиновение.

Тяжелая, окованная свинцовыми пластинами дверь гулко лязгнула и закрылась за ним.

После ухода Бола Детен некоторое время молчал, и Фелмарр гадал, что же будет дальше. Он чувствовал прилив горделивого эгоизма, осознавая, что из всех других Адептов Ордена он единственный пользуется полным доверием Мастера. Если Детен собирался поделиться с ним какой—то мыслью, это должна была быть очень важная мысль, поскольку он не открыл ее даже Болу. Ведь Бол был фанатично предан Мастеру; более того, он являлся генетическим отцом Детена. В прошлом своем воплощении, понимая неизбежность смерти, Детен потребовал, чтобы Бол по прошествии определенного срока после кончины Детена совокупился с девушкой—рабыней.

Таким образом, Детен избрал наиболее подходящие астрологические аспекты своего нового рождения. Кроме того, он уведомил Бола о том, как его следует воспитывать в детстве, чтобы обеспечить максимальную физическую силу и добиться полного возвращения воспоминаний прошлых жизней, — иначе говоря, вернуть свое «Я». Бол отлично справился с возложенной на него задачей и заслужил в подарок то, в чем Детен был крайне скуп, — уважение.

Детен, в свою очередь, способствовал повторному рождению Фелмарра в облике члена Ордена. В предыдущей жизни Фелмарр был учеником Детена, так что Мастер вернул его в той же ипостаси. Хотя Фелмарру еще лишь предстояло полностью вспомнить свое прошлое, он уже осознавал — по крайней мере, отчасти — свою настоящую сущность. Теперь ему было двадцать, и впереди было несколько дет развития.

Правда, на вид ему можно было бы дать лет тридцать. Страдания и жизненный опыт значительно состарили юное лицо; кожа у Фелмарра была оливкового цвета, а в твердом взгляде карих глаз чувствовались ум и суровость. Фелмарр не видел в Мастере ни единого изъяна и старался во всем походить на него.

— Наступило самое важное время для нас, — наконец произнес Детен. — Отметены все ограничения, и теперь уже видна наша Цель. Фелмарр услышал шорох ткани: это Детен поднял голову. Фелмарр последовал его примеру и открыл глаза, встретившись с немигающим взглядом Черного Мастера. Выдержать его было непросто; Фелмарру понадобилось несколько лет, чтобы научиться этому. Глаза Детена затягивали в свою глубину, словно стальная паутина, из которой насекомому уже не выбраться. Эта пара черных, бездонных колодцев ужасала Фелмарра, но он с благоговейным страхом все же выдержал эту немую дуэль, боготворя эту мудрость.

— Галан? — неуверенно спросил Фелмарр: он знал о недавнем путешествии Мастера.

Детен кивнул.

Галан вознесся к Главе Бога. В его защищающем влиянии на Энию появились бреши, Граница ослабевает. Без его присутствия барьеры физической магии начнут разрушаться.

—Но я не понимаю, Мастер, Ведь Галан — Маг. Разве он может уйти? Разве без него Эния выживет?

Он почувствовал, что глаза Детена затягивают его в свою глубину; боковым зрением он заметил, что стены подземной кельи внезапно закачались. Он отчаянно боролся, стараясь остаться в сознании и не желая огорчить своего Мастера. Глаза Детена казались черными дырами, которые втягивали в себя абсолютно все. Ничто не могло спастись от их властной бездны. Детен редко ослаблял свою защиту, даже оставаясь наедине со своим учеником.

— Галан вознесся к Первой Славе. Теперь его место должен занять другой.

— Я всегда считал, что Маг бессмертен, — в смущении произнес Фелмарр. Каждому было известно, что Галан правил Энией вот уже две тысячи лет.

Детей усмехнулся одними губами:

— Он и был таким, но отпущенное ему время истекло. Некогда все знали, что Маг правит лишь в течение двух тысячелетий. Теперь об этом не ведают даже Адепты. Так или иначе, незнание не меняет закона — время правления Мага ограничено.

Маг знаменует начало новой Эпохи. На Энии таких было уже две. Первым был Маг Белой Школы, именно его сила придала Энии ее форму. Поэтому то время получило название Эпохи Сотворения. Он создал этот план в соответствии с планом Малкут, сформировав его структуру из податливого астрального материала. Ты знаешь, что при отсутствии Мага план начинает постепенно распадаться на составляющие его материалы.

А нынешнее время носит название Эпохи Сновидений, и руководил всем Галан.

Фелмарр задумчиво склонил голову, переваривая услышанное. В личном отношении это его практически не касалось — просто он будет как всегда полностью подчиняться Мастеру.

— Кто же в таком случае будет следующим Магом?

—Им может быть только мой кармический брат и я. Один из нас должен пройти Испытание Бездной.

—Значит, следующим Магом будете вы! — убежденно воскликнул Фелмарр. — Малак слаб и наивен. Он еще мальчишка!

Детен вздохнул.

— Вот уже на протяжении трех жизней мой путь не пересекался с путем Малака. За это время моя сила удесятерилась, а ему все еще предстоит вернуть себе то, чем он когда—то владел. Для него битва не будет честной. Он совсем молод, только—только превратился в мужчину. Некогда мы были близнецами, а вот теперь, в этой жизни, он младше меня на десять лет.

— Неужели Малак станет сражаться с вами за Место Мага?

— Возможно. Но я думаю, он не станет нас беспокоить. Он вполне доволен своим презренным раем, — в голосе Детена послышалась горечь. — Я не имею ни малейшего желания причинить вред своему брату; помни, когда—то он был одним из нас, Черным Адептом, и, может быть, еще будет им. Но если он пойдет против меня...

Угроза в голосе Детена заставила Фелмарра невольно поежиться.

— У него нет ни единого шанса, о Мастер! Никто не сможет устоять против вас!

Неспешно кивнув, Детен закрыл глаза. На мгновение в келье воцарилась жуткая тишина; Фелмарр с испугом думал, что чем—то оскорбил учителя. А Черный Мастер просто глубоко задумался: казалось, что он мысленно борется с кем—то. Через несколько минут он заговорил снова.

— Я никого не боюсь, Фелмарр, ни единого человека. Фелмарр нахмурился, растерянно гадая, что значит столь неожиданный поворот в их беседе.

— Это известно всем, Мастер. Зато вас боятся все.

Детен кивнул и лицо его исказилось ехидной улыбкой в собственный адрес.

— Чтобы стать Магом, необходимо преодолеть Бездну. Во время Испытания Бездной Адепт должен одолеть Кронзона — Темного.

Заслышав это имя, Фелмарр нервно заерзал, но тут же мысленно отчитал себя за такую несдержанность. Когда он наконец решился ответить, его голос звучал почти шепотом.

— Но разве наша Цель состоит не в том, чтобы победить Темного?

— Нет, — отрезал Детен, — наша Цель в том, чтобы полностью уничтожить Демона! Сила его страшна, Зло его превыше всякой меры. Он эксплуатирует слабости Адепта, заставляя его бороться с самим собой.

Фелмарр уловил в голосе Мастера нотки страха и от удивления округлил глаза. Открытие потрясло его до глубины души: Фелмарр просто не мог представить себе ту силу, которая была бы способна породить страх в Мастере. Но он знал, что сломить волю Детена не удастся никому, как знал и то, что абсолютно доверяет Черному Мастеру,

— Вы одолеете Его, Мастер.

Тон Фелмарра был до противности уверенным. Детен знал, ка—кого мнения о нем ученик, и не одобрял этого: в его цели не входило снискание чьего—либо уважения или обожествления. Мнение остальных вообще ничего не значило.

— Как ты не понимаешь, что никто не совершенен! У каждого есть свои слабости и комплексы которые нужно преодолеть. Главное — суметь преодолеть эти ограничения. Основная цель — сила. Только благодаря силе я стану Магом, и только в роли Мага я смогу реализовать Предназначение!

— Но Мастер, у вас ведь нет ни слабостей, ни страха!

Детен лишь горько улыбнулся в ответ на такую наивность ученика. Он смежил веки, предавшись воспоминаниям недавнего прошлого.

— Да, у меня нет этого, — наконец произнес он, — вот только Темный...

Сет с нетерпением ожидал, пока ему свяжут за спиной руки. Он был готов к испытанию и глаза его горели предвкушением поединка. Вот уже два года он выходил на ринг драться с самыми лучшими бойцами этого плана — и до сих пор жив. Что ж, теперь он получит заслуженную награду: его посвятят в Черные Стражники, отряд которых считался самой элитной боевой единицей во всем плане. Осталось всего—то пройти через испытание инициации — и все, он у заветной цели. Тогда ему достанется слава и откроется доступ к невиданной роскоши!

Перед Сетом был коридор. Там, в другом конце коридора, его ждет слава! От возбуждения у Сета засосало под ложечкой.

Он недовольно нахмурился, когда Рорух начал надевать ему на глаза черную повязку, но, почувствовав у себя на плече железную хватку капитана Стражников, подчинился. Конечно, он не знал, какие испытания поджидают впереди; но он не предполагал, что ему не дадут смотреть.

Сет был уверен: как бы там ни было, испытание не будет таким уж суровым; к тому же, его сила и опыт помогут ему. Он знал об испытании только то, что это будет поединок. Сет решил биться без оружия. Он был убежден, что вряд ли проиграет этот бой, даже сейчас чувствуя себя достаточно сильным, чтобы сразиться со многими Черными Стражниками.

Наконец Рорух закончил прилаживать черную повязку. Сет почувствовал, как он обошел его кругом и встал прямо перед ним. Он знал, что в этот момент капитан пристально изучает его, претендента.

«Так смотри и завидуй!» — мысленно воскликнул Сет, но вслух не произнес ни слова, потому что Рорух относился к тому типу людей, которых лучше не злить. Капитан был плотно и крепко слажен и смотрелся устрашающе. Общее впечатление дополняла обритая голова с тянувшимся от самой макушки четырехдюймовым шрамом от удара ножа. Одна из глазниц была закрыта черным кружком — когда—то в бою капитан лишился одного глаза. Жесткое, словно вырубленное из камня лицо Роруха говорило о его большом опыте.

— Готов уже? — пророкотал Рорух.

— Ага.

В тоне Сета ощущалось нетерпеливое пренебрежение, но Рорух не обратил на это особого внимания. Точно так же он встречал каждого претендента, которому вздумалось ступить на тропу Черного Стражника, а теперь — с удовлетворением вспоминал Рорух— большинство из них уже мертвы. На какое—то мгновение Рорух задумался: выживет ли этот, сегодняшний? Судя по всему, и тело, и разум Сета были крепкими, хотя это нисколько не повышало шансы претендента на выживание. Как—никак, а звание элитного отряда Черные Стражники носили вполне заслуженно.

— Ну, если готов, тогда я объясню тебе единственное правило испытания, — произнес Рорух. — Оно довольно простое: не поддавайся. Ты должен пережить испытание и не поддаться — тогда ты, пройдешь его. Понял?

— Что... и все? И больше никаких правил?

— Не покидай Кровавый Круг, иначе твоя жизнь и гроша ломаного не будет стоить. Мы не ожидаем увидеть труса среди кандидатов в Черные Стражники, ясно?

— Ага, — проворчал Сет, недовольный тем, что кто—то посмел усомниться в его храбрости: ведь он же ничего не боится. Тут послышались шаги. Они приближались в направлении от зала посвящения. Послышался незнакомый голос:

— Мастер готов, капитан.

— Тогда начинайте инициацию.

Сета повели по какому—то проходу. Осторожно ступая он вдруг почувствовал удушающий, безумно крепкий запах необработанного табака. Пока они шли, запах усиливался. Теперь он царапал горло Сета, подбираясь к легким.

То, что они переступили порог зала, Сет заметил по мгновенному изменению атмосферы. Здесь чувствовалось присутствие какой—то темной, преграждающей путь силы. Ощущение смерти пропитывало каждую молекулу воздуха. В зале повис страх, но и храбрость тоже.

Сета толкнули вперед, и он услышал, как за ним гулко хлопнула каменная дверь. Он понял, что находится в каменном мешке, напоминающем келью без окон. Легкое свечение, проникающее через закрытые веки, подсказало ему, что света в помещении достаточно. Теперь запах табака был таким сильным, что Сет едва сдерживал позывы тошноты.

Сета повели дальше вперед, и он почувствовал, как на него дохнуло жаром. Показалось, что часть пола объята пламенем. Напряжение предстоящей схватки настолько пронизывало воздух, что тело Сета покрылось ознобом гусиной кожи. Он был уверен, что сейчас за ним наблюдает какое—то ужасное нечеловеческое существо. Еще несколько шагов. Рука Роруха на плече надавила вниз, и Сет понял, что ему нужно опуститься на колени. Нельзя сказать, что этот жест покорности дался ему легко, но он даже не пытался сопротивляться.

Физически Сет не слышал вокруг никаких звуков; однако зал пронизывали непонятные, тонкие колебания. Они давили на Сета, и ему казалось, будто его окутывает удушающая пелена. Сет боролся с чужеродными враждебными ощущениями и хаосом собственных эмоций, чувствуя, как кипит в крови адреналин. Наконец из болезненного, близкого к сумасшествию состояния его вывел чей—то голос:

— Развяжите узника.

Голос был глубоким и хриплым. Лишенный всякой чувственной живости, он таил в себе нечто неясное, неуловимо зловещее. Холодная сталь коснулась его запястий, и удар кинжала разом освободил Сета от пут. Он немного покрутил затекшими кистями, восстанавливая кровообращение. Рорух сорвал с него повязку и отступил к стене. Сет быстро мигнул, приспосабливаясь к яркому свету.

Он был в пятиугольном подземелье. На стенах красовались изображения быка, льва, орла и человека. На последней, пятой стене был изображен белый круг, разделенный на части восемью спицами. В каждом углу стояла курильница — от них и поднимался к потолку вонючий табачный дым, от которого першило в горле. По периметру комнаты тянулась единственная полка, на которой было выставлено более сотни человеческих черепов. Судя по одинаковому расстоянию между черепами, а также по тому, что каждый череп был тщательно отполирован, это были трофеи. Сет нервно сглотнул, представив, что, если ему не удастся пройти посвящение, на страшной полке станет одним экспонатом больше...

Почти весь пол зала занимал огромный круг, вычерченный кровью прямо на камне. Именно в середине этого круга и стоял сейчас на коленях Сет. По периметру кровавой окружности стояли семьдесят две свечи. Сет заметил Роруха: тот сидел за пределами круга, скрестив ноги и отвернувшись прочь от претендента.

Бросив взгляд прямо перед собой, Сет округлил от изумления глаза: на возвышении из грубого камня восседал громадный человек в черном балахоне. Взгляд незнакомца был темен — гораздо чернее, чем все виденное Сетом до сих пор. Этот тяжелый взгляд без усилий пронизывал тело и душу Сета, словно их и не было перед ним вовсе. Как ни старался Сет, он не смог выдержать хотя бы секунду этой дуэли взглядов и потупил глаза. Человек на каменном троне не просто внушал мысль о своей силе — он безусловно обладал этой силой. И его нисколько не заботили ощущения окружающих по этому поводу.

Даже понимая, что он никогда ранее не встречался со своим визави, Сет, не колеблясь, решил, что стоит на коленях перед самим Мастером Черной Школы. У ног Детена примостился старик; как и Мастер, он также был облачен во все черное и обладал пронизывающим, тяжелым взглядом. По бокам трона расположились трое Адептов в накидках с капюшонами и масках. Волны темной силы, исходившие от собравшихся, пронизывали весь зал. Сет поискал глазами последнего Адепта: ему почему—то казалось, что всего в помещении должно быть девять человек.

— Итак, ты явился сюда, чтобы пройти обряд посвящения в Черные Стражники, в когорту защитников Школы Черной Магии, — зарокотал Детен. — Ты уже знаешь, что единственная возможность остаться в живых состоит в том, чтобы пройти инициацию. Так что возрождение в некотором смысле неизбежно: твое старое «Я» погибнет.

Сет вновь опустился на колени, молча вслушиваясь в слова Мастера. Каждый раз, когда к нему обращались, он чувствовал неприятное давление под ложечкой; теперь он разрывался между приступами ярости и страха. В глазах Детена ясно читалось пренебрежение к очередному кандидату — такого самолюбие Сета уже не могло вынести. Он чувствовал, как внутри полыхает пламя ненависти к этому Адепту там, на троне, и к сидящим у подножья приспешникам. Ничего: вот начнется поединок, и он всем им покажет!

— Цель посвящения состоит в том, чтобы принести пользу тебе, — продолжал Детен, — и цель эта в том, чтобы показать тебе значение истинной силы. На своем пути к этому моменту ты сразился со многими противниками; но сейчас ты должен разобраться в твоих личных ограничениях и научиться уважать тех, кто будет повелевать тобой.

Еще чего! Уважать Адептов, которые прячутся за мощью Черных Стражников и помыкают ими, будто сами столь же сильны, фыркнул про себя Сет. Он со злостью вспомнил Адепта, который обучал солдат, — того, к которому Черные Стражники относились с трепетом и уважением. Сет с отвращением подумал, что не увидел в технике того юного Адепта ничего впечатляющего. В следующее мгновение он понял, что среди приближенных Детена его нет.

Детен заговорил снова, и Сету показалось, что Черный Мастер просто читает его мысли:

— Чтобы убедить тебя в способностях твоих учителей, я дам тебе возможность испытать свое умение в поединке с Братом Фелмарром, которого, я уверен, ты хорошо знаешь.

Детен махнул рукой, и Сет от неожиданности чуть не лишился чувств: в шести футах перед ним материализовалась коленопреклоненная фигура Фелмарра. Он тут же узнал в нем того Адепта, который обучал Черных Стражников. Более того: Сет понял, что Адепт с самого начала так и стоял на коленях, каким—то образом умудрившись сделать себя невидимым. Он слышал всякие байки о способностях Адептов шутить шутки с чужим разумом и о том, что они—де способны на колдовство. Но он также знал, что подобное под силу лишь Адепту, достигшему совершенства.

Фелмарр текуче, словно вода, поднялся на ноги. Каждое его движение выглядело мягким и целесообразным. Разобравшись в намерениях противника, Сет тут же вскочил и принялся кружить вокруг Фелмарра. Он тут же отсек все внешние раздражители, сосредоточившись лишь на фигуре Адепта. Темно—карие глаза Фелмарра смотрели неотрывно и совершенно бесстрастно. На мгновение Сету показалось, что в них едва заметно поблескивают искры силы Мастера.

Глядя на движения Адепта, Сет понял, что ошибался в своем предположении: теперь уже было очевидно, что Фелмарр — боец. Это можно было понять по его сложению, а также по идеальной сосредоточенности на лице, глазах Сета. С воинами такого типа Сету еще не приходилось встречаться: в Фелмарре не ощущалось даже намека на агрессию.

Сет скользнул в гибкую стойку, легко перенеся вес своего тела на опорную заднюю ногу; руки он выставил вперед для защиты. Сет не думал, что бой будет сложным, но тем не менее не желал совсем уж открываться для атаки противника. Несколько раз он делал обманные движения руками — Фелмарр никак не отреагировал. Опустив руки по бокам, сохраняя естественное положение ног, он просто кружил вокруг Сета.

Вот уже больше минуты бойцы пытались вывести друг друга из психического равновесия. В конце концов Сет окончательно разволновался. Он не привык ожидать в бою: как правило, поединки происходили скоротечно через несколько секунд решающий удар ставил точку. Пристальный взгляд Фелмарра сильно нервировал его, — нескольких мгновений такой дуэли глазами Сету хватило, чтобы почувствовать себя в сомнамбулическом состоянии.

«Да это же его проделки с разумом! Сейчас посмотрим, чего ты стоишь в настоящем сражении!» — подумал Сет и метнулся вперед, яростно выбросив хук. Несмотря на головокружительную быстроту движения, Фелмарр легко скользнул под мощный кулак Сета и в долю секунды оказался у того за спиной. Сет понял: действуя излишне технично, он совершил ужасную ошибку, однако Адепт не стал атаковать его сзади — он даже дал ему мгновение, так необходимое, чтобы восстановить равновесие и развернуться.

И вновь воины закружили в своем странном танце. Сет заметил, что во взгляде Фелмарра не было ни капли превосходства, ни намека на удовлетворение от возможности унизить противника. Он вынужден был признать, что Адепт поразил его, хотя и не слишком обеспокоил: сложение у Фелмарра было слишком щуплым, чтобы он мог нанести сколь-нибудь значительный вред человеку комплекции Сета.

Краем глаза Сет заметил насмешливо—осуждающие взгляды наблюдавших за боем Адептов и разозлился еще сильнее.

Да как они смеют судить обо мне!

Сделав обманное движение, Сет тут же отправил вперед мощный прямой удар, целясь в солнечное сплетение Фелмарру. В следующее мгновение он дослал в цель другой кулак, намереваясь поразить соперника двойной комбинацией.

Однако Фелмарр в мгновение ока ушел от удара, скользнув вниз, а затем крюком перехватил руку Сета. Голова Адепта вынырнула сбоку от кулака Сета. Фелмарр тут же мощно взял в захват вторую руку соперника, и, прежде чем тот успел что—либо сделать, Адепт зацепил подножкой опорную ногу Сета и повалил его на пол.

Пока противник, задыхаясь, пытался подняться на ноги, Фелмарр мягко ушел из зоны досягаемости. Сет был шокирован: он просто не мог поверить в возможность столь невероятного сочетания скорости и силы. Ему показалось» что Адепту удалось отреагировать прежде, чем он начал свою атаку. Теперь он понимал» что Фелмарр просто играет с ним — ведь Адепт мог уже дважды закончить поединок победой!

Утвердившись наконец на своих двоих, Сет заметил, что Детен и Фелмарр молниеносно переглянулись, Детен коротко кивнул, Фелмарр ответил, демонстрируя понимание приказа. Тут Сет понял, что аттракцион закончился — теперь ему предстояло сражаться за свою жизнь.

Он снова рванулся вперед, собрав все тело в киме для оглушительного удара наотмашь. Но атака захлебнулась в самом начале; Фелмарр быстро шагнул навстречу противнику и провел боковой хук снизу прямо в челюсть Сету. Весь зал завибрировал от громоподобного «кьяи!» Адепта, вложившего в удар всю силу своих мускулов. Челюсть Сета тут же оказалась раздроблена. Мощным хуком Сета отбросило назад. Он оторвался от пола и с грохотом повалился на пол.

На миг Сету почудилось, что он ослеп. Он изо всех сил старался удержать ускользавшее сознание. Боль, пронизавшая его челюсть и распространившаяся по голове и по всему позвоночнику, была невыносимой. Он понял, что Фелмарр практически сломал ему шею.

Кровь ручьем хлынула изо рта. Онемевшим языком Сет нащупал несколько выбитых зубов, но выплюнуть их не смог. Даже мысль о необходимости пошевелить сломанной, безжизненно обвисшей челюстью привела его в ужас. Он утратил всякий контроль над мышцами лица. Голова, казалось, вот—вот взорвется от боли. Что—то жутко давящее навалилось на него; словно из ватного тумана доносились невнятные выкрики с угрозами...

Теперь Сет желал только одного; упасть и забыться, но сделать так — значило сдаться, следовательно, попрощаться с жизнью. Он отчаянно старался возвратить себе зрение, однако лишь искорки света мелькали в померкших глазах. Наконец, ему удалось сфокусировать взгляд — перед глазами замелькали сюрреалистические картины из красных и голубых точек. Не чувствуя тела, он медленно поднялся на ноги. Разум отказывался ему служить; теперь Сет мог полагаться исключительно на собственные рефлексы.

С трудом распознав фигуру Фелмарра в нескольких шагах от себя, Сет заставил себя броситься в последнюю атаку. Раздался тошнотворный хруст: это ладонь Адепта с силой ударилась о грудь Сета, размозжив кость грудины. Легкие Сета безвольно опали, словно тряпки, сердце прекратило свое ритмичное постукивание. Мощный импульс удара прокатился по внутренним органам. Сет не чувствовал, что падает, — просто секундой позже каменный пол ударил его своей тяжестью.

Сет извивался от невыносимой боли, не чувствуя уже ничего, кроме агонии, и еще — безумного желания сделать хотя бы один вдох. Он подумал было о том, чтобы подняться, но тут же отказался от этой мысли, понимая, что находится на грани гибели. Любое действие сейчас означало бы лишь продолжение муки. Он тихо застонал от разрывавшей тело боли, ощущая, как неровно, отчаянно подрагивает внутри сердце.

А Фелмарр стоял над Сетом, наблюдая, как поверженный противник отхаркивает кровь и желчь на каменные плиты. Как всегда, очередной триумф вызвал в нем мрачное чувство удовлетворения. Адепту нравилось ставить наглецов на место. Теперь уже Сету не подняться — боевой дух из этого претендента выбит навсегда. Фелмарр снова оценил ситуацию и иронично ухмыльнулся; если бы Сет смог подняться, Детен определенно счел бы инициацию свершившейся. Для Черного Стражника сила разума была важнее, чем грубая сила плоти.

Фелмарр оглянулся на Детена: Черный Мастер хмуро кивнул.

Сет ощутил последнюю яростную вспышку боли, когда Адепт костяшками пальцев вогнал ему клиновидную кость прямо в мозг; но тут же темное бархатное покрывало смерти надежно укутало измученное тело. Пришло долгожданное успокоение...

4

Прежде чем научиться Правде, ты должен разучиться неправде.

— Дзэнская максима

То, что нас не убивает, делает нас сильнее * (*—цитата из Ницше).

— Доктрина Белой Школы

Эния

Область Локхи

Заколдованный лес

Лина натянула поводья, чтобы остановить Ворона, и с удовлетворением потрепала гриву коня. Ожидая, пока Малак нагонит ее, Лина ласково поглаживала блестящую шерсть животного.

Ворон был мощным и горячим жеребцом. Когда—то он был совершенно диким, пока однажды Лина не стала учить его. Да—да, именно учить, потому что назвать Ворона укрощенным нельзя: садиться на себя он позволял лишь Лине, а Малак мог разве что подойти поближе. Скорость и выносливость коня не шли ни в какое сравнение с любым другим скакуном. Впервые увидев его, Лина тут же полюбила Ворона за красивую масть.

Послышался топот копыт — и вот уже Малак осадил Гемму позади Ворона. Обернувшись, Лина с улыбкой подняла брови. Малак лишь покачал головой, изображая шутливое отчаяние.

— Все эта проклятая лошадь, — взмолился он, припадая на шею к Гемме.

— Но мы всегда можем поменяться лошадьми и попытаться снова...

— Ты же знаешь, что он сбросит меня еще до того, как я окажусь в седле!

На самом деле Малака больше беспокоило не столько отношение Ворона, сколько собственное умение наездника. Он знал, что жеребец вполне послушается его.

— А—а, тогда ладно, — с наигранным разочарованием протянула Лина.

Малак улыбнулся жене и огляделся вокруг. В эту пору года, когда весна понемногу уступает свои права лету, лес был на вершине своего великолепия. Розовые лучи солнца пробивались сквозь голубовато—зеленое лиственное покрывало, золотили крепкие стволы и плясали на вечнозеленом кустарнике подлеска. Малак набрал в грудь побольше воздуха и вздохнул от удовольствия: он был напоен густым ароматом темных орхидей, выглядывавших там и здесь. Сочный пурпурный оттенок нежных лепестков великолепно контрастировал с яркой зеленью подлеска.

— Мы на границе внутреннего леса, — напомнила Лина. — Мы сбились с дороги. Оуклен должен быть где—то там.

Проследив за направлением ее руки, Малак согласно кивнул. Действительно, импровизированные скачки по лесу вывели их немного не туда. Листья деревьев перед ним выглядели не так, как те, что остались позади. Малак знал, что ближе к центру лесного массива их цвет постепенно изменится на сине—фиолетовый. Энианцы избегали Заколдованного леса; но Адептам был известно: только внутренняя его часть является священной. Там, в середине, находился центр плана — Розовый круг, — который связывал Энию с остальными планами существования. Вот уже много столетий никто не ступал на священную почву Розового круга.

Лина почувствовала на лице первые капли дождя. Вскоре по лесной подстилке тяжело забарабанил ливень. Дождинки весело скакали по листьям. Лина откинула капюшон и, мотнув головой, разметала свои длинные черные волосы, наслаждаясь свежими струями.

Малак молча любовался женой. Они были вместе с самого детства, их воспитывал отец Лины, Даран. Их можно было безошибочно назвать душами—половинками. И вот теперь они переживают уже третье воплощение вместе. В первый раз они встретились больше двух тысячелетий назад, когда Малак был сыном Галана. Лина казалась Малаку самым прекрасным и радостным существом на свете. Она обладала всеми прекрасными качествами ребенка и ни одним из дурных. Жена частенько бывала упрямой, неизменно оставаясь бескорыстной и доброй в душе. Особенно привлекало в Лине уникальное сочетание элегантной грациозности, красоты и страстной целеустремленности,

Заметив, что муж пристально глядит на нее, Лина улыбнулась. Малак, как обычно, заметил, что ее чувства к нему ничуть не изменились (хотя при необходимости Лина могла скрывать их, как никто). Встряхнув влажной копной волос, Лина постаралась уложить их получше. Короткий ливень понемногу стихал.

— Пора отправляться. Скоро солнце зайдет, — сказал Малак.

Лина согласно кивнула:

— Хорошо бы добраться в Оуклен до того, как стемнеет.

Малак мягко послал Гемму вперед. Ворон пристроился сзади, негодующе фыркая оттого, что приходится плестись вслед за кобылой.

Когда счастливая пара достигла деревушки Оуклен, темный аметист неба уже начинал темнеть. Воздух был полон птичьими трелями, серые белки, ночные проказницы, начинали просыпаться от дневного оцепенения. Шустрые зверьки сновали по кронам деревьев, швыряя в магов орешками и желудями. По ветвям над головой носился пронзительный, напоминавший ехидные смешки беличий писк — так белки хвалили друг друга за смелую игру, приближаясь к человеку как можно ближе.

Игра закончилась неожиданно, когда одна из белок осмелилась подобраться слишком близко к путникам. Малак швырнул желудем в крону дерева, и попал прямо в прижавшегося к ветке грызуна. Взвизгнув от неожиданности, зверек свалился вниз, но умудрился зацепиться за ветку пониже. Оборвав свой странный смех, стая белок бесследно рассыпалась в кронах, будто ее и не было.

Малак от души расхохотался: «В следующий раз десять раз подумают, прежде чем так шутить!»

Деревушка Оуклен была довольно маленькой, но существовала уже не одно столетие. Малаку показалось, что где—то в прошлой жизни ему случалось бывать здесь, но, как всегда, воспоминание оказалось весьма туманным.

Десяток домов просторно расположились вокруг прекрасного колодца, выложенного медными пластинами и усыпанного полудрагоценными камнями. Дома были одноэтажными, большими и просторными; каждый был по—своему красив и радовал глаз. Многие строения были ровесниками деревни, но все дома выглядели ухоженными, добротными.

Маги направили лошадей к самому большому дому возле колодца. Рядом возвышался вкопанный столб — специально для гостевых лошадей.

Странно, но вокруг не было ни души. Казалось, деревушка вымерла.

— Знаешь, я не понимаю, отчего Даран так хотел, чтобы мы приехали сюда, — бросил Малак. — Стоило мне рассказать ему свой сон, как он тут же начал убеждать меня как можно скорее отправиться к Галану. Это займет у нас еще больше времени.

— Гм... Да, после того как ты рассказал свой сон моему отцу, он ведет себя странно. Он действует так, словно думает, что вот—вот наступит конец света или что-нибудь в этом роде, — согласилась Лина.

—Дарану нет нужды искать причины для странного поведения. Он уже давно ведет себя именно так.

—Малак! Ты просто раздражен, потому что он слишком настойчиво занимается твоей подготовкой.

—Настойчиво?! Да он доводит меня до истощения и еще имеет совесть называть меня ленивым! Как бы там ни было, его желание, чтобы мы остановились именно здесь, мне кажется странным.

—Думаю, это как—то связано с Иешуа. Он хочет, чтобы мы снова встретились с Иешуа.

— Ага. Еще один чудак. Рядом с этим стариком я чувствую себя неуютно. Интересно, зачем это мне нужно встречаться с ним.

Лина пожала плечами:

— Ладно, скоро узнаем.

Где—то далеко перед Адептами за лесистой чертой горизонта солнце в последний раз мигнуло и пропало, а за их спинами медленно проявлялся на небе огромный, мутный лунный диск. Размеры луны поражали воображение. Спешившись, Малак и Лина привязали лошадей.

Дверь в дом Иешуа была распахнута — дело привычное в Оуклене. Однако само жилище словно вымерло. Глянув на своего мужа, Лина нахмурилась.

— Солнце садится, — шепнул ей Малак, указывая на запад.

Из—за двери доносился приглушенный звук молитвенного пения. Они прождали несколько минут, пока пение не затихло. Потом Малак постучал по дверному косяку. Через секунду—другую на пороге появился старик весьма почтенного возраста, но весьма подвижный. Глаза старца были пронзительно синими, со смешинкой; где—то далеко в их глубине таилась бездна чуть презрительной мудрости. Кое—где на лысом черепе старика сохранились пучки седых волос.

— Здравствуй, Иешуа. Как жизнь?

— Лина! — старик взял руку Лины и поцеловал ее. — Ты как всегда прекрасна!

Он ухмыльнулся, увидев, как Лина закатила глаза к небу.

— Вижу, вижу, что ты, как обычно, не любишь, когда тобой восхищаются. Полагаю, тебе скорее хотелось бы стать воительницей, а не чародейкой?

Заметив огонек желания в глазах Лины, Иешуа захихикал.

—Прости мне, я позволил себе думать слишком много, — весело извинился старик. — А—а, Малак! — тон Иешуа изменился на более официальный, теперь в нем не чувствовалось особой теплоты. — Как жизнь?

—Ничего, Иешуа, нормально, — Малак пожал протянутую ладонь.

—Что ж, заходите в дом. Устали до смерти, наверное! Иешуа помог вошедшим снять дорожные плащи.

—Тара! У нас гости!

В комнату вошла девушка лет семнадцати. Она тотчас узнала магов и зарделась стыдливой улыбкой. Тара была довольно миловидна: длинные русые волосы трогательно подчеркивали округлость ее пухленького личика. Малак припомнил, что Тара была прапраправнучкой Иешуа.

Поспешно ухватив походные плащи из рук Иешуа, она выскочила из комнаты, чтобы развесить одежду. Прежде чем выйти, Тара на мгновение прилепилась глазами к Малаку.

— Думаю, что после путешествия через лес вы порядком проголодались, — объявил Иешуа, — Надеюсь, что вы оба присоединитесь к нам за ужином.

— С удовольствием, — приняла приглашение Лина. Иешуа согласно кивнул.

— Но прежде, мне кажется, вы не отказались бы от ванны. Поди два дня прошло, как вы покинули последнюю деревню, да и одежда вымокла насквозь. Сейчас скажу Таре, чтобы воду согрела.

В маленькой горнице, где все собрались после трапезы, царило напряжение. Иешуа. сидел по одну сторону стола, Малак и Лина — по другую. Оглядев резной дубовый стол великолепной работы, Малак отметил про себя, что среди блюд не было мясного, а в кубках вместо традиционного вина была вода. Он понял, что Иешуа специально организовал все именно так; некогда старик был Адептом в Небесной Башне, так что ограничения, которые налагались на Белых Адептов, ему были известны, Иешуа поднял свой кубок.

— Я хочу произнести тост за двух стражей Энии. За лорда Малака и леди Лину!

Малак испуганно воззрился на жену: ему показалось, что в голосе старика звучал сарказм. Хотя в других деревнях к ним обращались также, он не ожидал такого приема в Оуклене. Он сомневался в искренности Иешуа, однако чисто автоматически последовал примеру Лины и присоединился к тосту.

Наступила короткая, но тягостная пауза. Первым нарушил тишину Малак.

— Скажи, Иешуа, разве ты не скучаешь по временам, когда ты был Адептом в Башне?

Старик улыбнулся, но его улыбку нельзя было назвать откровенно дружественной.

— Дорогой мой Малак, прости мне мои слова, но я скучаю по Белой Школе не больше, чем по чирью... сам знаешь где.

Обескураженный ответом, Малак нахмурился.

—Ты уже не веришь в философию этой Школы?

—Теория и практика — понятия различные. Как раз то, что я люблю философию, которая лежит в основе Школы, совсем не значит, что я люблю саму Школу.

—Ты думаешь, что Школа предала свои принципы? — спросила Лина, неторопливо намазывая хлеб маслом.

Малак заметил, что Тара не ест и внимательно прислушивается к разговору.

—А что, по—вашему, отличает Три Школы Магии? — ответил вопросом на вопрос Иешуа,

—Ты знаешь про Черную Школу? — Малак не скрывал удивления. — Ведь Белый Совет даже не признает ее существования. Они признают только Белую и Желтую Школы.

Глаза Иешуа темно сверкнули.

—Малак, я знаю гораздо больше, чем ты подозреваешь. Многое и о многом. А сейчас ответь-ка на вопрос: как, по-твоему, отличаются эти Школы с точки зрения применяемых ими магических приемов?

—В сущности, магические техники у них одинаковые. Школы отличаются только в подходах и в философской базе, — ответил Малак.

— Та-ак, интересно. Рад, что тебе это известно.

—Но Школы отличаются в смысле техник, которые они готовы использовать, — добавила Лина. — Чтобы достигнуть цели, Черная Школа не остановится ни перед чем, тогда как Белая Школа ни за что сознательно не нанесет вреда другому.

—А у Желтой Школы вообще нет целей, — с легкой насмешкой вмешался Малак.

По губам Иешуа скользнула тонкая улыбка.

—Тогда в чем же, по вашему мнению, заключается предназначение каждой школы? Каковы их цели?

—Насколько мы знаем, у Желтой Школы целей нет, — повторила Лина. — Вся их философия основана на принципе невмешательства в жизнь Вселенной. Они считают себя частью Вселенной и поэтому не верят, что могут как—либо влиять на нее. Для них свободное волеизъявление — иллюзия. Они стремятся получить все знания Вселенной, перейдя через Бездну.

—Черная Школа считает, что свободная воля — это реальность, но она рассматривает жизнь в качестве самой большой практической шутки, отпущенной жестоким и злонамеренным творцом. Их Цель заключается в том, чтобы уничтожить материальную Вселенную, разрушив вместе с ней Цикл Жизни и тюрьму перевоплощений, которых они стараются любой ценой избежать, — продолжил Малак.

—Вполне удовлетворительное описание, — похвально кивнул Иешуа. — Ну а что же Белая Школа?

Малак пожал плечами:

— Белая Школа — единственная, которая имеет контакт с людьми. Она полна решимости защищать и направлять людей. Ее философия основывается на идеях радости и пестроты жизни, она не скорбит о проблемах, а наоборот, приветствует их в качестве вызова, позволяющего проявить возможности. Каждый ее Адепт стремится к росту и развитию своего сознания. Высшая цель Школы состоит в том, чтобы пересечь Бездну и слиться в одно целое со Всем Сущим.

— И вы полагаете, что Белая Шкода живет в соответствии со своими достойными и возвышенными идеалами? — спросил Иешуа.

—А как же? Конечно, — ответила Лина.

Старик поднял брови:

И вы видели, чтобы Ийса и остальные члены Белого Совета получали удовольствие от жизни? Вы оба входите в Совет, стало быть, должны хорошо знать остальных. Вы действительно видите, как они, отбросив в сторону свои политические интересы, храбро сражаются за простой народ Энии? И что при необходимости они без раздумий отдают за это жизнь?

—Ну-у, — Малак поглядел на жену, — наверное, такое представить сложно. Но ведь в эту Эпоху роль Школы изменилась. В первую Эпоху правила Белая Школа, Маг защищал этот план и людей. А теперь наступила Эпоха Сновидений и сейчас правит Желтая Школа, так что в нашей защите нет необходимости. С другой стороны, людей на Энии защищать незачем — ведь это, в конце концов, всего лишь план сновидений!

—Да ну? Незачем, говоришь? А как насчет твоего кармического братца Детена? Ты считаешь его совсем безобидным?

И снова воцарилась неприятная, тяжелая тишина. Малак посмотрел на жену — ее всегда огорчали упоминания о Детене, она от всего сердца ненавидела Черного Мастера и жутко страдала даже от услышанного имени.

—Ну и... ? — не унимался Иешуа.

Лицо Лины обрело стоическое выражение, взгляд стал твердым и острым. Каждому было ясно, что она вне себя от гнева; но Иешуа не собирался сдаваться. Наблюдая за происходящим, Малак в который раз почувствовал растущее раздражение в адрес старика.

—Благодаря существованию Мага Детен не в состоянии причинить реальный вред, — наконец заговорил Малак, — влияние Галана защитит всех нас.

—И еще, как бы там ни было, брат Малака не способен управлять собой, — голос Лины внезапно стал тихим: молодая женщина старалась сдерживаться. — Он невероятно эмоционален, и это всегда будет его слабостью. В нем нет дисциплины, нет навыков самоконтроля.

—Нет самоконтроля? — теперь в голосе Иешуа звенела почти неприкрытая ярость. — Да ведь уже прошли три жизни с момента, как кто-нибудь из вас двоих в последний раз видел Детена! Возможно, он несколько изменился с того времени, — он наклонился вперед, тревожно блестя глазами. — Возможно, что он даже очень изменился.

В глазах Лины сверкнули молнии ненависти. Такой взгляд мог бы остановить на полпути кого угодно, однако на Иешуа он не оказал никакого воздействия. Малак нашел под столом руку жены и сжал ее, напоминая, что они — гости в доме Иешуа. Это возымело действие: Малак увидел, как заиграли желваки на скулах у Лины, пытавшейся смирить свою вспышку гнева.

—Действительно, Детен мог сильно измениться,—миролюбиво уступил Малак. — А теперь предлагаю завершить дискуссию на дружеской ноте и перейти к более приятной теме разговора.

—Ага! Значит, вы признаете, что твой братец представляет потенциальную угрозу? — не унимался Иешуа.

Теперь уже Малаку пришлось бороться со своими эмоциями — он был не готов допустить, чтобы кто-нибудь, независимо от своего настоящего или прошлого положения, обижал Лину.

—Да, черт возьми! Если хочешь, это так. Я уже говорил, что Маг не даст брату совершить что-нибудь действительно опасное.

—Но что, если Мага уже нет с нами?

—Глупости! — взорвалась Лина. — Маг бессмертен!

Иешуа тяжело вздохнул:

—Даран был прав: вам обоим предстоит еще многому научиться. Хотя все это не столь уж безнадежно. Мне говорили, что Ийса даже не верит в Мага: она считает, что все это детские сказки.

Тон старика был, пожалуй, излишне покорным и задумчивым.

—Ты хочешь доказать свое превосходство над нами! — недовольно проворчал Малак.

Иешуа покачал головой:

—Это совершенно не входит в мои намерения.

—В чем же тогда состоят твои намерения? — горько возразила Лина. — Зачем мой отец просил, чтобы мы приехали сюда? Чтобы выслушивать здесь оскорбления? Ты, наверное, не знаешь, но мы направляемся к Магу—и не собираемся отказываться от этого даже теперь.

—О вашей миссии, Лина, я знаю даже больше вас самих, — заметил Иешуа. — А что касается Дарана, то думаю, вам будет интересно узнать, что мы друзья вот уже много лет.

—Да, я знаю это. В годы молодости моего отца ты был Мастером Совета.

—Мастером?! Нет, только не это, — казалось, это заявление удивило Иешуа, — я никогда не был Мастером Совета. Слишком сильная была конкуренция.

—Неужели? — Малак был заинтригован. — А я думал, что ты действительно занимал эту должность. И кто же был разрушителем ваших чаяний?

Иешуа улыбнулся.

—В общем, это, естественно, был ты. В своем последнем воплощении ты был Мастером Совета. И в предпоследнем тоже. Не переживай: ты никоим образом не разбил мои чаяния. Я вполне охотно следовал за тобой — впрочем, как и все остальные.

Малак нахмурился:

—У меня всплывали смутные воспоминания о том, что когда-то я был членом Совета; но я не знал, что был его Мастером.

—Неужели совсем не помнишь? Стыдно. Я-то хорошо помню и тебя, и супругу твою. Уже тогда вы были мужем и женой.

—Значит, ты в своей настоящей жизни помнишь меня в моих прошлых воплощениях? — спросил Малак.

О прошлых жизнях он помнил совсем немного, знал только, что родился приблизительно через пятьдесят лет после своей последней кончины.

—Правильно. Я гораздо старше, чем можно судить по моей внешности. Так-то.

—А каким он был тогда? — теперь Лина совсем совладала с расстроенными чувствами, и к ней вернулось обычное любопытство.

Иешуа подался вперед; на мгновение он задумался, вспоминая,  и на лице засветилась улыбка. Когда старик заговорил, в голосе послышались нотки нежности.

—Ты был необычайно могучей, впечатляющей личностью. Ты мог внушать страх и уважение, но был полон спокойствия и сострадания. Да-а, в то время ты был совсем другим.

—Но я и сейчас остаюсь самим собой! — запротестовал Малак.

—Верно, у тебя осталась добрая половина прошлых добродетелей, и я нисколько не сомневаюсь в твоей способности к состраданию. Но тебе недостает силы. Ты всего лишь мальчик, которому кажется, будто он мужчина.

Малак почувствовал в душе невероятно сильное стремление: оно буквально вытолкнуло его из-за стола. Он вскочил на ноги, ощущая физическую боль.

—Прошу меня извинить, но я должен идти.

И он бросился прочь из комнаты. Иешуа проводил его спокойным, ничего не выражающим взглядом.

—Я пойду с ним, — забеспокоилась Лина и тоже поднялась.

—Прости меня, Лина. Мы с твоим отцом решили, что это необходимо. Он должен пробудить свою память, — произнес Иешуа.

—Как? Ты специально сделал это? — Лина не верила своим ушам.

—Именно для этого Даран прислал вас сюда. Твой муж должен обрести силу, которой он некогда обладал.

—Нет уж, это ты меня извини, — с негодованием воскликнула молодая женщина.

Ворвавшись, словно ураган, в отведенную для них комнату, Малак заметался между разложенными вещами и чересседельными сумками. Через мгновение он нашел то, что искал: Меч возмездия кровожадно вибрировал, пульсируя мощно и ритмично. Колебания меча в точности совпадали с перестуком его сердца. Лазурное сияние звездного сапфира заливало всю комнату.

На Малака нахлынули воспоминания прошлых десятилетий. Они проносились перед мысленным взором так быстро, что он едва успевал замечать их. Это была память о нем самом, но в ней Малак был гораздо более сильным и целеустремленным, выходя далеко за пределы тех ограничений, которые довлели над ним сейчас. И все таки его второе «Я» было катастрофически недосягаемым: как всегда, то была личность, которой он неизменно стремился стать, но так и не мог достигнуть желаемого. От него ожидают слишком многого!

Но самое невероятное заключалось в том, что Меч возмездия пытался что-то сообщить ему, Малаку. Этого не случалось ни разу за всю его нынешнюю жизнь. Клинок буквально внушал ему образы его кармического брата. Теперь Малак видел, что Детен собирается погрузить Энию в пучину хаоса. Его близнец укрепил себя, стал практически непобедимым — и теперь он готовился нанести удар.

Малак отчаянно пытался разобраться в полученном знании. Он ошеломленно разглядывал Меч возмездия, пытаясь понять, каким образом оружие могло знать такое, — и вдруг вспомнил: ведь Меч возмездия и Лишающий жизни были связаны столь же тесными узами, как и сами братья. Подобно тому как Малак и Детен когда-то были близнецами, сыновьями Галана, мечи-двойники были выкованы самим Магом.

Внезапно через комнату метнулась черная тень. Малак, чувствуя, что захвачен врасплох, резко крутнулся на месте, подняв кверху свой Меч возмездия, но тут же успокоился, когда узнал тяжелый изумрудный взгляд друга семьи. То была Баст. Внешне она напоминала длинношерстную пантеру с мощным, мускулистым, по-кошачьему гибким телом и серебристыми седыми усами. Глаза зверя напоминали нефритовые шарики; в них светился непонятный, чужеродный разум. Малак не видел друга семьи с того самого момента, как они въехали под крону леса, но Баст никогда не отходила далеко. Их странная привязанность возникла из любви Малака ко всему Живому, будь оно естественным или сверхъестественным. Здесь, на Энии, Баст неотлучно сопровождала его во всех трех инкарнациях.

Вглядываясь в ее зрачки, он увидел в них осуждение. Конечно, Он знал, что это лишь иллюзия; но все равно, ему казалось, что она насмехается над его физическими и моральными слабостями. Безо всяких усилий с его стороны мозг вырвался из наркотического оцепенения. Малак потряс головой и вновь посмотрел на Баст, Она словно говорила с ним, обращаясь непосредственно к разуму: «Близок час... Близок час...»

Страх ледяными струйками наполнил его вены. Он засуетился, собираясь поскорее выйти из комнаты. Уже обернувшись, он увидел Лину: жена как раз вошла.

—Что случилось, Малак? С тобой все в порядке? В ее голосе чувствовалось сострадание, но Лина замолкла на полуслове, как только заметила обнаженное лезвие Меча возмездия. Малак опустил оружие. Несмотря на одурманенное состояние, он достаточно оценивал ситуацию, чтобы вспомнить о фобии жены по поводу мечей.

—Ты как, в порядке? — повторила Лина. Она взяла мужа за руку и попыталась встретиться с ним глазами.

Малак неуверенно покачал головой.

—Я должен идти и укрепить себя. Хотя уже поздно. Поздно!

—Но ведь ты силен. Что с тобой? Что сделал с тобой Иешуа?

—Стражники Энии! Какой фарс! Да Белая Школа не в состоянии даже защитить себя! Я должен уйти до того, как явится мой брат. Он уничтожит всех нас!

—Малак, ты пугаешь меня!

—Близится час...

—Что?

—Мне пора.

Он собрался было уходить, но Лина не отпустила его руку.

—Останься, Малак. Пожалуйста. Ты так пугаешь меня!

Но Малак вырвался из рук Лины и поспешил к двери, бормоча что-то невнятное о Детене.

Лина в отчаянии наблюдала за тем, как муж выбежал из дома и направился в лесную чащу. Потом она посмотрела на Баст: та с удивлением наблюдала за тем, как удаляется хозяин.

—Иди за ним, — произнесла Лина. — И следи, чтобы он не попал в какую-нибудь переделку.

Друг семьи слушала, склонив голову набок. Потом она мелькнула в дверном проеме, дабы следовать за хозяином.

5

О сын Кунти, соприкосновения материи, дающие тепло и холод, наслаждение и боль, — они приходят и уходят, они не вечны. Храбро переноси их.

—«Бхагавадгита», II:14

Без различия принимая наслаждение и боль, приобретение и потерю, победу и поражение, закаляй себя для битвы.

—«Бхагавадгита», II:38

Эния

Тенийская область

Небесная Башня

Даран проснулся оттого, что начал падать. Смутившись, он стал сопротивляться охватывавшему все тело параличу, но чем сильнее он противостоял оцепенению, тем более одеревеневшими становились его члены. Постепенно Даран понял, что с ним случился астральный припадок. Тогда он начал дышать глубже и замедлил сердцебиение. Понемногу каменные мышцы стали подчиняться воле хозяина.

Пока он лежал без всякого движения, к нему вернулось воспоминание увиденного в астрале, а заодно с этим и весьма неприятное знание, почерпнутое все там же.

Вскоре он умрет. Ошибки быть не может: его пророчества всегда сбывались. Страха Даран не чувствовал. Вот уже много лет скорбя об утрате жены, он не жил, а существовал, словно опустевшая раковина моллюска. И все же жуткое предзнаменование овладело им. Эния находилась на краю неминуемой гибели; как только умрет он, погибнут еще тысячи и тысячи...

Обычно во время сновидений Даран оставался в ясном сознании, но в этот раз все произошло где-то глубоко в подсознании. У сна не было ощутимой формы — зато оставшиеся после него эмоции оставили у Дарана сильное впечатление. Сновидение было неслучайным, его послали целенаправленно именно Дарану. Он понимал: его намеренно затянули в глубину астрального плана, чтобы передать важное знание. И теперь это знание отравленным шипом терзало его чело.

Пошатываясь, Даран приподнялся со своего ложа и неуклюже свесил ноги над полом, затем поднялся с постели. Колени противно захрустели. «Старею», — решил он про себя.

В принципе, это было не совсем правдой. Семьдесят два года не считались на Энии особым достижением. Дело было в другом: посла шестидесяти лет занятий боевыми искусствами — особенно в юности, когда незнание техники с лихвой восполнялось задором, — суставы Дарана терзал артрит.

Превозмогая боль, он добрался к бассейну и заглянул в зеркало: до чего же растрепанный вид! Копна седых волос, рта почти не видно из-за спутанной бороды, закрывавшей большую часть лица. Густые, кустистые брови и бледная кожа лишь дополняли общую картину. Пожалуй, только глаза — ярко-голубые мощные стрелы подсказывали, что за взъерошенной маской скрывается совсем иной человек.

Умываясь, Даран безуспешно пытался изгнать из внутреннего ока мучивший его образ. Там, внутри, маячила высокая темная фигура. От фигуры исходили темные, зловещие флюиды, взгляд черных глаз внушал беспокойство. В молодости Даран считался непревзойденным воином; впрочем, его умения и сейчас вызывали уважение. Однако он не мог противостоять вызывающей мощи Детена.

Он знал, что этот образ возник в его мозгу не случайно. Детен представлял неизмеримую угрозу для Энии. Даран переживал за жизни Лины и Малака. Дочь и ее муж, сами того не осознавая, находились в опасной близости от логова Черной Школы.

Даран переживал, догадается ли Иешуа сделать скидку на характер Малака. Молодой Адепт был силен и энергичен, доверчив и склонен к состраданию — но при этом все еще оставался бледным подобием себя прежнего. Из-за влияния Белого Совета его жизнь была достаточно безопасна и лишена невзгод.

Конечно, в этом нет вины Малака; но все же время уходило. Детен запомнился Малаку весьма влиятельным, но эмоционально неуравновешенным типом. Три жизни тому назад так и было. Тогда Малак победил своего близнеца в честном поединке.

Но потом у Детена было две жизни, которыми он воспользовался для самосовершенствования. Результат Даран увидел самолично: теперь Детен обладал силой, недоступной никому другому. Подчиняясь неизвестному, но очень властному побуждению, он преисполнился решимости уничтожить Древо Жизни, а сейчас за ним стоит и целая Черная Школа. Даран сомневался, под силу ли кому-нибудь остановить Детена.

Если бы к Малаку вернулась вся память прошлого, это повергло бы Белый Совет в ужас. Ведь члены Совета так интенсивно вмешивались в его жизнь. Им бы очень не понравилось, если Малак станет претендовать на место Мастера Совета. И все же: сколько времени понадобится на такие изменения? Время — вот в чем был основной вопрос.

Даран подошел к единственному окошку своей кельи. Далеко внизу волны озера Мишмар мягко плескались у хрустальной дорожки — единственного пути к Небесной Башне. Фоном к идиллическому пейзажу служили фиолетово-синие пики Вирмспайнских гор. Ближайшие вершины образовывали долину, в которой и покоилось озеро Мишмар.

Воздух зримо колебался, перетекал с места на место, плавно меняя цвета спектра. Казалось, что сама Башня приноравливает свое пространственное отношение к Энии. Даран нахмурился: такого еще не случалось. Внезапно он понял, что изменялась сама частота вибрации Энии. Вот уже несколько дней он безуспешно пытался убедить Совет в том, что сила Мага убывает. И вот у него было неоспоримое доказательство.

Даран обернулся к шкафу. Теперь у него был новый план действий.

Добравшись до спиральной лестницы, ведущей наверх, Даран тяжело оперся на свой посох. Прежде чем двинуться дальше, он, не опираясь на посох, ждал, пока утихнет острая боль в суставах — все-таки, несмотря на почтенный возраст, чувство гордости в нем еще осталось.

Он прошел к тяжелым дубовым дверям. На створках дверей был укреплен золотой крест — символ Внутреннего Порядка. Заметив, что двери охраняет один-единственный стражник, Даран нахмурился. Подойдя поближе к дверям, он приосанился как мог.

—Отчего это ты, неофит, взялся стеречь двери? — хмуро обратился Даран к стражнику.

Тот явно чувствовал себя не в своей тарелке:

—Прошу прощения, но я вынужден просить вас, лорд Даран, удалиться. У меня есть приказ Мастера Совета не впускать никого.

—Да что ты говоришь? — едко поинтересовался Даран.

Стражник сделал вид, что внимательно изучает пол.

—С какой это стати?

—Лорд, сейчас проходит очень важная встреча между Советом и одной из Королевских Семей.

В глазах Дарана заполыхала ярость.

—Ну-ка, посторонись, мне нужно увидеться с членами Совета.

Неофит смущенно потоптался на месте.

—Лорд, я получил указание использовать любые средства, которые только есть в моем распоряжении, чтобы не допустить чьего-либо проникновения внутрь. Особенно упоминали ваше имя.

Даран тяжело посмотрел на стражника.

—Послушай, молодец, если ты сейчас же не откроешь эти двери, я использую все средства, имеющиеся в моем распоряжении, чтобы заставить тебя покатиться кувырком, да подальше! Я — наиболее старый член Совета, и я не питаю никаких добрых чувств ко всяким встречам, о которых мне ничего не известно. В сторону!

—Эй, подождите, сэр! — попытался было обратить на себя внимание стражник, открывая одну створку дверей. Даран молча ожидал. Стражнику ничего не оставалось, как войти в зал и объявить о приходе Дарана.

Послышался ледяной женский голос:

—Я же сказала, чтобы нам не мешали...

—Прошу прощения, Мастер, но лорд Даран настаивает... Даран шагнул в зал и быстро огляделся. Стало понятно, что на заседании присутствуют двенадцать членов Совета — все, кроме него, Малака и Лины.

Ийса недовольно поднялась:

—Хорошо, охранник, пусть входит. С тобой мы поговорим чуть позже...

—Да, Мастер, — и неофит поспешно удалился из зала.

Ийсе было сорок лет, но выглядела она не больше чем на тридцать. Ей была свойственна холодная, бездушная красота; кожа женщины казалась гладкой, но безжизненной. Ийса обратилась к Дарану, плохо скрывая свое раздражение. Зрачки ее сузились от неудовольствия.

—Мы не хотели беспокоить вас, лорд Даран. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. Это наша почетная гостья Яра, принцесса Горомская.

Действительно, на почетном месте восседала молодая женщина. Во всем ее облике сквозило презрение к окружающему. Юному заносчивому созданию было едва-едва двадцать лет; совсем девчоночье лицо и по-детски угловатая фигура лишь подчеркивали незрелость гостьи. Длинное лазурное платье Яры стоило целого состояния: оно было усыпано невероятным количеством драгоценных камней и оторочено платиновой нитью. Кричащая пестрота наряда свидетельствовала о полном отсутствии вкуса у его обладательницы.

Подле нее сидел темнокожий телохранитель, облаченный в церемониальную кольчугу. Мускулатура охранника была, пожалуй, даже слишком развита. На поясе висела булава. Заметив это, Даран нахмурился: обычно на время большинства общественных встреч полагалось снимать даже церемониальное оружие. Даран сомневался, умеет ли телохранитель пользоваться своим вооружением только немногие обладали этим знанием.

Коротко кивнув принцессе, Даран развернулся к Ийсе и тут же почувствовал вспышку враждебности у царственной посланницы. Принцесса явно ожидала большего, чем простой официальный поклон-кивок.

—Мне необходимо обратиться к Совету, Ийса. Причем без посторонних, — заявил Даран, пристально глядя на принцессу: глаза Яры вспыхнули гневом.

Ийсе не раз случалось спорить с Дараном; но между ними никогда не доходило до открытого противостояния. Как и остальные члены Совета, Ийса сильно опасалась его горячего нрава. Даран же избегал конфликта, потому что, даже если члены Совета и были сопливыми шарлатанами, не знающими ни дисциплины, ни познаний в магии, соперница все же имела слишком сильное влияние на Совет.

Больше всего Ийсу возмутило подчеркнуто фамильярное употребление ее имени на столь официальном собрании. Традиционно к членам Совета обращались «леди» или «лорд», только Даран не признавал подобные церемонии.

—Я не считаю, что сейчас подходящее время для подобных обращений,— прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Принцесса — крайне важная гостья. Я уверена, что ваше сообщение может подождать.

И ее глаза скрестились с пронизывающими голубыми молниями во взгляде Дарана.

—Нет, черт возьми, это не может ждать! У меня есть информация, которую этот Совет обязан принять к сведению!

Ийса демонстративно закатила глаза к потолку.

—Надеюсь, это не будет очередная сказка об исчезающей силе Мага. Мы все здесь разумные люди. И мы не занимаемся баснями, рассчитанными на простолюдинов.

От негодования лицо Дарана побелело.

—Я был Адептом еще до твоего рождения! Как ты смеешь поучать меня! Галан преодолел границы неба, и Черная Школа готовится нанести удар, слышишь, ты! Неужели ты ничего не знаешь об истории Энии?

Ийса спокойно перенесла этот взрыв эмоций, не желая казаться гостям несдержанной.

—Боюсь, мы все же не станем вдаваться в фантазии относительно Черной Школы. Ее просто не существует. Что же касается ее так называемого предводителя, то Детен представляет собой всего лишь эмоционально неустойчивое убожество, которого ваш драгоценный Малак уничтожил вот уже несколько веков тому назад. Наверное, он до сих пор зализывает раны, если вообще не перевоплотился где-нибудь на другом плане.

И еще: мы не занимаемся сказочками про Эпохи. Существование Мага — сказка для детей. Никто всерьез не верит в подобную чепуху!

Кровь бросилась Дарану в голову.

—Послушай, ты, напыщенная стерва!..

—Нет, лорд Даран, это вы послушайте меня!

Даран развернулся и обнаружил, что к нему обращается принцесса Яра.

—Моя семья известна безупречностью своего благородного происхождения; она заслужила уважение во всей восточной Энии. Как смеете вы оскорблять меня предложением покинуть заседание Совета? Вы заплатите за оскорбление!

—Я неплохо знаю вашу семью, — в тихом голосе Дарана слышалась угроза. — Свою власть они получили при помощи доносов, грабежа и убийств, А вы, мадам, всего лишь напыщенная соплячка, возомнившая о себе невесть что!

В глазах Яры заплясали огоньки бешенства. Оскорбление, высказанное Дараном на весь зал, исторгло из уст членов Совета единый вздох ужаса.

Принцесса кивнула своему телохранителю и, чеканя каждое слово, объявила:

—Будьте добры, удалите лорда Дарана из этого зала. Поколебавшись секунду-другую, дебелый страж наконец поднялся и двинулся к огромному дубовому столу. Ийса даже не пыталась скрыть свое ехидное удовлетворение грядущими действиями телохранителя. Чтобы удалить Дарана из зала Совета, одного ее слова было недостаточно: все-таки он был полномочным членом Совета и имел полное право находиться здесь. Другое дело — распоряжение чужака. Яра никак не зависела от Совета. Когда телохранитель приблизился, Даран с презрением окинул взглядом членов Совета.

—И вы действительно считаете, что это имеет какое-нибудь значение? Вы думаете, это что-то изменит? Смотрите — я покажу вам, что происходит после вознесения Галана!

И он поднял правую руку. Из ладони с сухим треском тут же вырвался пучок сверкающей голубой энергии. В то же мгновение телохранитель был буквально размазан по дальней стене зала — гулко шлепнувшись о стену, он без сознания свалился на пол.

Даран обернулся к Ийсе:

—Теперь понятно? Все барьеры исчезли, теперь для магии нет препятствий. А тот хаос, который может устроить Детен, будет гораздо больше моего слабого представления!

В зале Совета воцарился беспорядок: ошеломленные члены Совета разом зашушукались по поводу только что увиденного. У принцессы Яры был такой вид, словно она вот-вот лишится чувств.

Наконец Галаак призвал всех соблюдать тишину, и члены Совета, как один, обернулись к Ийсе за указаниями.

Однако Ийса с окаменевшим лицом все смотрела на поверженного телохранителя. Она была не магом, а просто политиком. У нее не было ни малейшего представления, что делать в этой ситуации. Ведь магия была внутренним искусством, оказать физическое воздействие с ее помощью было невозможно... Да-да, она помнила теоретические выкладки из предмета: воздействовать физически вы не можете, потому что... потому что есть Маг. Ийса вспомнила миф про Мага и досадливо прикусила губу. Может, это вовсе и не миф? Все ее система верований внезапно начала рушиться, и казалось, что стены зала кренятся вместе с ней.

—Ийса? — теперь голос Дарана звучал более мягко.

Она в отчаянии смотрела на старика, открывая и закрывая рот, из которого не вылетало ни звука.

Наконец со своего места поднялся Вальмаар, один из самых старых членов Совета — и один из немногих новых союзников Дарана. Несмотря на обескураженное выражение лица, Вальмаар говорил четко и твердо:

—Говори, Даран. Что мы должны сделать?

6

Если ты ищешь это, то никогда не найдешь.

— Дзэнская загадка

Эния

Область Локхи

Деревня Оуклен

Был уже полдень, когда Малак добрался к дому Иешуа. Одежда на нем была мятой и разодранной, окровавленное лицо покрыто царапинами и кровоподтеками. Распухшие костяшки пальцев были все в занозах.

Увидев мужа, Лина вскочила и подоспела как раз вовремя, чтобы подхватить обессилевшее тело. Малак был слишком слаб, чтобы держаться на ногах. Обернувшись, Лина увидела Тару: девушка изумленно наблюдала происходящее.

—Будь добра, не могла бы ты приготовить теплую ванну, и побыстрее!

—Конечно, мэм.

Тара тут же исчезла в дверном проеме, спеша выполнить поручение.

Осторожно поддерживая мужа, Лина помогла ему дойти до кресла-качалки Иешуа. Несмотря на хрупкое сложение, жена Малака была достаточно сильной. Она аккуратно опустила мужа в кресло.

—Что случилось, Малак?

Он устало взглянул на Лину и попытался улыбнуться, заметив ее беспокойство.

—Все в порядке. Просто у меня нашлась пара дел, с которыми нужно было справиться самостоятельно.

Лина взяла правую руку мужа в ладони и осмотрела разбитые в кровь суставы.

—У тебя такой вид, словно ты с войны вернулся!

—Точно, только воевал я с самим собой. И кажется, потерпел поражение.

—Что стряслось прошлой ночью? Я просто умирала от волнения! Я же совершенно не представляла, куда ты сбежал и когда вернешься.

— Ерунда. Ты же знаешь, что я никогда не ухожу прост о так. И потом, за мной присматривала Баст.

—Ты вел себя как-то странно. Ты просто был непохож на себя!

—Нет, — покачал головой Малак, — я был таким, как всегда. Иешуа изменил состояние моего сознания, но знание, которое я вспомнил, всегда жило во мне. Он просто сделал его более доступным для меня.

Во взгляде Лины промелькнули гневные искры.

—Он не имел права! И он знает, что поступил неправильно, ведь он покинул деревню. Ему должно быть стыдно!

Малак взял руку жены:

—Он сделал то, что считал нужным. Теперь я понимаю, отчего Даран так торопился. Иешуа старался пробудить во мне меня самого

—Но разве у него было право делать это?

—Зная меня в прошлом, он ожидает кое-чего от меня сегодняшнего.

—Малак, но ведь сейчас ты таков, каков ты есть, точно так же, как я — это я. И как любой другой человек.

Он кивнул.

—Знаешь, Лина, я устал жить так, как они ожидают от меня. Правда, сейчас я понимаю мою ответственность.

—Давай поговорим об этом позже,— произнесла Лина и нежно поцеловала мужа. — А сейчас посмотрим, согрелась ли вода.

Когда стемнело, Малак и Лина устроились на свободной кровати в комнате Тары. После исчезновения Иешуа мать Тары, Дженни, предложила им переночевать у дочери. Мать двоих взрослых сыновей, старая женщина тяжело переживала внезапное исчезновение супруга. Она постоянно говорила, что в последние несколько дней даже лес выглядит не таким, как всегда.

В сравнении с другими деревенскими домами жилище Иешуа было небольшим: одна горница да две спальни. Тара, как могла, постаралась убедить Адептов, что они се нисколько не стесняют, только сама она была слишком застенчива, чтобы чувствовать себя действительно удобно.

Особенно смущала Тару Баст, которая дремала в ногах гостевой кровати, чутко прядая ушами при каждом звуке. Тара решила, что ей будет менее страшно, если она притворится, будто спит; однако актриса из нее была никудышная. Так или иначе, супруги получили хотя бы небольшую возможность побыть наедине.

Лина перекатилась на бок и поцеловала мужа.

—Ты уверен, что ты в порядке?

Малак кивнул, но взгляд его блуждал далеко отсюда.

—Эй, — Лила легонько ткнула мужа под ребро, — не улетай далеко.

Он улыбнулся, скользнув пальцем по ее губам.

—Что же все-таки случилось прошлой ночью? — поинтересовалась она. — Я имею в виду тот момент, когда я увидела тебя... с мечом.

—Не знаю. Я действительно не знаю.

—Ну пожалуйста.

Малак на мгновение задумался. Он знал: жене не понравится, если он расскажет все как было; но с другой стороны, он не собирался ничего от нее скрывать.

—Впервые с того времени, как Даран вернул мне Меч возмездия, я на самом деле почувствовал, что меч пытается мне что-то сообщить. Знаешь, он словно в первый раз узнал меня. Он знал, что я его хозяин. Понимаешь, он узнал во мне прежнего Малака!

—И что же ты узнал? — голос Лины был тих и задумчив.

—Мне явилось видение — нет, даже чувство — Детена. Исходившая от него сила была просто ужасной. Он стал невероятно сильным.

Лине всегда не нравилось, когда упоминали имя брата Малака. В ее жизни было только две вещи, которые Лина ненавидела и которых отчаянно боялась: мечи да имя Детена.

—Что ты помнишь о Детене? — спросила она.

Малак нахмурился, раздумывая над неожиданным вопросом, — ведь жена всегда избегала любых разговоров о Детене.

—Если честно, эти воспоминания довольно смутные. Ты же знаешь, я немногое помню о прошлой жизни. Я помню, как Галан вместе воспитывал нас. В детстве мы очень дружили. И я помню, как мы зависели друг от друга, пока я не...

—...пока ты не встретил меня, — закончила за него Лина.

—Именно. Я понимаю, он почувствовал себя преданным — ведь я был единственным человеком, которому он доверял. А ты украла меня у него. Нет, я не собирался что-либо менять. В конце концов, Детен всегда был сильной, хотя и слишком неуравновешенной личностью. Если бы ты не спасла меня, мы бы, наверное, вместе организовали эту Черную Школу. Ведь мы верили в одно и то же. Он заставлял меня думать так же, как и он, что Вселенная — это проклятие, что красота всего лишь иллюзия.

—Но это было до встречи с тобой, — тут же добавил он. — В то самое мгновение, как я впервые увидел тебя, весь мир для меня перевернулся.

Вспоминая это время, Лина нежно улыбнулась:

—Да, я хорошо помню нашу встречу.

—А что ты помнишь о Детене? — в свою очередь поинтересовался Малак.

—Не больше, чем ты, — коротко ответила она.

Малак обернулся и попытался встретиться с Линой взглядом, но жена упорно отводила глаза. Оба знали, что Лина говорит неправду. Между супругами существовала тесная, почти телепатическая связь. Они могли воспринимать чувства друг друга на расстоянии, а иногда могли даже читать мысли. Но сегодня Малак впервые за то время, что они были вместе, почувствовал: жена солгала ему.

—Прости, — сказала Лина, — но я не хотела бы говорить об этом.

—Ладно, — с готовностью откликнулся Малак, но в глазах его осталось выражение обиды.

Он лежал на спине. Лина положила голову на грудь к мужу и крепко обвила его руками, словно боялась, что он исчезнет.

—Малак, научи меня боевым искусствам, а?

Он в изнеможении закатил глаза к небу: опять этот старый вопрос!

—Разве мы не говорили об этом уже тысячу раз!

—Да, но ведь мне так хочется многому научиться!

—Ты же знаешь, что Даран будет вне себя, если узнает об этом. К роме того, я могу представить, сколько царапин и синяков тут же у тебя появится. Ты или себя покалечишь, или кого-нибудь, кто будет поблизости.

—Значит, вместо этого ты будешь заниматься этим за меня?

—В каком смысле?

—Помнишь того человека в Башне, который случайно сбил меня с ног?

—Ну.

—Ты еще совсем случайно сломал ему челюсть.

—Это была только пощечина. И вообще, это был единичный случай. Я просто на мгновение утратил свою собранность.

—Ну конечно. Ты же знаешь: я могу привести еще десяток таких примеров. Хуже всего то, что ничто и никто не толкает тебя к насилию, кроме того, что случается со мной. Как, по-твоему, я должна себя чувствовать в этом случае? Слава Богу, что ты только защищаешь меня и не относишься к числу ревнивцев!

—М-м, я никогда не думал об этом в таком свете.

—Ладно. Так что — ты научишь меня?

—Нет! В этом нет необходимости. Наибольшая опасность, которая поджидает тебя на Энии, — это занятия боевыми искусствами. Еще поранишься. Тут не от чего защищаться.

—А как же насчет предупреждения Иешуа? А твои ощущения прошлым вечером?

Малак заколебался:

—Не знаю... Может, спросим твоего отца, когда вернемся в Пашню?

—Не знаю, кто из вас более упрям, ты или он! — с негодованием фыркнула Лина.

Малак легко ткнул жену в бок; в ответ он услышал изумленный визг. В следующую секунду он почувствовал, что его больно тянут за волосы.

— Э-эй, это чересчур!

Жена приподнялась на локте и удивленно глянула на мужа:

—Ты чего? Я даже не прикасалась к тебе! Испугавшись своей внезапной догадки, Малак изогнул шею и посмотрел через плечо. Так и есть — на перекладине кровати сидел гномик футового роста с темно-оранжевой крапчатой кожей. Один из двух маленьких рожков на голове гнома был сломан. Зубы тоже явно нуждались в починке. Пара глаз-угольков смотрела дружелюбно, но с хитрецой.

—Сквинт! — радостно вскрикнула Лина.

Гном, оправдывая свое имя, тут же ответил ей целой серией гримасок. Малак в отчаянии застонал. Сквинт был элементалом земной стихии; он подружился с Линой, когда та была еще маленькой девочкой. Он часто наведывался в гости к своей подружке, в основном, когда скучал. Говорить Сквинт не умел, но при помощи жестов и ужимок ему часто удавалось попросить Лину спеть что-нибудь или поиграть с ним. Проблема была в другом: если Сквинт и Баст встречаются в одной комнате — жди потасовки.

Элементал невинно улыбнулся Лине... и вдруг заметил спящую Баст. Малак и Лина, не сговариваясь, проворно подтянули ноги к подбородкам, представляя, что сейчас начнется. Гном растворился в воздухе и в следующее мгновение материализовался рядом с головой Баст. Он снова мигнул, коварно изогнув мохнатые брови.

—О, черт! — едва слышно, прошептал Малак.

Набрав полные ладошки усов Баст, он изо всей мочи дернул их. Баст подскочила на несколько футов и зарычала, словно раненый тигр, а гном засеменил по полу, громко хихикая. Баст немедленно прыгнула на обидчика и приземлилась на кровать Тары. Бедную девушку подбросило, словно катапультой. Тара завизжала от испуга, а друг семьи продолжала увлеченно преследовать хитрого гнома.

Лина хохотала, уткнувшись лицом в подушку.

—Ну разве не чудесно, что мы снова вместе?

Малак улыбнулся без особой уверенности. На самом деле его мысли были сейчас далеко-далеко отсюда. Пережитое прошлой ночью как-то незаметно изменило его; теперь он понимал, что кризис неминуем. Ему приходилось сопротивляться, чтобы не быть втянутым в приближающуюся битву, — он чувствовал, что не готов к какому бы то ни было противостоянию. Теперь ответственность тяжким грузом легла на его плечи, и он желал лишь одного: сбросить эту ношу. Умирать Малак не собирался, но нисколько не боялся смерти. Его пугала лишь возможность потерять Лину — он бы не пережил такого. Малак понимал, что, как только ввяжется в бой, ему не удастся удержать жену от борьбы — Лина была слишком настойчива, чтобы прислушиваться к урезонивающим советам.

Но даже пытаясь убедить самого себя, Малак понимал: все эти пожелания не имеют смысла. Темное предчувствие подсказывало ему, что им обоим не избежать столкновения с Детеном.

7

Наше бодрствующее сознание не только представляет собой лишь одну частную разновидность сознания, но оно еще и разделено неуловимыми перегородками, внутри которых находятся потенциальные формы сознания совершенно иной природы... Никакое описание Вселенной не будет исчерпывающим без учета этих форм сознания.

Эния

Дикая область

Черная Школа

Подземное логово

В личной келье Детена было душно и влажно. Легкий запах амбры пропитывал густой, вязкий воздух. Посреди большого белого круга, начертанного на полу кельи, возвышался алтарь, покрытый куском темно-бордового шелка. Алтарь был гептагональным, всего в нем было девять граней. Наверху алтаря горела толстая белая свеча, и капли расплавленного воска катились по ее бокам. Ее пламени явно не хватило, чтобы осветить всю келью.

Подле свечи было разложено оружие для борьбы с элементалами: деревянный пантакль, изящно украшенный серебряный кинжал, посох в форме фаллоса и чаша с вином. Рядом с этими орудиями лежал кристалл кварца для занятий ясновидением; наконец, поперек алтаря был положен Лишающий жизни. Клинок недобро поблескивал в убогом мерцании свечи.

Каждую стену украшал флаг с треугольным символом одной из стихий. Рядом с флагами в железных подставках стояли видавшие виды, но пока еще незажженные факелы. Недобрые вибрации энергии Детена создавали в келье мрачную, ледяную ауру.

Сам Детен сидел в позе лотоса, склонив голову и положив руки на колени. Он сидел внутри защитного круга, развернувшись лицом к востоку и спиной к алтарю. Черный Мастер уже закончил изгоняющие ритуалы, но все еще не мог сконцентрировать свой разум. Сердце, словно паровой молот, гулко билось в груди, дыхание было неровным. Тиски страха сдавливали все тело. Ощущение, не приходившее вот уже много лет, теперь казалось странным и чужим.

Детен знал, что, если операция провалится, последствия этого для его души будут ужасными. Чтобы подготовиться к Испытанию Бездны, он должен преодолеть рамки собственного эго. Ему придется бесстрастно столкнуться со своими худшими страхами и сомнениями. И того, и другого у Детена было по одному; но он не мог даже помыслить о том, чтобы встретиться с ними открыто. Им двигала мощная сила ненависти к Темному. Больше всего на свете он желал сокрушить Демона, виновного за сотворение этого мира. Там, позади Демона, лежало Бесконечное — Божественная сила, пронизывающая все и вся.

Он не мог смириться с необходимостью разбередить старую, давно уже затянувшуюся, но так и не излеченную рану. Долгие века память о его последней встрече с Темным была закрыта от него. Возродить это воспоминание означало немалый риск: так он высвободит прилив чувств, настолько мощный, что при этом неизбежно лишится рассудка. Две жизни потребовалось ему, чтобы вновь обрести способность управлять собой. Конечно, он понимал: если не вернуть воспоминание сейчас, то потом ему тем более не удастся сделать это. Он должен был стать Магом — только так он мог надеяться, что уничтожит Древо Жизни.

Детен заставил себя восстановить нужное Дыхание. Как только он добился медленного и непрерывного ритма, разум и тело начали успокаиваться. Детен сосредоточился, постепенно очищая осознание от всех внешних влияний. Вскоре он полностью освободил разум, а еще через несколько мгновений начал ощущать лишь успокаивающую пустоту.

Когда концентрация была завершена, Детен приступил к выполнению своего долга.

Вначале он мысленно создал первый символ: квадрат, состоящий из черных и белых клеток, словно шахматная доска. Свет и тьма в фигуре были уравновешены. Смежив веки, Детен мысленно представил символ, стараясь, чтобы он выглядел объемным и настоящим. Квадрат в черно-белую клетку предназначался для укрепления сознания в Малкут — физическом плане, расположенном прямо под Энией. Именно Малкут послужил моделью при создании Энии.

Как только образ четко утвердился в его воображении, он сменил изображение. Теперь Детен сконцентрировался на тяжелом Кресте Тау. Перекладины креста сверху и снизу были вогнуты, а сам крест, черный и мрачный, с одной-единственной каплей крови на пересечении, создавал ощущение огромной неподвижности и ограничения.

В течение нескольких секунд Детен удерживал мысленным взором образ креста, пока не почувствовал нечто вроде стресса. Тут внутренняя картинка внезапно сменилась изображением размытого голубого равностороннего треугольника. Мерцавший серебристыми искрами треугольник служил основанием для серебряного же полумесяца, повернутого рогами кверху. Новый знак принес с собой освобождение от напряженности и странное ощущение: Детен почувствовал, что заново родился в Иесод — Сфере, содержащей Энию.

После этого Черный Мастер усилием сознания создал третий символ — острую, с зазубринами и вытянутую стрелу сверкающего ясно-голубого цвета. Он представил, как стрела несется ввысь к своей цели. Детен удерживал образ почти минуту, чувствуя как растет в нем напряжение: он приближался к следующей Сефире. В течение еще нескольких минут напряжение увеличивалось — и вдруг исчезло. Детен вознесся к Тиферет.

Символ снова изменился: теперь это был сверкающий шар желтого цвета с пурпурным крестом солнца внутри. По телу и разуму Детена прокатилась волна онемения, вознося его сознание все выше, выше... Черный Мастер чудесным образом лишился осознания своего физического тела; между тем оно мягко и плавно воспарило над полом...

И тут, преисполнившись невероятной решимости, Детен приготовился к наиболее опасной и все еще неизведанной части задуманной операции. Он не имел ни малейшего представления о том, насколько ошибочным может быть его метод, но в любом случае у него не было в запасе многих лет на тщательную подготовку по правилам других методов.

Последним был образ темно-синей иудейской буквы Гимель, покоившейся на развернутом рогами вверх лунном полумесяце. Он специально сосредоточился на образе буквы, наполняя ее реальность всей имеющейся у него энергией. Ощущение экстаза исчезло, и добрых несколько минут Детен вообще ничего не чувствовал. Однако он с усердием продолжал свое занятие, стремясь сохранить видение образа.

Снова возникло ощущение стресса; на этот раз оно было гораздо более сильным и постоянно нарастало. Наконец Детен почувствовал, что больше не выдержит, хотя его решимость нисколько не ослабла. Он заставил себя продолжать, борясь с силой, стремившейся вернуть его к изначальной точке.

Напряжение все росло; теперь оно казалось настоящей агонией внутри самого образа. Детен не мог ни чувствовать, ни мыслить, ни двигаться. Единственно реальным было лишь ужасное давление и кошмарная боль. Покинув в забытьи свое физическое тело, он продолжал испытывать себя, уже чувствуя, что не может даже дышать.

Раздался оглушительный треск. Черный Мастер был готов ворваться в Даат — Сефиру, расположенную прямо над Бездной, как вдруг напряжение разом исчезло. Полет Детена стал сугубо горизонтальным: ему приходилось буквально продираться сквозь непроницаемый мрак. Неожиданно на горизонте возник Он — Кронзон, Архидемон Бездны, архивраг рода человеческого.

Парализованный страхом, Детен набросился на Него. Лик Кронзона был больше целого города. Обрамленный мерцанием волос и бороды, он пылал багровыми отсветами. Из Его головы выступали два кривых рога, таких огромных, что их острые концы терялись из виду. Разверстая пасть левиафана открывала ряды неправильной формы клыков, напоминавших полуразрушенные горные вершины. Внутри него бушевало Адское пламя; отдельные горячие языки вырывались из глотки, грозя бесследно поглотить мелкого человечишку.

Глаза Демона светились невыносимо пронзительным зеленоватым сиянием, от которого холодели члены. Эти очи могли заледенить людскую душу, одного их взгляда было достаточно, чтобы проклясть навеки. В зрачках Демона заплескались огоньки: чудовище узнало презренного человека перед ним. Встретившись взглядом с Ним, Детен не смог сдержать вопль ужаса.

Он отчаянно сопротивлялся, чувствуя, что против воли несется к Чудовищу. Кронзон неторопливо раскрыл пасть, готовясь проглотить свеженькую жертву. Откуда-то изнутри Архидемона доносились вопли и стоны других Черных Братьев, которые пытались пройти испытание раньше него, Детена, но не смогли. Они умоляли Черного Мастера не искушать себя Испытанием: проходивший через пасть Чудовища обрекал себя на вечное проклятие.

Закрыв глаза, Детен ступил между огромных клыков. Невыносимый жар опалил его; языки пламени пировали победу. Борясь со страхом, Детен, как мог, постарался блокировать ощущение кошмарной боли...

Внезапно Архидемон исчез. Перед Детеном постепенно возникли легкие очертания монастыря. Черный Мастер бешено сопротивлялся видению, уже понимая, что обречен. И тогда он заорал во всю глотку, пока не потерял сознание...

В монастыре Михаил почтительно склонился перед своим Учителем.

—Учитель, я по своей воле желаю пройти Путь Бездны. Учитель взглянул на Михаила спокойными глазами, в которых читалась симпатия.

—Ты великий Адепт и, кроме того, праведник, но твоя карма еще не готова к этому.

Михаил покорно склонил голову.

—Я приму обет перед вами, Учитель.

В глазах наставника появилось сомнение.

—Да, ты можешь избрать этот путь. Но ты еще молод. Ты должен быть уверен в том, что понимаешь, что делаешь. Обет возвращения кармических долгов принесет тебе неисчислимые страдания, — страдания, которые, не исключено, проявятся совсем не так, как ты ожидаешь. Ты уверен в своем желании, Михаил?

—Да, уверен.

—Ты должен презреть все мирские наслаждения, отречься от всякого владения. Ты должен научиться полностью управлять своим «Я». Мой тебе совет: не принимай на себя этот обет. Вижу, что ждут тебя великие муки, они могут продлиться дольше, чем ты думаешь.

—Я должен пройти этот Путь, Учитель. Ничто не заботит меня, кроме моего желания стать единым с Богом.

—Хорошенько запомни: единожды став на этот Путь, ты никогда не сможешь с него свернуть. И я не могу открыть тебе, сколь велик твой кармический долг, который тебе предстоит оплатить. Одно скажу тебе: избегай любой привязанности к вещам, а пуще всего — к людям, ибо твои страдания не должны ранить другого. Вот мое единственное предупреждение. Понимаешь ли меня, Михаил?

—Да, Учитель.

—В таком случае я приму твой обет пред лицом Милости Божьей.

Кивнув, Михаил глубоко вздохнул, собираясь телом и мыслями.

—Ныне же, пред лицом моего Святого Учителя и Всемогущего Господа подтверждаю я истинность своего желания оплатить все мои кармические долги целиком и так быстро, насколько смогу, несмотря на страдания и опасности, которым я себя подвергаю этим обетом. Такова моя воля, клянусь. Да будет так.

—Аминь, — склонил голову Учитель. Через минуту наставник вновь поднял глаза:

—Ты станешь расплачиваться за свою кармическую ношу в течение одного года. Тогда и только тогда ты сможешь попытаться пройти Испытание Бездны. И еще, Михаил: ради бессмертия твоей души помни, о чем я предупредил тебя.

Михаил засмотрелся в окно. Мысли его блуждали где-то далеко. Там, за окном, простерлось прекрасное синее небо, слегка окаймленное длинным снежно-белым облачком. Далеко, насколько хватал глаз, поля незрелой кукурузы плескались метелками, словно волны золотистого океана. На крохотной, ухоженной лужайке перед домиком прожорливые воробьи склевывали червей, выползших на поверхность после легкого апрельского дождика. Но Михаил почти не замечал всего этого.

Почувствовав легкое прикосновение чьих-то рук к плечам, Михаил было напрягся, но тут же успокоился, узнав объятия Ани. Она скользнула ладонями под его локти и взяла его руки в свои.

—Что стряслось, любовь моя? Без тебя постель холодная, — нежно промурлыкала она на ухо Михаилу.

—Со мной? Все в порядке. Вот решил на рассвет поглядеть.

—Только это было час тому назад, а ты все стоишь здесь и стоишь. Я лучше знаю тебя.

Склонив голову к Михаилу на плечо, она мягко взяла губами мочку его уха. Михаил закрыл глаза и вздохнул: это был вздох смущения и огорчения.

—Сегодня ночью исполнился год с того дня, как я дал мой обет Учителю. И сегодня же ночью я должен буду пройти Испытание Бездны. Но весь этот год моя плохая карма никак не проявилась! Может, у меня вообще нет плохой кармы?

—Михаил, ты самый одухотворенный, благородный и мягкий человек из всех, кого я знаю. Я уверена, что у тебя нет долгов, которые нужно было бы платить.

Михаил помолчал, размышляя над своим предназначением.

—Мы ошиблись. Предупреждали же меня. Мне вообще не стоило встречаться с тобой, — хмуро сообщил он. — И теперь, если я не готов...

Аня развернула его к себе, заглянула в глаза, потом обвила руками талию возлюбленного и нежно поцеловала его в губы.

—Неужели тебе это кажется неправильным? Ты ведь не давал обета по поводу наших отношений. Если бы нам предстояло встретиться снова, разве ты выбрал бы другую?

Пристально глядя в карие бездонные глаза, Михаил пробежал рукой по ее волосам. Потом отрицательно качнул головой:

—Я бы не смог остановиться. Для меня ты значишь больше, чем все на Земле, — не исключая моей жизни. Одного лишь Бога я поставил бы перед тобой. Однако, во имя Господа, если с тобой что-нибудь случится...

Приложив указательный пальчик к его губам, Аня заставила его замолчать.

—Со мной ничего не произойдет. Напрасно ты переживаешь. Пойдем... давай вернемся в кровать. Мне холодно стоять на полу босиком.

Подчиняясь ее зовущим рукам, Михаил позволил увлечь себя, слыша, как в голове эхом раздается предупреждение Учителя...

Детен закричал, стремясь прогнать видение, но тут же бессильно затих, когда увидел следующий эпизод.

Аня беспокойно металась по широкой кровати, теперь казавшейся странно полупустой. Снаружи монотонно барабанил по скатам крыши дождь. Воздух раскалывался от громовых ударов: меньше чем в миле от домика бушевала гроза. Фиолетовые трезубцы молний то и дело заливали темное нутро комнаты безжизненными отблесками. Казалось, будто в воздухе витает неестественный холод.

Аня с трудом пробуждалась от сна и снова погружалась в тяжелую дремоту. Она убеждала Михаила относительно его обета, но в душе чувствовала какое-то мрачное предзнаменование. Вот и сейчас возлюбленный проводил в подземелье дома какую-то церемонию. Аня сильно опасалась за его жизнь: она не имела ни малейшего представления о том, что произойдет, если карма Михаила не будет оплачена. Темный не отличался жалостью.

Внезапно раздался пронзительный крик. Она знала: это мог быть только Михаил. Свернувшись комочком в простынях, она спрятала лицо в ладонях, боясь спуститься в подземелье. Еще один вопль муки разорвал атмосферу грозовой ночи. На этот раз Аня не выдержала.

Соскользнув с кровати, она выждала, пока молния не высветит ей путь. Мускулы живота свело от волнения. Аня прошла коридор, добрела до кухни и наконец добралась до лестницы, ведущей в подземелье, и заглянула вниз, во мрак. Из-под двери выбивались едва заметные золотые лучики от свечки.

Аня тихонько спустилась по лестнице, сторожко прислушиваясь к гулкому шлепанью собственных ног по ступенькам. Она добралась до двери и опасливо нащупала холодную металлическую скобу. Молния ударила прямо над домиком, удар грома потряс крошечный коттедж.

В мертвенном голубоватом сиянии молнии она увидела Михаила, стоявшего в дверном проеме. Окровавленная белая одежда висела клочьями. Потоки ледяного, почти антарктического воздуха неслись из подземелья и с силой трепали обрывки ткани. Изумленная и напуганная увиденным, Аня не заметила ни холодных глаз Михаила, ни длинного меча в его руке.

Она вскрикнула в агонии, когда клинок глубоко вспорол ее чрево. Михаил демонически оскалился, вгоняя меч глубже в тело и медленно поворачивая лезвие. Задохнувшись от боли, она повалилась вперед, на Михаила. Слезы катились по ее лицу, когда она уткнулась лицом ему в плечо. Что была физическая боль в сравнении с агонизирующим чувством, что тебя предали!

Ледяной зеленоватый блеск покинул зрачки Михаила. Вдруг... Он в ужасе уронил свой меч, бережно уложил Аню на ступени лестницы и, обхватив ее голову, безутешно зарыдал. До него дошло наконец, что он сотворил.

Аня посмотрела на любимого глазами, полными неописуемого страдания.

— Зачем? Ведь я любила тебя больше жизни... — прошептала она.

Слабея, Аня попыталась оттолкнуть его, а он прижимал ее к себе и боль его была гораздо сильнее мук возлюбленной. Михаил крепко обнимал Аню, пытаясь силой удержать истекавшую из раны жизнь. Аня все билась, пыталась вырваться, и во взгляде ее теперь сверкала непримиримая ненависть. Веки девушки в последний раз встрепенулись, тело дернулось и обмякло. По лицу Михаила покатились слезы.

Он нежно и осторожно уложил тело любимой на ступени лестницы, потянулся к мечу. Поднял его. Посмотрел в свод подземелья, словно стараясь разглядеть метавшиеся над домиком молнии.

Потом он страшно закричал, и голос его хрипел и надрывался от переполнявших чувств:

—Клянусь, что не позволю себе отдыха, пока не уничтожу тебя, Порождение Зла! Придет время, и ты задрожишь от страха передо мной!

Михаил прижал острие меча к животу, прикрыл глаза и затаил дыхание. Потом испустил вопль непримиримой ярости и со всей силой вогнал клинок поглубже...

Высвобождаясь из плена воспоминаний о гибели возлюбленной, Детен мучительно застонал. Домик исчез в хаотическом водовороте непрестанно менявшихся причудливых форм. Черный Мастер неподвижно стоял в центре этого вихря; он был слишком ошеломлен, чтобы как-то действовать. Через мгновение Детен понял, что видел Бездну — ту самую, всамделишнюю. Ничто не могло существовать вне пределов этого смерча; только чистая сущность обретала здесь свое осязаемое воплощение.

Тут Детена осенила внезапная догадка, и он развернулся на неверных ногах. За ним, тоже внутри безумно кружащейся массы, стоял Кронзон. Теперь Он был ростом с Детена, но выглядел от этого еще более сверкающим и ужасным. Ледяной взгляд Чудовища буравил фигуру Детена, казавшуюся теперь тщедушной и незначительной.

—ТЫ ПРОИГРАЛ, ЧЕЛОВЕК! ТВОЯ ДУША ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ, ВМЕСТЕ С ДУШАМИ ОСТАЛЬНЫХ ЧЕРНЫХ БРАТЬЕВ!

От громоподобного голоса Кронзона веяло холодом. Его диапазон охватывал несколько октав, наполняя ментальное тело Детена мощным эхом.

Черный Мастер с неприкрытой ненавистью посмотрел на Архидемона.

—Тебе никогда не удастся победить меня!

Он все еще не мог прийти в себя после эмоциональной агонии от сцены, которую только что довелось снова пережить.

—ТЫ НЕ ВЫДЕРЖАЛ ИСПЫТАНИЯ! ТЫ ОСТАЕШЬСЯ ПЛЕННИКОМ СВОЕГО Я. ТЕПЕРЬ, СМЕРТНЫЙ, ТЕБЕ НЕ СПАСТИСЬ! ТЕБЕ НЕЧЕМ ЗАЩИЩАТЬСЯ ОТ МОЕЙ ВЛАСТИ! Я МОГУ ПО СВОЕМУ КАПРИЗУ РАЗРУШИТЬ В ПРАХ ТВОЮ СУЩНОСТЬ!

Детен весь собрался, чувствуя, как оглушительные вибрации голоса Кронзона, словно цунами, ударились в его тело, норовя разорвать в куски. Кронзон поднял Свою руку, вытянул ее в сторону Черного Адепта. Приближаясь, рука быстро увеличивалась в размерах. Напрасно Детен пытался как-то уклониться; она приближалась к нему со всех сторон, словно вся хаотическая пустота вокруг вдруг превратилась в одну точку.

Когда громадные пальцы охватили Детена, он инстинктивно поднял руки, чтобы защититься.

—Я никогда не поддамся! Я уничтожу тебя! — прохрипел он в темноту.

—УМРИ, СМЕРТНЫЙ! УМРИ!

Когтистые пальцы сдавили Детена, постепенно выжимая из него жизнь. Детен отчаянно сопротивлялся, понимая тщетность своих попыток: ни один человек не мог сравняться с силой Архидемона, никому не было дано превозмочь Его власть.

В угасающем сознании Детена замелькали вспышки настоящей и прошлых жизней. Вместе с картинами прошлого появилась и память об Ане. Она пробудила в нем такую печаль и отчаяние, что Черный Мастер решил: эти воспоминания истощат его быстрее, чем рука Чудовища. Почти лишившись рассудка в этой кутерьме пережитого, он вскрикнул, словно в агонии, борясь одновременно с Демоном и собственными чувствами. Детен чувствовал, что быстро слабеет. Долго ему так не протянуть.

—Я все равно не сдамся! — крикнул он из последних сил. Ответом ему был громоподобный демонический хохот, эхом прокатившийся в мозгу.

В горле Детена заклокотало звериное рычание. Каждый грамм своей боли и вины он переплавил в пылающую ярость и направил ее поток прямо в руку, медленно сокрушавшую его тело.

И тут... рука рассыпалась на миллион осколков. Вырвавшись из западни, Детен услышал оглушительный вопль гнева и удивления. Другая рука Демона, сжатая в кулак, полетела вниз, чтобы раздавить непокорного человека.

Прислушавшись к своей интуиции, Детен мысленно представил себе символ Иесод и тут же полностью слился с ним; теперь его душа полностью принадлежала Иесод. Ураганный треск сопровождал Детена, пока он кувырком летел обратно через вереницу планов.

Детена швырнуло через всю келью. Удар о стену оглушил его. Он чувствовал боль, волнами наплывавшую непонятно откуда. В померкнувших глазах мелькали искры.

Острая боль в шее подсказала ему, что он лежит под стеной вверх ногами. Детен оттолкнулся и с облегчением повалился на каменные плиты пола.

Зрение снова отказало ему. Теперь Детену показалось, что на глазах появилась плотная багровая повязка. Он протер их ладонью, ощутив теплый след свежей крови. Провел рукой по лбу — и тут же скривился от резкой боли, нащупав огромный двухдюймовый разрез.

Тяжело отдуваясь, он лежал на полу. Ему казалось, что в келье он не один. Размытые тени скакали по стенам. Детен решил, что его выбросило из защитного круга, но Черный Мастер был слишком измотан, чтобы подняться, и слишком измучен пережитым, чтобы беспокоиться о круге. Он решил сосредоточиться на мерцающем свете.

Навеянная самим собой иллюзия долго не продержалась. Вскоре у него в ушах зашевелились шепчущие голоса. Тогда Детен с проклятиями заставил себя приподняться и медленно осмотрел комнату. После кошмарного происшествия ему совсем не хотелось новых сюрпризов. Он чувствовал себя счастливым оттого, что сохранил свою душу, не говоря уж о том, что все еще был жив и, несомненно, остался в здравом рассудке.

Пошатываясь на одеревеневших, негнущихся ногах, он постарался подобраться к кругу. Впрочем, Черный Мастер понимал, что, если опасность все еще довлеет над ним, круг вряд ли спасет его. Защитная печать была сломана, и на ее восстановление потребуются долгие минуты.

Он уже добрался до черты круга, как вдруг услышал из-за спины гулкое, угрожающее ворчание. Детен замер, потом медленно обернулся лицом к новой угрозе. Почти в пяти ярдах от него в воздухе кипело и переливалось бледно-желтое сияние.

Вскоре прямо в середине этого странного облака стало появляться существо. Создание было небольшим, ростом фута три, и отдельными чертами напоминало толстого, приземистого человечка с зеленоватой кожей. Тело его было нечистым, сплошь покрытым язвами и бородавками,так что казалось, будто существо разлагается. Сквозь гниющие раны на коже сочилась мерзкая желтоватая вонючая жидкость.

Лицо, если его можно было так назвать, вопреки всем законам физики постоянно менялось и перетекало из одной формы в другую. На нем то и дело появлялись ужасные маски, многие из которых напоминали искаженные звериные морды. Оставались неизменными только глаза — лишенные зрачков, багровые, бездушные — да рот — широкий, тонкогубый, с двумя почерневшими клыками сверху.

Детен храбро скрестил взгляд с демоном. Он знал, что в подобных ситуациях очень важно не утратить психологическое преимущество, хотя измученные тело и душа буквально молили об отдохновении.

Существо поклонилось; от этого движения кожа кое-где натянулась и лопнула. Разрывы наполнили комнату новой волной отвратительного серного запаха.

— Приветствую тебя. Я пришел с посланием от Царства Думах, — с насмешливой хрипотцой обратилось существо к Детену.

«Неужели его обету не суждено никогда завершиться?» — подумал Детен, а вслух спросил:

—Чего ты хочешь?

Казалось, подобное отношение обескуражило демона.

—Я пришел, чтобы заключить с тобой одну сделку, о черный сердцем. Твои, э-э, особые качества заинтересовали моего хозяина.

—Я не заключаю никаких сделок с демонами, — отрезал Детен. На лице твари появилась масляная улыбочка.

Да, конечно; но у нас есть многое, что мы могли бы предложить человеку, находящемуся в твоем положении. Никому и никогда еще не удавалось избежать объятий Темного. Даже сейчас он не перестал яриться. Он замышляет против тебя...

—Как тебе удалось преодолеть Границу, демон? — Детен решил не слушать увещеваний.

Существо в растерянности умолкло. Оно не ожидало такого отношения от людей — считалось, что от одного лишь его вида человек должен был окаменеть от страха. Демону не понравилось то, как этот человек смотрел на него.

—Э... Граница, она ослабевает, потому что...

—Потому что Галан ушел, — пробормотал про себя Детен.

Демон кивнул. Ему совсем не нравилось, что человек захватывает инициативу в разговоре. Глазки демона хитро забегали по сторонам, черный, словно облитый нефтью язык плотоядно прошелся по растрескавшимся губам.

—Значит, ты не одолел Темного? — в голосе демона слышалась едва заметная издевка.

Детен на миг окаменел, потом развернулся спиной к демону и шагнул к алтарю. Он чувствовал, как к нему возвращаются силы.

Не дождавшись ответа, демон заволновался. Несколько секунд существо оценивало ситуацию.

—Ты мог избежать его, но под Океаном Форм его сила непобедима. Он разыщет и уничтожит тебя. Может статься, ты будешь одним из Черных Братьев, а?

Заметив, как заходили бугры мышц на плечах Детена, демон понял, что попал в точку. Детен б ярости развернулся, но его способности контролировать свои чувства хватило, чтобы не проглотить наживку целиком.

—Ты что, демон, хочешь, чтобы я показал свою силу? Изнутри этот кристалл не покажется тебе таким большим!

В руке Детен держал кристалл кварца, который давал силу ясновидения. Демон спокойно встретил направленный на него гневный взгляд.

—До тех пор пока ты не восстановишь силы, твоя магия будет слаба. И пока не исчезнет последнее упоминание о Маге, ты не сможешь полностью высвободить его силу!

—В таком случае, подлое порождение мрака, тебя тоже не должно было быть здесь!

—Я здесь благодаря совместным усилиям всей моей родни, — захихикал демон. — Граница и сейчас еще сильна.

Довод Детена оказался разбит; но и демон проиграл этот поединок воли. Он потупил взгляд и вместо Адепта стал разглядывать пол.

—Так чего же ты хочешь, демон? Зачем ты здесь? Существо триумфально ухмыльнулось, обнажив ряд кривых и щербатых клыков.

—Завтра — Темная Луна. В это время оставшаяся сила Мага будет самой слабой.

—И что? — подозрительно спросил Детен.

Демон снова забулькал смехом, словно кто-то пил, давясь, серную кислоту.

—Чтобы ты призвал на Энию Королеву!

—Королеву?

—Нашу госпожу, Королеву Ночи. Я говорю о ее величестве, о Лилит,

На мгновение показалось, что воздух в комнате сгустился, а свечи померкли. Даже Детен почувствовал озноб при упоминании этого имени. Сияние Лишающего жизни также потускнело.

От изумления Детен словно разучился говорить.

—Лилит? — только и выдавил он, чувствуя, как могильный холод вновь охватил комнату.

—Ну да, Королеву всех инкубов, суккубов и всей моей родни.

—Но это же безумие! Если вызвать Лилит на Энию, то весь этот план будет разрушен! Он вряд ли сможет вместить всю ее сущность. Она слишком сильна! Столь чудовищное неравновесие, чего доброго, разрушит весь Иесод!

—Да, и вместе с ним все Древо Жизни, — заключил довольный своей хитростью демон.

Глаза Детена сузились, пока он прикидывал, что получится. Над такой возможностью следовало хорошенько подумать. Неверно истолковав молчание Черного Мастера, демон удивленно спросил:

—Разве не к этому стремится сама Черная Школа? Ведь разрушить Древо Жизни — значит уничтожить Жизненный Цикл. Какой у тебя символ?

Детен поднял Лишающего жизни. При виде жирной твари клинок прожорливо завибрировал.

—Сталью меня не возьмешь! — объявил демон, но все же отступил назад при виде охватившего гарду меча сияния.

—Так ты хочешь воспользоваться мной как орудием?! — в голосе Детена нарастала угроза.

Он двинулся навстречу демону. Тот забился в угол комнаты, отчаянно оглядываясь в поисках убежища. Дьявольское создание не имело права вернуться несолоно хлебавши; но оно не хотело и встречи с сильным Адептом — особенно если этот Адепт вооружен мощным магическим оружием.

Заметив выражение отчаяния в глазах демона, Детен рассмеялся: как и все другие порождения ада, оно питалось чужим страхом, набирая при этом силу и власть, но терпеть не могло, когда его самого заставляли испытывать страх. Молниеносным движением кисти Детен швырнул Лишающего жизни через всю келью. Клинок пронзил грудь демона, существо издало агонизирующий вопль и растворилось в желтой дымке.

Меч ударился о стену, погрузившись в гранит на добрых шесть дюймов, и завибрировал от удовлетворения.

Детен развернулся и побрел к алтарю. Уже склонив голову, он услышал еле заметный звук вдоха.

—Я разрешаю тебе войти, ученик.

Еще через мгновение дубовая дверь скрипнула и отворилась. В келью вошел Фелмарр.

—Прошу прощения, Мастер. Я не хотел беспокоить вас. Фелмарр увидел ужасную рану на лбу Детена, но предпочел сделать вид, что ничего не заметил,

—В чем дело, Фелмарр? — устало спросил Детен.

—По-моему, Мастер, какое-то существо проникло за Покрывало.

—Молодец, Фелмарр, — брови Детена изогнулись в гримасе удивления, — только с ним уже разобрались.

И он со значением показал на Лишающего жизни, все еще торчавшего в стене.

—Ну, если все уже в порядке, тогда я не стану больше беспокоить вас, Мастер.

—Нет. Пожалуйста, прикрой дверь и посиди со мной немного.

—Хорошо, Мастер, — Фелмарр легко кивнул и сделал так, как его просили. Детен устало сел, ожидая, пока ученик присоединится к нему. Все внимание Черный Мастер сосредоточил внутри себя. Прошло долгих несколько минут прежде, чем он заговорил. Фелмарр старался не показать удивления — ранее он никогда не видел Мастера в таком состоянии.

—Я прошел по Пути, — сообщил Детен.

Фелмарр не мигая выдержал пронзительный взгляд наставника и кивнул.

—Но я не завершил его. Сила Темного была слишком большой, и я не смог достойно встретиться лицом к лицу со своим прошлым.

Глаза Фелмарра широко раскрылись от удивления, хотя ученик ничего не знал о темном прошлом своего учителя.

—В таком случае, как же вам удалось вернуться?

Детен покачал головой и указал на разрез на лбу.

—Не знаю. Однажды он позволил мне вернуться, чтобы продлить мои страдания; на этот раз мне удалось избежать его власти. Я знаю, что это невозможно, во всяком случае, он не разрешил мне возвращаться. Говорят, что ни один человек не в состоянии победить его. Пересекая Бездну, Адепт становится богом, и тогда его сила умаляет власть Темного. Мне не удалось сделать это, но по крайней мере я избежал гибели.

—Что вы собираетесь делать, Мастер? Ведь он обязательно захочет отомстить!

Детен кивнул и заставил себя подняться на ноги. Фелмарр незамедлительно вскочил.

—Мы должны действовать очень быстро, ученик. Ты должен сделать для меня две вещи.

Фелмарр весь обратился в слух.

—Прежде всего, ты должен воспользоваться ясновидением, чтобы исследовать окружающую местность. Я хочу, чтобы ты нашел для меня девственницу. Кажется, ближайшая деревня — это Оуклен; она находится в Заколдованном лесу. Во-вторых, я хочу, чтобы ты как можно быстрее отправился к Небесной Башне. Возьми весь отряд Черных Стражников, мне оставишь двух надежных воинов, скажем Роруха и Корана.

—Что мы должны делать в Башне, Мастер? — в глазах Фелмарра светилось волнение.

—Я хочу, чтобы вы полностью уничтожили Белую Школу, не оставили от нее камня на камне. Нападите на Башню, убейте всех Адептов — никто не должен уйти живым. Я же покину вас и займусь кое-какими приготовлениями. Задание тебе вполне по плечу, но ты должен мчаться быстрее ветра — атаковать нужно завтра, на закате.

—Они ощутят всю силу нашего гнева, о Мастер!

—Не теряй головы, Фелмарр, — голос Детена ударил, словно хлыст. — Самое важное — полностью выполнить приказ. Мне наплевать на Белую Школу, просто я не желаю, чтобы мне мешали. Прежде чем возвратиться, семь раз убедись, что Белый Совет уничтожен.

Обескураженный предупреждением, Фелмарр потупил взгляд.

—А как поступить с Малаком, Мастер?

Детен нахмурился; когда он снова заговорил, ученику показалось, что слова даются ему с трудом:

—Если встретитесь с Малаком, поступите с ним так же. Никто не должен выжить.

8

Из маленькой искры возникает большой пожар.

— Данте

Если ты веришь в свет, это от темноты твоей; если ты веришь в счастье, это от несчастья твоего; и если ты веришь в Бога, значит, тебе придется поверить в Дьявола.

— Доктрина Желтой Школы

Эния

Область Локхи

Заколдованный лес

Преклонив колени, Малак погрузился в вынашивание планов мести, созерцая, как багровое солнце Энии спускалось все ниже к голубовато-зеленой линии лесистого горизонта. На лесной прогалине стояла непривычная тишина. В закатном воздухе чувствовалось едва уловимое напряжение. Лесное зверье притаилось; обычно бойкие, болтливые птицы сейчас умолкли в ветвях. Даже суетливые и шумные белки куда-то исчезли.

Малак медленно повернул свой Меч возмездия. На лезвии заиграли искры огненной энергии. Мечу было не по себе, о чем он и сообщал сейчас хозяину. Подобно зверям, катана чувствовала какое-то изменение в энийской атмосфере. Да и сам Малак испытывал некую напряженную неуверенность оттого, что энергии его тонкого тела двигались явно не так, как всегда.

Он воткнул меч в землю и встал над ним, положив руки на бедра. Затем направил пристальный взгляд на огромный звездный сапфир в головке меча. Малак всматривался в его глубины, и, по мере того как внимание сосредоточивалось на сверкающем камне, окружающий мир переставал существовать для юноши. Сапфир ритмично пульсировал в такт ударам сердца, заливая своим голубоватым сиянием лесную прогалину.

Малак сосредоточился на образе Дарана — не только на физическом облике, но и на личных качествах, на самой его сущности. Вскоре пелена голубого сияния затрепетала сильнее и внезапно исчезла. Словно из глубины к Малаку медленно поднялось лицо Дарана, окаймленное пышной бородой. Оно становилось все более четким. Малак даже мог рассмотреть антураж Зала Совета на заднем плане.

— Ах, это ты, Малак! А я пытался связаться с тобой, — тягуче, словно во сне, произнес Даран. — У меня для тебя очень серьезные новости, Брат Мой.

Малак внутренне напрягся. Подсознательно он ожидал чего-то подобного.

—Судя по всему, твое путешествие к Галану утратило смысл. Он вознесся к Главе Бога, и теперь Эния осталась без Мага. Граница слабеет уже сейчас, так что в лесу оставаться опасно.

Малак недовольно поморщился: и так было ясно, что последствия услышанного будут самыми серьезными.

—Ты уже побывал в Оуклене? — поинтересовался Даран.

—Да, — буркнул Малак, — только Иешуа куда-то сбежал.

На несколько мгновений воцарилась тишина, и невысказанное обвинение Малака повисло в воздухе. Он не оставил Дарану никаких шансов сомневаться в том, что он, Малак, знает все о роли мага в хитром замысле Иешуа. Отношения между Дараном и Малаком всегда были непростыми. в свое время, в прошлой своей инкарнации, Малак учил Дарана магии, так что прежний Малак остался для Дарана старшим и мудрым наставником.

Однако, судя по выражению лица, Даран совсем не чувствовал себя виноватым — разве что несколько огорченным. Он терпеливо выждал паузу, никак не отреагировав на слова Малака.

—Я тут связался с некоторыми знакомыми во Внутренних Планах, — продолжил Даран. — Кажется, существо Клиппот, благодаря сконцентрированным усилиям остальной их братии, все же смогло пробиться к нам. Мы думаем, что оно могло связаться с Детеном, но не уверены, в чем именно состоит цель этого визита.

Малак что-то задумчиво проворчал в ответ. Он знал, что Детен во имя своих извращенных намерений не преминет полностью использовать преимущество, связанное с исчезновением Галана.

—Однажды ночью у меня возникла интуитивная связь с Детеном, — сообщил Малак. — Его сила увеличилась до невероятных размеров. Я едва узнал его. Он представляет страшную угрозу для всех нас.

—Именно поэтому ты должен немедленно вернуться в Башню. Возможно, ты не осознаешь этого, но сейчас ты в опасной близости от логова Детена. Тебе совершенно необходимо полностью вернуть память прошлого, ты обязан овладеть некогда утраченным. Члены Совета уверили меня, что больше не будут вмешиваться в наши дела.

—Но я не желаю ввязываться в это сражение, — твердо возразил Малак. — Я рискую потерять слишком многое.

Его разум снова заполонила страшная мысль о возможности потерять Лину, но Малак решительно прогнал страх — он просто не допустит этого.

—Ты должен вернуться! И ты должен иметь все необходимое с собой!

—Не могу, — печально откликнулся Малак. — Я не должен участвовать в этом. Я не стану биться.

Обескураженный Даран нахмурился.

—Что это значит «не могу»? Ты должен быть в одном строю со своими друзьями и единомышленниками, иначе грош цена нашим жизням.

Малак покачал головой, подчеркивая свое несогласие. Даран вздохнул.

—Малак, в прошлом между нами возникали трения, и оба мы тогда допускали ошибки. Ты еще молод и незрел, подчас слишком тороплив и ленив. Но есть одно качество, которого у тебя не отнять: ты не трус. Ты отличный воин, даже при том, что не помнишь себя прежнего. Отчего ты так боишься этого боя?

—Я боюсь гораздо большего, Даран, чем просто лишиться жизни.

—Если ты не выйдешь на битву, то потеряешь много, много больше! Ты лишишься таких ценностей, как честь, цельность и верность! Что с тобой творится?

Малак промолчал.

—А-а, понимаю, — Дарана внезапно осенило, — ты боишься за Лину.

—Ты знаешь меня лучше, чем я думал, Даран, — горько усмехнулся Малак.

—Но ведь ты знаешь, что не сможешь уберечь ее от всего на свете, Малак. Никто не может гарантировать ее безопасность; но безопаснее всего, пожалуй, ей будет в Башне.

—Только если я буду сражаться, никто и ничто не удержит ее от боя. Она так же упряма, как и ее папочка.

Даран не скрывал своего удивления:

—О-о, она еще почище меня будет. Не исключено, что даже хуже, чем ты себе представляешь. Она пойдет в бой, даже если ты откажешься участвовать в нем, и знаешь, Малак, если в это время тебя не будет рядом, ей будет угрожать еще большая опасность.

В отчаянии Малак стиснул кулаки.

—Ладно, Даран. Мы вернемся в Башню. Но даже мой страх за жизнь Лины не вызывает у меня желания сражаться с Детеном.

Прошло немало времени с тех пор, как Малак в последний раз виделся со своим братом. Впрочем, он не мог отрицать, что, пусть где-то глубоко внутри, у него все-таки жило какое-то родственное чувство к Детену.

Даран устало протер глаза.

—Понимаю, что твои чувства к Детену далеко не однозначны. Как бы там ни было, новый Маг должен занять свое место. Эта честь кармически принадлежит только тебе и Детену. Можешь быть уверен: чтобы добиться исполнения своих желаний, Детен не остановится ни перед чем, даже если ему придется переступить через тебя.

—Посмотрим, — опустил голову Малак. Когда он снова заговорил, его голос показался низким и безжизненным.

—Будь осторожен, Даран. С тех пор как ушел Галан, ничто не противостоит намерениям Детена. Не исключено, что над Белой Школой нависла смертельная опасность.

—Об этом не волнуйся, — серьезно кивнул Даран, — пока мы с тобой тут разговариваем, остальные стараются учесть эту возможность.

Внезапно Дарана отвлекло какое-то движение у него за спиной. К сожалению, Малак не мог разглядеть, что именно происходит. Даран наконец обернулся к юному магу, на его лице застыло напряжение.

—Кто-то пытается проникнуть в Башню. Мне пора идти.

Темное предчувствие заставило сердце Малака пропустить один удар; изображение в сапфире пошло рябью и растворилось в камне. Теперь Малак снова был один во тьме леса. Глаза юноши повлажнели.

И вдруг сильное внезапное чувство ударилось извне в корону его ауры. Малак тут же узнал источник энергии.

—Лина!

Схватив свой Меч возмездия, он бросился бежать. Что бы ни приключилось с женой, это было очень серьезно. Никогда еще Малак не получал сигнал такой силы — настоящую эмоциональную бомбу. Чтобы домчаться до Оуклена, понадобится несколько минут. Теперь, когда Граница слабеет, думал Малак, он может увидеть в деревушке все что угодно...

Лина сидела, скрестив ноги, в большом кресле в комнате Дженни; ее неотступно преследовали мысли о муже. За окнами быстро темнело. Вот уже час, как Малак должен был вернуться из лесу. Обычно он не уходил без нее так надолго; правда, он всегда был беспечен, но после случая с Иешуа постоянно был настороже.

Жилую часть дома скудно освещала одна-единственная масляная лампа. Она стояла на столе, вокруг которого расположились все обитатели.

Дженни сидела спиной к Лине и шила хлопковую рубашку, механически делая стежок за стежком. Рядом с матерью устроилась Тара — она пыталась читать в тусклом свете лампы.

По сравнению с тоненькой фигуркой девочки два ее старших брата, Кейн и Гэл, казались великанами. Они сидели за столом, уверенно и неторопливо опустошая огромные миски с говяжьим жарким. Оба не могли удержаться от искушения украдкой взглянуть на гостью. Здесь, в Оуклене, где было всего с десяток или около того домов, хорошенькие женщины встречались нечасто, и зрелая красота Лины вызывала у братьев благоговейный трепет. Рассердившись на братьев, Лина собрала волосы в пучок и пониже опустила капюшон, надеясь так скрыть лицо от взглядов.

Атмосфера в комнате была напряженной. При отсутствии Иешуа, который вносил разрядку в отношения семьи, все чувствовали какое-то смутное беспокойство. Лина отчетливо ощущала это. Недобрая ночная стужа таила в себе неясную угрозу.

—Скажите, в этих краях попадаются экзотические животные? — спросила Лина.

—Да, в лесу они попадаются частенько, мэм, но к деревне стараются не приближаться, — не меняя позы, ответила за всех Дженни.

—Мы с Малаком однажды видели единорога. Дженни рассеянно кивнула.

—Говорят, мэм, что единороги — очень пугливые животные. Только чистый и невинный человек может приблизиться к ним. Вообще-то обнаружить их нелегко, во всяком случае, я не знаю никого, кто хотя бы раз встречался с ними.

В комнате снова воцарилось неловкое молчание. Лина принялась изучать свои руки. Внезапно она нахмурилась: из сложенных на коленях кистей сыпался дождь крохотных искр эфирной энергии. Она быстро и внимательно оглядела семью Иешуа — нет, слава Богу, вроде никто ничего не заметил. Это было тем более верно, что вся семья питалась мясом — известно ведь, что мясо лучше всего делает человека приземленным и лишает его всяких психических способностей.

Расцепив пальцы, Лина начала играть с энергией, посылая искрящийся комок из одной ладони в другую. В энергии не было ничего необычного: Лина чувствовала, что это ее собственная энергия. Единственное, что беспокоило жену Малака, — это чрезмерная подвижность, текучесть комочка. Влияние Мага на Энию блокировало любые магические воздействия за исключением внутренней или лечебной магии. Это ограничивало влияние Школ Магии и давало возможность избежать катастрофических последствий, так что каждому магу волей-неволей приходилось сохранять свою энергию для целей духовного развития.

—Какое расстояние от вас до центра леса? — спросила Лина, думая, что, возможно, в необычном поведении энергии повинны близко расположенные мегалиты Розового Круга.

—О подобном мы даже не думаем, — в тоне Дженни послышался легкий упрек, — такие вещи разве что для Адептов вроде тебя. Нам запрещено даже приближаться к центру леса.

Лина решила не продолжать разговор: слишком уж много всяких неожиданностей свалилось на нее в последнее время. Она оттолкнула от себя вращающийся шар ослепительно белой энергии, наблюдая, как он поплыл через всю комнату, подчиняясь воле ее разума. Она заставила шар пролететь над головой хозяйки дома, и та сразу забеспокоилась. Смутившись, Лина притянула шар обратно и вновь поглотила его. Странно! Раньше ей никогда не удавалось творить подобные подвиги. Лина все сильнее задумывалась над тем, какое именно влияние оказывает Маг на Энию. То, что они по настоянию ее отца направлялись к Храму Галана, не слишком прибавляло оптимизма.

Кто-то настойчиво заскребся в дверь. Сидевшие в комнате тут же насторожились. Звук послышался снова; в нем появилось некоторое отчаяние. Члены семьи Иешуа переглянулись. Раньше они с таким не сталкивались — дикие звери предпочитали обходить стороной жилище человека. Все заволновались, но никто не проявил желания броситься открывать дверь.

На несколько секунд воцарилась тишина. Потом звук повторился; на этот раз он был совсем слабым, почти умоляющим. Лина пристально оглядела остальных: хозяева замерли от испуга. Она не понимала, как можно так бояться какого-то звука, даже если он непривычен? Лина была почти уверена, что животное, которое скребется, серьезно ранено.

Наконец, она поднялась со своего кресла и, шурша развевающимися одеждами, быстро пересекла комнату. Подойдя к двери, Лина одним махом распахнула ее — и вся семья онемела от изумления при виде лежащего на пороге раненого зверя. Больше всего зрелище вывело из себя Лину.

Баст лежала на боку, уже не осознавая, что дверь открыта, и все еще пытаясь поскрести по ней. Из ее правого бока торчала черная стрела, выпущенная из арбалета. Крови не было видно, но Лина заметила, как из раны сочится эфирная энергия. Тонкой струйкой энергия поднималась в воздух и бесследно растворялась.

Жена Малака быстро опустилась на колени и попыталась взять животное на руки. Ей повезло, что луна была почти темной: вес Баст значительно колебался в зависимости от лунной фазы, и в другое время друг семьи весила бы гораздо больше.

Пинком захлопнув дверь, Лина поспешила с Баст к столу. Семья Иешуа в страхе разбежалась по углам, задевая стоявшие на столе миски с жарким. Снедь вместе с посудой полетела на пол. Дженни и се дети всегда боялись друга семьи.

Лина осторожно положила Баст на столешницу; измученное животное слабо рыкнуло. Все же Баст узнала Лину и поняла, что находится в заботливых руках друга. Не шевелясь, она выждала, пока жена хозяина осмотрит рану. Между тем Лина была просто потрясена: ведь Баст всегда была неуязвима для колющего оружия! Зверь был заколдованным по самой своей природе, и металл просто не мог причинить ей вреда!

Сама стрела и оперение были выкрашены в черный цвет. Красным лаком на древке был изображен знак, Лина не знала, чей именно, хотя и понимала, что символ несет магическую силу. Внешне он напоминал неправильный зигзаг молнии. Заметив, что ресницы Баст задрожали, Лина почувствовала, что на исследование больше нет времени. Размеры зверя начали быстро уменьшаться, так как друг семьи быстро теряла энергию.

Жена Малака резко рванула стрелу на себя. От боли Баст пронзительно заревела, но тут же почувствовала, что смертельная опасность устранена, и удовлетворенно замурлыкала. Рана немедленно затянулась. Наблюдая за тем, как уменьшается, исчезает водоворот энергии, Лина облегченно вздохнула. Потом она похлопала друга семьи по боку, но большая кошка уже впала в глубокий сон. Лина знала, что Баст восстановит утраченную энергию в течение нескольких дней, как только луна снова будет расти.

Она повертела стрелу арбалета в руках и вдруг заметила, что острие наконечника покрыто серебром — единственным металлом, способным пронзить волшебную шкурку Баст. Лина гневно швырнула стрелу на стол, возмущаясь теми, кто причиняет боль другим живым существам.

Еще не остыв от бушевавших чувств, Лина обвела горящим взглядом мать и двух ее сыновей, те поспешно опустили глаза в пол. В следующую секунду от ярости Лины не осталось и следа: она услышала новый звук, доносившийся снаружи. В этот раз звук нес в себе нечто явно зловещее. Он становился все сильнее; члены семьи Иешуа разом посмотрели на жену Малака, ища у нее защиты. Ощутив сильное покалывание в затылке, Лина поняла: на них надвигается жуткая опасность. Много жизней Лина не чувствовала ничего подобного.

Шум был невнятный, но достаточно громкий. Его можно было скорее почувствовать, чем услышать. Казалось, будто какое-то шуршание патрулирует дом. Внезапно Лина ощутила в себе мощный импульс тоски по Малаку, но тут же подавила его. Часть ее самой, дремавшая не одно десятилетие, вдруг проснулась, горя желанием принять вызов. Шуршание умолкло, потом приблизилось к двери. Лина развернулась к двери, агрессивно напрягая спину.

— Убирайся! — произнесла она.

Семья Иешуа сгрудилась позади Лины, испугавшись ее тяжелого и решительного тона.

Из щелей по периметру двери начал сочиться светящийся пурпурный туман. Он собирался в комок, сгущался, принимая вид летающего клубка эфирной энергии. Вскоре его сияние стало таким сильным, что даже члены семьи Иешуа смогли увидеть его. На поверхности шара угрожающе мелькали голубоватые и зеленые разряды. Ошеломленная увиденным, Лина отступила назад. Существо явно прорвалось сквозь Границу. Судя по его странному виду, это был вампир, собравшийся поживиться их астральной энергией.

Несколько мгновений вампир парил под потолком, оценивая ситуацию; было очевидно, что его поразили размеры и яркость ауры Лины. Тем временем жена Малака приказала Дженни и ее детям отойти подальше к противоположной стене, а затем развернулась к своему противнику. Энергетический вампир медленно и угрожающе приближался к молодой женщине, и Лина понимала, что на принятие единственно верного решения у нее остается совсем мало времени.

Она оценила скорость, с которой двигался вампир, — довольно небольшая, значит, чудовище сохраняет осторожность. С округлившимися от страха глазами семья Иешуа с сомнением наблюдала, как Лина указательным пальцем очертила вокруг себя явно бесполезный круг. Между тем, существо отлично видело созданное ею кольцо эфирного света.

Лина вышла из круга, медленно отступая назад. Достигнув края круга, вампир выпустил струйки тумана — щупальца — и попытался коснуться невидимой границы; едва ему это удалось, вампир с омерзением отдернул щупальца и весь подобрался. Он решил двинуться в обход круга, чтобы приблизиться к Лине. Она отступила еще на шаг, убедившись, что все еще служит преградой между вампиром и остальными.

Через пару мгновений существо уже достигло края круга, у которого стояла Лина. Вампир торжествующе приближался, вытягивая вперед серебристые щупальца, с помощью которых он надеялся высосать из жены Малака всю жизненную сущность. Лина заставила себя успокоить дыхание и разум — сейчас полное сосредоточение было важным как никогда.

Она набрала полную грудь воздуха и приложила руки ко лбу, окружив чакру третьего глаза треугольником из сомкнутых указательных и больших пальцев, а затем с силой выбросила руки в направлении существа. Из пальцев вылетела сверкающая голубая пентаграмма.

На всей скорости пентаграмма вонзилась в вампира, отбросив его внутрь священного круга. Вампир в агонии издал такой вопль, что все тело Лины завибрировало от этого звука. Мучительно извиваясь, существо металось внутри круга, пытаясь сломать печать. Лина шагнула ближе к черте. Вся семья с ужасом наблюдала за происходящим, не понимая, каким образом жене Малака удалось захватить в плен эту тварь.

А Лина наблюдала, как вампир рикошетом носится внутри круга, и тем временем готовилась ко второй части замысла. Она надеялась, что ей хватит сил завершить контратаку, но также понимала, что в любом случае ей не удастся отбросить пришельца обратно за пределы Границы при помощи запрещающего ритуала.

Она извлекла из солнечного сплетения тонкую серебристую нить астрального вещества и отправила ее к черте круга. Прикоснувшись нитью к вампиру, Лина принялась вбирать в себя его вещество. Вначале мощные, ужасные эмоции захлестнули ее, но Лина заставила себя продолжать. Она почувствовала, что сущность вампира сливается с ее собственной. Эта сущность яростно сражалась, пытаясь подчинить себе волю Лины, — но жена Малака с силой направила ее вниз и раздавила, словно муху. Она чувствовала, как сила ее высшего «Я» устремилась по всему телу. Вампир оказался бессилен перед нею.

Сфера быстро уменьшилась в размерах, зато аура Лины стала огромной и обрела неправильные формы. Когда последние частицы существа всосались внутрь, Лина почувствовала, что ее пошатывает. Слишком поздно она поняла, что приняла внутрь слишком много чужой энергии. Она обернулась к семье.

—Теперь все безопасно... — прошептала она.

Лина успела сделать еще несколько шагов вперед и, потеряв сознание, тяжело повалилась на пол.

9

Видел ли ты мужа мудрого, находящегося в плену собственного чванства? Больше надежды внушает глупец, нежели сей мудрый муж.

—«Золотая Заря»

Помни, что неуравновешенная сила — зло, неуравновешенная Суровость — всего лишь жестокость и насилие и что неуравновешенная Милость—просто слабость, которая уступает злу и подчиняется ему.

—«Золотая заря»

Эния

Тенийская область

Небесная башня

Фелмарр ждал, когда закатное небо совсем потемнеет. Солнце неторопливо скрылось с глаз позади эбенового силуэта Небесной Башни.

Он тщательно выверил расстояние до Башни, высматривая возможные ловушки и защитные дозоры. В принципе, никаких сюрпризов не должно было быть. Белая Школа спит вот уже много столетий, она давным-давно превратилась в партию политиканов. Он надеялся, что ослабленная Граница не успела слишком восстановить свои магические способности. В противном случае битва обещала быть жестокой.

Башня была всего лишь в двух милях от места, где стоял Фелмарр. Она возвышалась на самом берегу озера Мишмар, одного из самых больших водоемов этого плана. На озере периодически случались мощные приливы, отчего нижние этажи Башни несколько дней в месяц бывали затоплены. Озеро располагалось в огромной долине, образованной крутыми склонами более мелких пиков Вирмспайнской горной цепи.

Место, которое Фелмарр избрал для наблюдения, располагалось над долиной и было скрыто от обитателей Башни горным склоном. Позади Фелмарра притаился отряд из двадцати Черных Стражников, готовых по первому сигналу ринуться в бой.

При помощи грубо сделанного полевого телескопа Фелмарр мог достаточно подробно разглядеть Башню. Черная ониксовая поверхность Башни была отполирована до невероятного блеска; Фелмарр видел на стенах Башни мерцающее отражение стареющей луны — лик уходящего спутника выглядел тусклым и размытым. Отражения озера видно не было: на стенах Небесной Башни мог отражаться лишь свет луны и звезд.

Фелмарр снова внимательно осмотрел подступы к Башне. Прежде чем достигнуть озера, его воины должны будут бегом преодолеть почти полмили по пересеченной местности. Затем они должны подойти к вымощенной дорожке, которая почти милю тянется над водой. Говорили, что сияющая прозрачным розовым светом дорожка сделана из розового кварца. Построили ее в прошлую Эпоху, когда Белая Школа еще безраздельно правила на Энии.

Фелмарр зловеще ухмыльнулся. Еще немного — и он постарается сделать так, чтобы им никогда не пришлось править. В сгустившихся сумерках приближающейся ночи он подал команду выступать.

На резном дубовом столе в Зале Совета нервно мерцали четыре огромных свечи белого воска. Шестеро членов Совета, сидя за столом, безмятежно переглядывались, хотя другая половина мест пустовала.

—Я получила прошения об отставке от членов Совета Мелеша, Андры, Нанска и Барана, — сообщила во всеуслышание Ийса. За последние пару дней она постарела лет на десять.

Присутствующие молчали: дух прежнего Совета уже давно был сломлен.

—Лорд Даран пожелал выступить по вопросу о нынешней проблеме, о которой все мы уже знаем.

Даран пробежался взглядом по лицам Адептов. Перед ним сидела Ийса, из которой во многом выбили недавнюю спесь; подле нее примостилась Рея, испытывавшая к Ийсе подобострастную привязанность холопки. В Зале были и старый знакомый Вальмаар, и Галаак, и Сиана. От последних двух проку не было никакого — но Даран знал, что они, в отличие от четырех дезертировавших членов Совета, хотя бы могут самостоятельно мыслить.

—Надеюсь, что вы все начинаете понимать: Маг вознесся на небо, — начал Даран, медленно обводя острым взглядом всех сидящих за столом. — Последствия этого наступают немедленно, особенно для нас. Несмотря на то что кое-кто из вас все еще не убежден, я могу заверить всех, кто находится в этом Зале: Черная Школа действительно существует. И она выступит против нас — в этом не должно быть сомнений.

Встретившись глазами поочередно с каждым из Адептов, Даран заметил, что несколько человек уже вполне оправились от той демонстрации, которую он устроил Совету вчера. Он сделал паузу, понимая, что кто-нибудь обязательно решится заговорить.

В конце концов не выдержала Рея:

—Я нахожу, что переварить ваше объяснение крайне затруднительно. Я не обладаю никакими свидетельствами, подтверждающими, что Граница ослабла, — если не считать вашей демонстрации, состоявшейся вчера. Хотя сама демонстрация была убедительной, сам инцидент представляется единичным. Я не обнаружила сколь-нибудь значительного усиления моих способностей. Я вам не верю!

И она сосредоточилась на канделябре, который стоял в центре стола. Несмотря на все старания Реи, канделябр сдвинулся по направлению к ней меньше чем на полдюйма. Даран наблюдал за этой сценкой, не скрывая своего презрения.

—То, что ты не обнаружила никакого роста твоих способностей, означает, что таковые просто отсутствуют!

Он легко повернул руку, и канделябр быстро заскользил через весь стол, остановившись менее чем в футе от Реи.

—Придется поверить! — отрезал Даран.

Над столом поднялся взволнованный шепоток. Глаза Реи побелели от ярости, но возразить Дарану вслух она не решилась.

—Полагаю, Даран, мы все можем сказать, что ты нас убедил,— вмешалась Ийса. — Ну и что ты посоветуешь делать?

Даран вздохнул и отвел глаза от Реи.

—Помимо магии у Черной Школы есть и другие средства, которые она использует против нас. Это естественно: им будет сложно атаковать нас при помощи магии, поскольку их сила не сможет проникнуть в Башню. Поэтому я предлагаю, чтобы первый этаж Башни охранялся солидным отрядом вооруженных неофитов. И еще: необходимо ввести постоянный режим повышенной готовности.

—Но никто из здесь присутствующих не подготовлен к бою! — воскликнул Галаак. — Здесь воины — только ты и Малак!

—Я собираюсь призвать Малака и Лину в Башню. Что же касается остальных, то им придется овладеть искусством боя. Жизнь — это борьба, без битвы мы все будем уничтожены. План сновидений пробуждается, и он рискует очнуться в мире кошмара.

—Насколько сильно разрушится Граница и как долго это будет происходить? — спросила Сиана.

—Не знаю, что ответить на эти вопросы; но если она полностью исчезнет, Эния вновь расплавится и сольется с астральным телом Иесод. Естественно, при этом все погибнут.

Члены Совета ошеломленно умолкли. Внезапно Рея вскочила со своего места:

—Я не могу участвовать в этой безумной авантюре. Я слагаю с себя полномочия члена Совета.

С этими словами она швырнула свой серебряный значок Адепта на стол и выбежала из Зала.

На скулах Дарана заиграли каменные желваки.

—Кто-нибудь еще желает присоединиться к ней?

Ни звука в ответ.

—Хорошо. Поскольку я собираюсь призвать Малака в Башню, то надеюсь, что мне удастся сделать все возможное, чтобы как можно быстрее вернуть ему память о прошлом.

—Полагаю, что дальнейших возражений по предложенному плану не будет, — безропотно подытожила Ийса.

—Вот и отлично. Погодите-ка, по-моему, Малак пытается связаться со мной, — сказал Даран. — Будьте добры, передайте мне канделябр.

Он ехидно улыбнулся, наблюдая, как Вальмаар при помощи телекинеза передвинул канделябр по столешнице. Потом Даран потер усталые глаза и разом погасил три остальных подсвечника. В зале стало гораздо темнее. Даран понял, что солнце уже зашло. Сосредоточившись на пламени свечи, он открыл свой разум для сообщения Малака.

Пока они несколько минут переговаривались с Маликом, оставшиеся члены Совета молча слушали. Они слышали лишь одну половину разговора, но в любом случае не могли предложить ничего дельного.

Спокойствие внезапно нарушил громкий треск; он явно доносился с первого этажа Башни. Так могли трещать только двери под ударами нападающих.

—Слишком поздно, — сказал Вальмаар, — мы должны сделать все, что еще в наших силах.

Звук удара внизу не ускользнул от внимания Дарана.

—Кто-то пытается проникнуть в Башню. Мне пора идти. Не забудь моих наставлений, — передал он на прощание Малаку.

И пять белых магов поднялись из-за стола, чувствуя, как бушует внутри магическая энергия. Колебание сменилось решимостью, решимость переросла в возмущение защищающихся.

Когда воины завершили свой марш-бросок и преодолели кварцевую дорожку, Фелмарр подал им знак разделиться и обойти Башню с флангов. Сам он прижался к холодному черному камню стены, слушая, как постепенно успокаивается пульс. Ночь была темная; уходящая луна почти не освещала землю внизу, да и созвездия были почти не видны. Порывы изменчивого ветра со всех сторон набрасывались на Башню.

Теперь, когда Фелмарр прижался к основанию Башни, мир вокруг показался ему совсем иным. Он мягко колебался, словно раскачиваясь на невидимых волнах. Фелмарр знал, что это такое: Небесная Башня существовала в плане, который был немного смещен относительно плана Энии, — это придавало Башне некоторую защищенность. Каждая клетка его тела до сих пор ныла после преодоления барьера между планами в нескольких ярдах позади. Именно барьер не давал Фелмарру воспользоваться ясновидением, чтобы издали рассмотреть внутреннее устройство Небесной Башни.

Зато теперь он спокойно изучал фасад сооружения, Едва заметная вертикальная расселина в камне указывала на место соединения створок громадных ониксовых дверей. Фелмарр подошел поближе ко входу, осторожно изучая обстановку. Перед дверями слабо мерцала почти невидимая кисея эфирного экрана — она защищала Башню от проникновения непосвященных. Впрочем, экран был древним. Его создали так давно, что теперь его сила была почти на исходе.

Фелмарр снял черную кожаную перчатку с правой руки и пальцем начертил запрещающую пентаграмму земли прямо на экране, полностью уничтожив остатки его силы. Никакого механизма, который открывает двери, Фелмарр не заметил, но, подумав, пришел к выводу, что, даже если вход закрыт какой-нибудь защитной печатью, она столь же стара, как и экран, а стало быть, слаба.

Он сложил ладони тыльными сторонами вместе, мысленно представляя себе, как физическим усилием раздвигает половинки громадных створок. Несколько секунд понадобилось ему, чтобы установить контакт с энергетическим полем дверей и ощутить момент их инерции. Затем Фелмарр принялся медленно, с усилием раздвигать руки в стороны. Это оказалось невероятно трудно — он чувствовал, что какая-то огромная сила сопротивляется его попытке. Но слабеющая Граница сделала магию Фелмарра более действенной, и в конце концов ему удалось заставить двери распахнуться.

Поначалу медленно, половинки дверей поползли в стороны, подчиняясь его воле. Постепенно они увеличили скорость и наконец полностью раскрылись с оглушительным треском и грохотом. Вся Башня содрогнулась от мощного удара. Из образовавшегося прохода наружу полился яркий свет. На его фоне Фелмарр заметил силуэты двух оцепеневших от ужаса и неожиданности охранников неофитов.

Не медля ни секунды, воины Фелмарра, словно несущая смерть черная волна, бросились внутрь Башни. Не останавливаясь, они зарубили охранников и рассыпались по огромному холлу первого этажа, занимая стратегические позиции. Фелмарр оставался в дверях, критически оглядывая поле боя.

Еще двух неофитов, спешивших вниз по спиральным лестницам, уложили на месте из арбалетов. Несколько стрел, пущенных в свисавшие с потолка огромные масляные светильники, погрузили первый этаж Башни во мрак смертной ночи.

Фелмарр выждал, пока все бойцы подадут условный сигнал «Все чисто. Когда глаза привыкли к темноте, он снова оглядел этаж и при виде убитых неофитов скривился в презрительной улыбке: ни один из стражников не был вооружен. Да, Белая Школа заслуживала уничтожения. Впрочем, это скорее будет напоминать бойню. Будучи личным учеником Детена, Фелмарр твердо усвоил: выживает только сильнейший.

Он подал сигнал подниматься наверх. Через несколько мгновений холл первого этажа опустел. Фелмарр в одиночестве подошел к лестнице; черное одеяние развевалось от быстрой ходьбы. Вскоре до его ушей донеслись звуки битвы, развернувшейся на втором этаже Башни. Воздух дрожал от предостерегающих криков и воплей ужаса: это Черные Стражники ворвались в трапезную и спальни Внешнего Ордена.

Поднявшись на второй этаж, Фелмарр увидел, что здесь все кончено. Трупы поверженных неофитов буквально громоздились вокруг большого стола в трапезной; большинство из них погибли, пытаясь спастись бегством. Двое солдат рыскали по кладовым и кухням в поисках тех, кто решил трусливо спрятаться.

Не останавливаясь, Фелмарр проследовал на третий этаж: там догорали последние стычки в спальнях. Судя по всему, многие братья Белого Ордена были захвачены врасплох спящими и так и не успели проснуться. Внимание Фелмарра привлекла дверь с золотым крестом Внутреннего Ордена. К ней быстро приближались пятеро воинов. Фелмарр остановился, с интересом ожидая, что же произойдет.

Два солдата, подоспевших первыми, одновременно распахнули створки дверей; за ними три воина встали с арбалетами наизготовку. Однако нападавших встретил мощнейший удар: огромное облако белой энергии вырвалось из открытой комнаты. Подобно цунами, оно с такой силой ударило по воинам Фелмарра, что те отлетели назад. Никто из них так и не поднялся с пола. Рядом с погибшими Черными Стражниками валялось их оружие, оплавленное и дымящееся.

Фелмарр издал яростное рычание и с молниеносной быстротой отправил вперед своего астрального двойника. Он ворвался в комнату. Астральное тело, сверкая малиновым пламенем от безудержного гнева, начало описывать круги вокруг пяти белых магов. Даран, Ийса, Рея, Вальмаар и Галаак приняли брошенный им вызов: каждый из магов покинул свое физическое тело и ринулся в бой. Зал Совета засверкал вспышками астрального света. Весь третий этаж Башни заходил ходуном от мчавшейся сквозь него круговерти.

Фелмарр заставил свое астральное тело вернуться в физическую форму и быстро скользнул в более тонкие измерения. Его противники незамедлительно сделали то же самое, оставив после себя яркий мерцающий хвост энергии. Отчаянно сражаясь, все шестеро поднимались по спирали все выше, выше...

Фелмарр сразу почувствовал, что наиболее опасным из магов является Даран. Его черная аура вытянулась и поглотила старика. Началась невиданная борьба воли каждого из соперников. Даран бился, как мог, сопротивляясь стремлению Фелмарра одержать победу; однако Фелмарр оказался слишком силен для него. Даран понял, что исход битвы предопределен. Послышался сдавленный вопль, и тонкое тело Дарана полетело вниз, сверкая всеми цветами радуги, пока Фелмарр высасывал из него всю энергию. Слабея, Даран чувствовал, что нить его астральной связи с физическим телом оборвана. Через пару мгновений он потерял сознание. Далеко внизу, в энийском плане, замерло в неподвижности его физическое тело...

Исполнившись ярости, оставшиеся четверо белых магов с новой силой набросились на Фелмарра, направляя на черного противника каждую каплю своей энергии. Однако сила Фелмарра была просто непостижимой — сказались десятилетия настойчивых тренировок и укрепления воли, в то время как маги Белой Школы удовлетворенно почивали на лаврах. В сущности, он был почти так же силен, как и четверо его врагов. Нанеся контрудар всей своей энергией, он практически утопил в ней Вальмаара.

Маги сражались, словно загнанные дикие звери, — яростно и обреченно. Мимо пронеслось сине-фиолетовое сияние: в пылу битвы сражающиеся промчались сквозь материю астрального плана. Фелмарр почувствовал, что теряет силы, — постепенно сказывалось численное превосходство Белой Школы. Он понимал, что у него в запасе совсем мало времени. Тогда, извернувшись, он помчался вниз, пронизывая планы бытия. Он пролетал один план за другим, и странные, невиданные миры проносились мимо. За ним, не отставая, неслись Вальмаар, Ийса, Галаак и Сиана.

Фелмарр нырнул глубже. Позади остался план Энии, пропал вдали Иесод. Показался грубый астрал. Фелмарр знал его как свои пять пальцев. Больные и разлагающиеся человеческие души потянулись к пятерке магов за помощью, вцепляясь когтями и клыками в их тела. Не обращая на них внимания, Фелмарр погружался ниже, к внешним пределам демонических планов. Здесь его ждали уже настоящие монстры, гораздо более сильные и опасные. Чудовища принялись жадно пить его жизненную сущность, причиняя Фелмарру ужасную боль. Это не слишком обеспокоило Фелмарра: в свое время Черный Мастер неоднократно заставлял его проходить через подобные испытания. Зато он ощущал страх и боль тех, кто его преследовал, — белые маги впервые оказались в планах преисподней. Клыкастые чудовища оторвали их от Фелмарра, на каждого из белых магов приходилось по десятку кошмарных созданий. Каждый из магов по отдельности был слишком слаб, чтобы отогнать присосавшихся существ. Преследователи Фелмарра все глубже и глубже погружались в пучину Клиппот.

А Фелмарр тем временем стряхнул с себя энергетических вампиров и по астральной нити устремился обратно наверх. Он не мог удержаться от торжествующего хохота, наблюдая, как астральные нити белых магов рвутся одна за другой...

Теперь Небесная Башня целиком принадлежала ему. У Малака не осталось союзников.

10

Именно сейчас опасности и трудности одолевают высшую жизнь; разве не это же происходило с Мудрецами и Иерофантами прошлого? Их преследовали и унижали, люди терзали их — но благодаря этому лишь возросла их слава. Так возрадуйся, о Посвященный, ибо чем страшнее мое испытание, тем ярче будет сияние твоего торжества!

— «Золотая Заря»

Эния

Область Локхи

Деревня Оуклен

Детен взглянул вверх, на мрачное, полное прорех лесное покрывало над головой. Там слабо блестела луна с затемненным ликом. Звездного шатра не было видно. Кроваво-желтый диск приглушал свечение неба, распространяя вокруг зловещую ауру разрушения. Осознание своего чудовищного величия зажгло глаза Детена темным пламенем.

«Время», — торжествующе подумал он.

Рядом с ним стояли шесть Адептов Черной Школы. Фелмарр уже сообщил ему о поражении Белой Школы. Теперь все находилось на своих местах. Только братец да его проклятая жена избежали бойни в Небесной Башне. Ну, это не важно, теперь они уже ничего не значат, где бы ни находились.

Детен поглядел на крохотную деревушку, раскинувшуюся в каких-нибудь двухстах ярдах от отряда. Селение выглядело живописным и подчеркнуто беззащитным. Мягкий желтый свет в окнах служил маяком для заблудших путников, хотя, подумалось Детену, какие могут быть путники в такой глуши!

Он распрямился и шумно выдохнул. Рорух и Коран тут же обратились в слух. Привычки Черного Мастера были им хорошо знакомы — и в этом обоим повезло, потому что Мастер не любил много говорить. Вот уже много лет Рорух был капитаном Черных Стражников. Детен считал его лучшим из воинов, находившихся под его командой. Дело было даже не в том, что Детен открыто признавал это, — просто Фелмарр изрядно постарался наилучшим образом представить капитана.

— Мне нужна дочь, — глухо сказал Детен. — Причем живой и невредимой.

Оба стражника почти незаметно обменялись взглядами. Интонация Детена не оставляла сомнений: это задание считалось простым, так что любая промашка в его исполнении была чревата последствиями, из которых смерть была не самым худшим. Избежать мести черного мага не представлялось возможным.

Взгляд Роруха был однозначно понятен: одна ошибка — и Коран мертв. Глядя в единственный глаз капитана, Коран старался побороть страх.

Затем оба отдали честь Детену и растворились в безмолвии ночного леса. Детен выждал несколько минут. Потом им овладело странное беспокойство. Вдоль позвоночника холодком пробежало предчувствие новой опасности. Черный Мастер решил отправиться следом за солдатами.

Малак лежал на подобии кровати. Сон не шел к нему, но пошевелиться Малак не решался, боясь разбудить жену. Взглянув на Лину, он не удержался от нежной улыбки: забывшись в тяжелом, усталом сне, она свернулась калачиком возле мужа. Малак ласково пробежался пальцами по ее волосам. Они были вместе уже несколько жизней подряд, но слово «любовь» не могло описать всей глубины его чувств к жене: она была для него всем на свете.

Наконец он решился и осторожно соскользнул с ложа на холодный дощатый пол. В комнате была почти полная темнота, даже луна не светила в окно. Обычно на Энии ночи были лунными, — независимо от фазы ночного светила влияние луны на состояние этого плана было весьма значительным. Но сейчас лишь тусклый свет лампы у входа немного разгонял кромешный мрак.

Малак услышал учащенное дыхание спящей Тары. Девушка спала очень беспокойно — безусловно, ее напугало недавнее происшествие. Раньше самым сильным впечатлением для Тары было, пожалуй, жаркое из дичи, а вот теперь на смену ему пришло сражение с астральным вампиром.

Под кроватью Тары примостилась Баст. Поблескивая в темноте изумрудными зрачками, она тщательно вылизывала передние лапы. Чуткие уши зверя настороженно прислушивались к звукам, доносившимся из теса. Насколько помнил Малак, сейчас Баст была меньше, чем когда-либо, — сказывалась стареющая луна и недавнее ранение. Он знал, что Баст скоро поправится, но все же не мог не думать о том, что с ней случилось. Кому только пришло в голову совершить подобное злодеяние? Еще больше его смущало то, как внезапно Даран прервал их последний телепатический разговор. Тогда кто-то пытался проникнуть в Башню, и с тех пор Малак не получал никаких известий. Он размышлял, не стоит ли попытаться снова связаться с Башней? Последний раз он безуспешно пытался поговорить с Дараном пару часов назад.

Что-то прервало ход мыслей Малака. Через мгновение он понял: Баст перестала шевелиться. Теперь она замерла, словно изваяние, к чему-то прислушиваясь. Малак неслышно подошел к ней. Баст сердито заворчала: острый слух друга семьи уловил нечто. Потом большая кошка молнией выскочила из-под кровати Тары и, подозрительно принюхиваясь, принялась обшаривать комнату.

Малак ничего не слышал, но знал, что обмануть Баст нелегко. Он обернулся, чтобы посмотреть на Лину, и увидел, что лежавший на полу с его стороны кровати Меч возмездия требовательно мерцает. Он чувствовал, как вибрации клинка отдаются во всем теле. Возбуждение меча росло вместе с беспокойством хозяина.

Почувствовав состояние мужа, Лина разом очнулась ото сна. Она лежала неподвижно, наблюдая замерший на месте силуэт мужа. Лина с трудом сопротивлялась острому желанию вскочить с кровати, чтобы занять не столь уязвимую позицию. Теперь Меч возмездия пульсировал очень сильно, прямо умоляя хозяина взять его. Мощный призыв катаны молоточками отдавался в костях Малака.

Хотя Малак максимально напрягал слух, он все еще ничего не слышал, за исключением разве что тоскливых вздохов ветра за окном да прерывистого дыхания Тары. Больше всего Малака поразило другое: Меч возмездия всегда был готов встретиться с опасностью, но никогда еще он не вибрировал с такой силой и настойчивостью. Он буквально чувствовал, как в клинке бурлит ярость. Звездный сапфир пульсировал, наполняя комнату слабым лазурным свечением. Это свечение ритмично мерцало в такт с биением сердца Малака, создавая жутковатый стробоскопический эффект.

Внезапно комнату потряс громоподобный треск, и через окно вломилась черная фигура в доспехах. В странных голубоватых отсветах она смотрелась гротескно. Коснувшись пола, вторгнувшийся незнакомец тут же сделал перекат вперед, чтобы не стать легкой мишенью.

Внезапно очнувшись от одного ночного кошмара, чтобы тут же оказаться в самой гуще другого ужаса, Тара слабо вскрикнула. Свернувшись в клубок, она постаралась поглубже зарыться в простыни.

Малак крутнулся на месте, готовясь разобраться с непрошеным гостем, но оглушительный боевой клич заставил его замереть на месте. В ту же секунду через разбитое окно в комнату скользнула другая фигура. Малак едва не задохнулся от гнева, увидев, что второй нападавший пытается заставить Лину умолкнуть.

Он понимал, что шансов справиться с обоими у него почти нет. Перед ним возникла грузная фигура Роруха, закрыв собой все происходящее. Резко взмахнув кистью, гигант извлек из рукава кинжал. Проследив, как ловко оружие скользнуло в руку Роруха и как умело тот схватил рукоятку, Малак сообразил, что перед ним очень опытный боец на ножах.

В голове у юноши воцарилось смятение. В настоящем сражении ему доводилось участвовать крайне редко — и почти никогда — в бою, где ставкой была жизнь. А вот стоявший прямо перед ним одноглазый был настоящим убийцей, который знал свое дело. С внутренним содроганием Малак заметил страшный шрам, тянувшийся через все лицо Роруха.

Лине наконец удалось выбраться из-под скомканной постели. Она заметила, что над ней нависает чей-то силуэт: это был Коран. Он уже занес над головой меч-вакидзаси, готовясь нанести удар. Не имея никакого боевого опыта, Лина понимала, что ее шансы остаться в живых практически равны нулю. Она не представляла, как можно справиться с вооруженным убийцей, и со страхом наблюдала, как приближается к ней Коран.

Лезвие вакидзаси блеснуло вертикально вниз, кровожадно стремясь раскроить голову молодой женщины. Лине удалось метнуться влево и сделать неуклюжий перекат вперед. Губительный удар прошел мимо всего лишь в нескольких дюймах. Лина тяжело упала на спину и, несмотря на боль в животе, попыталась как можно быстрее вскочить на ноги.

А Коран взмахнул мечом, отводя лезвие назад для нового удара. Он наклонился вперед; Лина еще не успела подняться с пола. Она была спиной к Корану, но мучительно остро, до тошноты и боли в затылке ощущала, как он приближается. Вспышки голубоватого света не давали сориентироваться, да еще ко всему Лина все никак не могла восстановить дыхание.

В любом случае, времени на размышления не оставалось. Клинок Корана был готов к новой атаке. Малак боролся за свою жизнь, так что рассчитывать на его помощь не приходилось. Изо всех сит оттолкнувшись ногами, она скользнула по лакированному полу, оказавшись у стены за кроватью Тары.

Маневр оказался не слишком удачным. Ей удалось выиграть секунду-другую, но при этом она оказалась прижатой к стене без всякой надежды на спасение. Рядом с ней угрожающе рычала Баст. При ее нынешних размерах друг семьи не представляла серьезной угрозы. Коран наступал на распростершуюся на полу жертву.

Малак тоже изо всех сил сражался за жизнь. Рорух держал кинжал в отставленной назад руке, тесня мага своей широкой грудью. Описывая круги, они тяжело топтались друг напротив друга, пытаясь обнаружить малейшую брешь в обороне. Все окружающее перестало для них существовать. Малак чувствовал, как стучит в голове паническое послание Лины, но понимал, что ему сейчас нельзя упустить из виду противника — иначе погибнут оба.

Рорух заметил, что Малак не сводит глаз с лезвия за спиной и, улучив момент, внезапно нанес молниеносный удар ногой. Малак не ожидал такой прыти. Он отпрянул назад, чтобы избежать удара, направленного в солнечное сплетение. Однако ему не удалось отойти на достаточное расстояние, и Рорух, легко подавшись вперед во время движения, со всей силы послал ногу в пах противнику, От болевого шока Малак согнулся, и это его спасло — следующий удар, направленный в гортань, просвистел над головой, не причинив никакого вреда.

Скрипя зубами от страшной боли, Малак протаранил головой живот Роруха и захватил локоть руки, в которой тот держал нож. Оба тяжело повалились на пол. Возмущенно затрещали доски. Сила удара разбросала противников на несколько футов, но при этом Рорух выронил свой кинжал.

Он нащупал оружие, но Малак успел вскочить на ноги. Торопясь напасть первым, Рорух бросился вперед, выставив нож для прямого удара. Теперь Малак был готов. Ухватив запястье врага, он нанес ему мощный удар ногой в бок. Послышался тошнотворный треск ломающихся ребер. Резким движением Малак вывернул запястье одноглазого и с хрустом сломал его. Только после этого он отпустил Роруха, позволив ему без чувств упасть на пол.

Малак уже начал разворачиваться, собираясь помочь жене, но вдруг с изумлением обнаружил, что Рорух тяжело приподнимается с пола. Подготовка Черных Стражников требовала, чтобы капитан продолжал сражаться. Рорух попытался двинуть Малака в живот здоровой рукой, но реакция юного мага была быстрее. Воспользовавшись техникой нуките — «руки-копья», Малак пронзил горло одноглазого, сломав ему гортань. Когда капитан Черных Стражников упал на пол, Малак быстро опустился на колени и, схватив голову поверженного врага, резко повернул ее, сломав шейные позвонки.

Малак на мгновение задержал взгляд на кошмарном деле собственных рук и тут же обернулся к Лине. Она была очень далеко, в другом конце комнаты. Жена отчаянно нуждалась в помощи: вакидзаси Корана уже вознесся над головой, изготовившись к последнему, смертельному удару.

От ужаса Малак вскрикнул. Он понимал, что не успеет спасти любимую. Когда лезвие меча в лазурных отблесках метнулось вниз, в глазах Лины вспыхнула паника. Она подняла кверху руки, словно пытаясь защитить себя; на лице Лины появилось выражение напряженной сосредоточенности.

И тут ошеломленный Малак увидел, как из ладоней жены вырвалась фиолетовая молния! Комок энергии ударил в нападающего Корана, отбросив его на добрый десяток футов к противоположной стене. Огонь буквально поглотил Черного Стражника, оставив от него лишь обуглившуюся плоть. Когда тело Корана шлепнулось о стену, магическое пламя исчезло. У стены осталась лежать лишь бесформенная, дымящаяся куча, от которой несло паленой свиньей.

Торопясь к жене, Малак в два прыжка преодолел комнату. Пепельно-серое лицо Лины выглядело совершенно истощенным: она израсходовала на эту вспышку почти всю свою энергию. Лина дышала слабо и прерывисто; тело сотрясалось в мелких конвульсиях. Малак крепко обнял жену, все еще не веря в происшедшее: до этого он никогда не видел такого. Теперь, когда влияние Галана исчезло, исчезли всякие препятствия к использованию магической силы для любых целей.

Ослабевшая Лина доверчиво прижалась к мужу. Вдруг Малак заметил, что Меч возмездия не перестал настойчиво мерцать — более того, его сияние даже усилилось. Малак с содроганием вспомнил прошлые случаи, когда меч сверкал столь же активно; припомнил он и другое: так натренировать наемных убийц мог лишь один человек — Детен. Меч возмездия вел себя так лишь в непосредственной близости от Лишающего жизни — оба клинка ненавидели друг друга так же, как и их хозяева.

Из горницы послышался треск и следом за ним — крик. Мгновение спустя дверь разом слетела с петель и в комнату влетело тело Кейна. Следом за ним внутрь шагнула фигура в черном. Чтобы пройти через разрушенный вход, фигуре пришлось пригнуться. На боку вошедшего висел Лишающий жизни. Головка меча изливала вокруг мощные языки багрового свечения. Красные отсветы ударились о чистое голубое сияние Меча возмездия; посыпались снопы искр, и в воздухе образовалась вязкая пурпурная пелена. Багровые и голубые лучи ожесточенно сталкивались, стремясь уничтожить друг друга в решительной спирали астрального сражения.

Малак вскочил на ноги, чтобы не дать приблизиться своему кармическому брату-близнецу. Оба стояли неподвижно, внимательно изучая друг друга в искристых вспышках астральной пиротехники. Хотя в течение многих жизней их физические пути не пересекались, в остальном между ними существовала тесная связь.

—Малак, — в низком голосе Детена слышалось презрение, — уступи дорогу, малыш. У меня есть дело к этой девчушке.

Пристальный взгляд брата Малак выдержать не смог. Темная, бездушная пропасть глаз Детена испугала его; брызжущая из зрачков неуязвимая, грубая сила казалась неодолимой. Внезапно Малак почувствовал себя хрупким и ничтожным. Сердце гулко застучало в барабанные перепонки, во рту все пересохло.

—Только через мой труп, брат, — голос Малака слегка дрожал от бурлившего в крови предвкушения битвы.

—Об этом не беспокойся, малыш, — покровительственно и зловеще улыбнулся Детен, ступив вперед.

Малак был вынужден начать атаку. Он взлетел в воздух, чтобы нанести смертельный удар прямой ногой, целясь пониже грудины, прямо в мечевидный отросток. Но Детен лишь невозмутимо скользнул в сторону. Раскрытой ладонью и пяткой он мощно ударил Малака в челюсть. Жуткий треск — и Малак отлетел прочь, упав на спину. Он еще пытался удержать осколки сознания, но громадная фигура Детена уже склонилась над ним.

Заметив, что брат все еще в сознании, Детен удивленно приподнял бровь и изо всей силы ударил Малака каблуком сапога в лоб, довершив расправу.

Затем Черный Мастер извлек Лишающий жизни. Клинок почти самостоятельно опустился острием вниз, готовясь пронзить сердце Малака. Но прежде чем нанести удар, Детен обвел взглядом комнату. Вид мертвого Роруха заставил его нахмуриться. На мгновение — на краткий миг! — во взгляде Детена проскользнула смесь изумления и сожаления.

Затем он заметил Лину. Безвольно обмякшая от истощения фигура жены Малака вызвала в Детене прилив бурной ярости. Он тут же вспомнил женщину, которую знавал несколько жизней тому назад, и ярость сменилась чувством вины. Внешне они были почти непохожи — сходство крылось в глазах Лины. Глубина этих карих звездочек слишком сильно напомнила ему об Ане.

Детен застыл в нерешительности, разглядывая потерявшего сознание брата. Лишающий жизни настойчиво гудел, призывая хозяина продолжить кровавый пир. Но Черный Мастер лишь облизнул пересохшие губы, сам удивляясь своему колебанию. Наконец, он выругался и зло воткнул меч обратно в ножны. Лишающий жизни лишь гневно завибрировал в ответ.

Еще раз глянув на Лину, он подошел к кровати Тары и отшвырнул простыни. Девушка истерически взвизгнула. Не обращая ни на что внимания, Детен ухватил Тару за длинные волосы. Эта ничтожная, ничего не значащая жизнь была нужна ему.

В последний раз бросив на Лину вопросительный взгляд, Детен устремился прочь из комнаты.

11

Вселенная находится в равновесии, поэтому тот, кто его не имеет, даже если сила его не больше, чем у перышка, способен перевернуть Вселенную.

— Алистер Кроули, «Книга лжи»

Эния

Область Локхи

Заколдованный лес

Семеро Черных Адептов следовали за Мастером. Небольшой отряд пробирался по тропинке древнего леса, огненные языки факелов отбрасывали багровые блики вокруг, танцевали на черных, как сама смерть, капюшонах, под которыми Адепты скрывали свои лица.

Детен скользил по слежавшейся опавшей листве с убийственной целеустремленностью. Там, где он проходил, ночной лес моментально замирал; казалось, что даже деревья в страхе и отвращении отшатываются от него. Его не достигали мелкие капли моросящего дождя, ветер и пыль никогда не касались его одежд. Детен достиг высшей силы — теперь уже не было никого, кто мог бы противостоять его воле. Пока еще непобежденным оставался лишь Кронзон, — но даже Он приходил в трепет от могущества Черного Мастера.

Следом за ним шествовали два Адепта: они несли всхлипывавшую Тару. Девушка в страхе пыталась вырваться. Лицо у нее покраснело, глаза опухли от нескончаемого потока слез. Светлые волосы были спутаны и грязны, ночная рубашка из дешевенького сатина висела клочьями. Над ней не надругались — нет, это было бы последнее, что мог бы разрешить Черный Мастер.

Тара отчаянно позвала на помощь, и в лесную даль покатилась беспокойная дрожь отчаяния. Обезумев от происходящего, она снова забилась в истерике, совсем не отдавая себе отчета в том, что от человеческого жилья их отделяли уже многие мили. Секкра — Адепт, который поддерживал ее справа, — грубо тряхнул девушку и с сальным хохотом впился свободной рукой ей в грудь. Тара взвизгнула, отчаянно пытаясь вырваться. Секкра выругался и наотмашь ударил ее по лицу. В уголке рта пленницы появилась кровь.

Детен внезапно остановился; остальные Адепты тоже замерли. Черный Мастер развернулся к ученику, и Секкра окаменел от ужаса. В глазах Детена не было злости — никто из живущих не видел Детена в гневе, — но ледяной пронизывающий взгляд таил в себе опасность гораздо большую, чем любая открытая угроза.

Неуловимым движением Детен ударил проштрафившегося Адепта тыльной стороной ладони по лицу, и стражник с треском улетел в кусты. Затем Детен подошел к Таре. Завидев Черного Мастера, перепуганная девушка скорчилась и замерла.

Черный Мастер осторожно осмотрел ее лицо. Тара отводила глаза, стараясь избежать его пронзительного взгляда, от которого по всему телу шла гусиная кожа. Детен осторожно взял пленницу за подбородок, впрочем, не сильно, как раз так, чтобы она не могла вырваться. По лицу Детена скользнула едва заметая успокаивающая улыбка, но Тара была слишком напугана, чтобы заметить это.

Он относился к девушке с легким умилением, но в глазах светилась настоящая симпатия. Как бы Детен хотел показать ей всю убогость ее существования! Ведь жизнь Тары всегда — да впрочем, и сейчас — была лишь цепью боли и страданий. Как и многие другие, она находилась в постоянном плену такого множества обстоятельств, что никогда не чувствовала себя полностью свободной. Она жила, словно автомат, механически реагируя на изменения вокруг себя, ни разу не испытав настоящего счастья. То же самое происходило и с другими людьми, с другими планами бытия. Даже смерть не приносила облегчения, ибо тут же вмешивались законы реинкарнации. Только Черная Школа знала, как навсегда избавиться от этой боли.

Чувствуя, что пальцы Детена клещами обхватили ее подбородок, Тара была вынуждена встретиться взглядом со своим похитителем. В первый раз она ясно рассмотрела его лицо. В багровых отсветах факела просматривалась зловещая сетка грубых, глубоких шрамов. Глаза были черными, нечеловеческими — или сверхчеловеческими. Непроницаемые пропасти зрачков казались порталами, открывающими доступ в измерения бесконечного величия и кошмарного мрака.

Детен, в свою очередь, сосредоточился на глубине глаз девушки. Своим взглядом он проницал ее голову насквозь. Черный Мастер внимательно изучил разум жертвы и нашел его презренно убогим. Воля Тары была невероятно слабой. Откинувшись назад, пленница затравленно глядела на Черного Мастера, чувствуя, что не может разрушить этот страшный мост между глазами. В конце концов загипнотизированная Тара безвольно обмякла прямо в руках Детена.

Тогда Черный Мастер изменил направление телепатической связи и открыл пленнице свое нутро. В Тару хлынули неисчислимые страдания и образы существ, настолько страшные, что их невозможно было описать. Глаза девушки расширились от ужаса. Она забилась, пытаясь оттолкнуть Черного Адепта. Тело Тары изогнулось в спазматических конвульсиях, рот сам собой задвигался, словно у вынутой из воды рыбы. Она попыталась вскрикнуть, ко онемевшее горло не подчинилось. Внезапно глаза девушки закатились, и она лишилась чувств в мощных объятиях Детена.

Он провел рукой по длинным волосам Тары и печально усмехнулся.

— Спи, дитя мое, скоро ужасы жизни останутся для тебя позади...

Эти слова совсем не шли к его грубому, хриплому голосу.

Затем Детен резко отвернулся, и подоспевший Бэл успел подхватить девушку. Стражник не обратил внимания на Секкру тот поднялся с земли с огромным багровым отпечатком пятерни на щеке.

Несмотря на моросящий дождь, процессия двинулась вперед. Они прошли еще несколько миль, подчиняясь уверенному шагу Детена. Черный Мастер не знал усталости и не считался с тем, что другим может потребоваться передышка: Адепт, лишенный выносливости, был недостоин своего звания.

Тропа была древней. Хотя вот уже много веков по ней не ступала нога человека, лесная поросль выказывала своеобразное уважение к проложенному пути: трава не осмеливалась затягивать тропу.

Постепенно лес начал редеть. Это продолжалось около полумили. Наконец чаща уступила место тому, что в более удобную погоду могло показаться прекрасной равниной. Отряд спустился в большую впадину правильной овальной формы. На фоне серо-черного мрака впереди выступали силуэты нескольких внушительных предметов, стоявших посередине равнины.

Когда группа подошла поближе, отсветы факелов выхватили из тьмы очертания гигантских мегалитов. Природа этих сооружений не вызывала никаких сомнений. Громадные камни гордо высились в ночи; своими размерами и возрастом они могли внушить священный трепет самому великому Адепту.

Мегалиты образовывали концентрические круги. Внешний круг состоял из Двенадцати, каждый из которых соответствовал определенному знаку Зодиака. В среднем кругу было Семь, связанных со священными планетами. Наконец, во внутреннем кругу располагались три Матери, они соответствовали основополагающим стихиям огня, воды и воздуха. Сочетание этих стихий порождало четвертую — землю.

Все мегалиты были одинаковыми: двенадцать футов высотой, шесть футов в диаметре, с гладкой, как стекло, поверхностью, напоминающей узором черный мрамор. Они пульсировали ровно, гулко и ритмично, так что казалось, будто здесь бьется сердце самой Вселенной.

Без лишнего шума Черные Адепты заняли каждый свое место у Семи камней. Детен уложил плененную девушку на алтарный камень, горизонтально врытый в землю. Форма алтаря идеально подходила для тела человека. В древние времена эти камни использовали для лечения больных, но даже тогда, много веков назад, природа и цель создания этого каменного ансамбля были забыты.

Вокруг лишенного сознания тела Тары Детен расставил девять пурпурных свечей. Их пламя робко трепетало на ветру, морщась от легких дождевых капель. Поверх Тары Черный Мастер возложил огромный лунный камень, нежно-кремовая поверхность которого была испещрена прожилками лавандового цвета. Он подал знак двум Адептам установить курильницы для благовоний, и вскоре воздух наполнился ароматом жасмина.

Детен чувствовал, как из внутреннего круга истекает сила камней. Мегалиты соединялись между собой мощными линиями магнетической силы. Каждый из камней имел магическую связь с остальными, причем эти связи изменялись в соответствии с изменениями природных сил Вселенной, из которых мегалиты черпали свою энергию. Детен знал, что его ритуал удастся только в Розовом круге, потому что ему была нужна естественная связь с остальными планами существования.

Он ощутил атмосферу ночи и подавил в себе дрожь. Теперь Темная Луна висела прямо над Розовым кругом. Вместе с отсутствием Галана это значило лишь одно: сейчас план Энии был нестабилен как никогда. Время было неподходящим для любых действий, за исключением разве что черной магии в самом опасном ее виде, какой только можно было представить. В этот раз холод ночи был особенно пронизывающим, а резкие порывы ветра несли с собой нечто зловещее. Детен чувствовал, что силы тьмы собираются вокруг него, выжидая в предвкушении.

Лилит, Королева Ночи. Это была сила, которую не в состоянии постигнуть ни один смертный. Свободное, безграничное проявление этой силы должно было несомненно пробудить от вековечного забытья главного противника Лилит — архангела Гавриила. Последствия этого были бы непредсказуемы. Вне зависимости от исхода битва оказалась бы катастрофической. В одном можно было не сомневаться: в результате этого побоища и Энию, и Иесод почти наверняка ожидало уничтожение, а возникший дисбаланс разрушил бы Древо Жизни и, вместе с ним, — Вселенную.

Детен закрыл глаза и, подав знак остальным молчать, начал настраиваться на окружающее. Он почувствовал ледяной холодок по всему телу, когда в него со всех сторон ринулись силы тьмы. Граница совсем ослабла, так что приближение этих тварей становилось почти физически осязаемым. На мгновение в мозгу Детена мелькнуло беспокойство, но Черный Мастер быстро избавился от докучливой мысли и горько усмехнулся про себя. Стоит ли переживать из-за незначительных осложнений, если он задумал уничтожение целой Вселенной?

Детен развернулся к Бэлу и приказал:

—Начинай запрещающий обряд.

Бэл послал трех Адептов занять места в северном, южном и западном секторах внешнего круга, а сам встал на востоке, отвернувшись от круга. Из-под накидки он извлек какой-то предмет, завернутый в кусок белой хлопковой ткани, и осторожно развернул его.

То был покрытый искусной резьбой кинжал из необыкновенной стали. На рукоятке ярко-красного цвета изумрудно сверкали иудейские имена и символы. Казалось, будто рукоятка и символы постоянно меняются цветами. Бэл принялся чертить кинжалом знак пентаграммы. Он заполнил пентаграмму глубоким сине-фиолетовым цветом с мерцавшими в нем золотыми огненными язычками. Стражник взялся чертить знак от левого бедра, так что пентаграмма получилась большая, почти с него высотой. Бэл отлично владел визуализацией, и вскоре пентаграмма стала видимой и для других Адептов.

Готовый символ замерцал перед Бэлом. Глубоко вдохнув, стражник с силой погрузил обе руки в центр пентаграммы, ступил вперед левой ногой и мощно выдохнул, наполнив символ своей энергией. Затем он вновь принял естественную позу и, вынув кинжал, воткнул лезвие в самое сердце нарисованного знака. Бэл двинулся в сторону внешнего круга, в высоко поднятой руке он держал кинжал, и острие заряженного клинка оставляло за собой в воздухе ослепительную белую линию эфирной энергии. Достигнув южной части круга, он опустил кинжал и передал его следующему Адепту. Второй черный маг также начертил пентаграмму с центром в точке, где закончилась проведенная Бэлом горизонтальная линия энергии. По завершении он зарядил пентаграмму, как это делал Бэл, и провел в воздухе линию до следующего Черного Адепта. Вскоре весь ансамбль мегалитов был отделен от остального мира белой сияющей границей, с четырех сторон укрепленной пылавшими синими пентаграммами.

Покончив с этим, четверо магов вернулись на свои места. Детен пересек средний круг и встал подле камня, посвященного Марсу. По его сигналу остальные черные маги легли наземь, каждый касался ступнями одного из Семи.

Детен вытолкнул из чакры солнечного сплетения астральное вещество, и оно поднялось на шесть футов над его телом. Он придал веществу точную форму своей физической оболочки. Теперь астральный двойник парил горизонтально в воздухе лицом к Детену. Усилием воли Черный Мастер переместил в двойника и свое сознание.

То же проделали и остальные маги. Через минуту каждый Адепт, на этот раз в астральной форме, присоединился к собственному физическому телу у Семи.

Детен отдал своему намерению приказание начинать:

—Гекас, гекас, эсте 6ебелой!

При этих словах вся долина замерла в ожидании.

Черный Мастер начал нараспев произносить заклинания, сначала медленно, но постепенно ускоряя темп и силу голоса. Он говорил на енохианском языке — наиболее древнем языке арканов, который только был известен человеку. Психический тон окружающего тут же изменился. В нужное время к наставнику присоединились и другие Черные Адепты. Пение становилось все более громким и призывным. Через несколько минут эхо распева мощными волнами покатилось по долине, то ритмично усиливаясь, то слабея.

Весь план замер, взволнованно ожидая конца ритуала. Выложившись в последнем отчаянном порыве, умолк ветер; даже дождь перестал упрямо моросить, будто его и не было. Не было слышно ни одного звука — лишь нескончаемое пение черных магов. Их голоса уже достигли невероятной высоты и силы, но продолжали возвышаться. Теперь пение вибрировало по всей земле, потрясая ее до самых недр, и маги чувствовали, как под ногами у них эхо прокатывает свои зябкие волны.

Мысленным взором Детен представил перевернутую пентаграмму над телом Тары. Она мощно сверкала зловещими голубыми отблесками, набираясь силы от пения. По мере того как остальные Адепты прибавляли свою магическую энергию, пентаграмма становилась все ярче. Напряженность в воздухе достигла пика. Энергия пульсировала в атмосфере с такой мощью, что было трудно дышать. Постепенно воздух начал светиться, переливаясь всеми цветами радуги. Теперь присутствие неодолимой силы зла уже было очевидным: Детен ощущал ее в виде огромного давления, наступавшего со всех сторон.

Тогда он подал знак прекратить пение. Над равниной воцарилась тишина. В воздухе витали искры — барьер, отделявший Невидимое, значительно ослаб,

Детен на мгновение сделал паузу, чтобы перевести дыхание, потом воздел руки к небесам. Ночной свод уже очистился от туч и переливался пурпурными отсветами.

И вот Черный Мастер мощно пророкотал:

— Мы вызываем из глубин Клиппот Царицу Ночи! Мы, чистые сердцем и душой, поем хвалу Царице Демонов! Явись перед нами во всей своей силе, положи конец жалким мольбам этого мира! Явись перед нами и с радостью уничтожь нас!

Разряд всепроникающей энергии расколол воздух. Во внутреннем круге мегалитов хаотично забушевали невиданные смерчи. Атмосфера ожидания настолько сгустилась, что дышать стало невозможно. Под влиянием исходивших от внутреннего круга волн мрака астральное тело Детена сжалось. Лицо Черного Мастера скривилось в гримасе: теперь пути назад не было.

Он посмотрел на алтарь, где лежала так и не очнувшаяся Тара, и громко возвестил:

— Мы предлагаем тебе жизнь девственницы, дабы облегчить твое проявление!

Тут над телом девушки возникло черное пульсирующее облако. Быстро увеличиваясь в размерах, облако начало выворачиваться наизнанку. Вокруг распространилось ужасное зловоние. Невыносимый пронизывающий холод сковал члены собравшихся Адептов. Облако опустилось на алтарь, обволакивая тело жертвы. На долю секунды к Таре вернулось сознание; широко раскрыв глаза, несчастная успела испустить одинокий пронзительный крик прежде, чем мрак поглотил ее без остатка...

Детен пристально, словно одержимый, наблюдал за происходящим, и в глазах его мерцала такая же тьма, как та, что сейчас клубилась на алтаре. Внезапно могучий рев потряс древние мегалиты, и сгустившийся мрак засветился. Один из Черных Адептов взвизгнул и в ужасе бросился бежать; другие не замедлили последовать за ним в безумной попытке спасти свои жизни. Даже Бэл рухнул на колени, чувствуя, что не в состоянии сопротивляться накатывающимся волнам темной силы. Устоял только Детен — Черный Мастер раскинул руки, готовясь обнять явление.

Свечение усилилось; оно становилось все ярче и ярче, так что глаза уже не могли выдержать этого света. Вспышка!

Высвободившаяся сила тьмы в мгновение ока разбила на атомы физические и астральные тела Адептов. Эхо катастрофического взрыва распространилось на сотни миль вокруг, ударная волна едва не расколола план на куски.

Но Эния все же выстояла. Сила зла так и не смогла разрушить древнюю печать внешнего круга.

Воздух затрясся от полного ярости и ужаса нечеловеческого рева. Это очнулась от сна потревоженная Лилит — Царица Ночи.

₁₂

Во мне заключена вся мощь магии. Я — единственный, кто способен путешествовать с силой, не забыв собственного имени. Я — Вчера, имя мое — «Ясновидящий Миллионов Лет». Я могу путешествовать тропами вместе с теми, кто влияет на самих богов.

— «Египетская Книга Мертвых»

Эния

Область Локхи

Деревня Оуклен

Лина сидела на полу спальни, баюкая в руках голову Малака. С момента ухода Детена прошло пять часов, но ее муж все еще не пришел в сознание. Да и сама она не оправилась от истощения после боя, понимая, что вряд ли способна чем-то реально помочь Малаку.

В доме было тихо, если не считать не прекращавшихся всхлипываний Дженни, которые доносились из соседней комнаты. Бедная женщина в одночасье лишилась дочери, на ее глазах убили сына Кейна, а Гэл лежал без чувств с раскроенным черепом. Двое Белых Адептов непостижимым образом разрушили ее мир. Теперь Дженни отрешенно сидела, даже не сознавая, отчего рыдает.

Ноги Лины затекли и сильно болели, но она не пошевельнулась, боясь причинить Малаку дополнительные страдания. Она была почти уверена, что голова супруга не слишком пострадала, только вот челюсть невероятно распухла и отек продолжал увеличиваться. Лине оставалось только надеяться, что кость осталась целой.

Отсутствующим взглядом она обвела изуродованную комнату. Внезапно ее одолело такое острое чувство жалости к себе, что ей пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не поддаться ему. Как это все несправедливо! Она просто не могла понять, отчего происходят такие ужасные вещи. Разум наполнялся яростью, и желание отомстить темной волной наполняло всю душу Лины.

Внезапно она осознала, что чувствует какие-то странные ритмичные колебания в астрале. Она резко обрубила это ощущение — довольно с нее впечатлений этой ночи. Гневный взгляд сам собой остановился на неподвижных телах Черных Стражников — ненависть искала цель.

И тут Малак застонал, изогнувшись от боли. Лина вздрогнула от неожиданности. Веки мужа затрепетали и понемногу открылись, все еще бессмысленный взгляд уставился в лицо жены. Он поднял руку, попытался дотронуться до распухшей челюсти — и тут же отдернул ее, скривившись от острой пульсирующей боли.

Лина осторожно помогла ему сесть и, глядя, как муж осторожно потирает затылок, постаралась определить, нет ли признаков сотрясения.

—Ты хоть помнишь, что произошло? — спросила она. Малак поднял глаза к потолку, пытаясь вспомнить перипетии недавнего сражения. Вздохнув, он кивнул головой, и его лицо исказилось от боли и пережитого ужаса.

—Где Детен? — хрипло выдохнул он.

—Ушел.

—Тара?

—Он забрал ее с собой.

Некоторое время оба молчали. Малак в это время, постанывая от мучительной боли в челюсти, пытался разобраться в ситуации. Говорить было нестерпимо больно, но, судя по ощущениям, через несколько дней отек должен был пройти.

Молодой белый маг был зол на себя: в начале поединка с Детеном он замешкался, да и вообще, умение брата оказалось гораздо выше. Тогда, много веков тому назад, Галан учил боевым искусствам обоих братьев, и Малак оказался более одаренным учеником. Однако Детен, благодаря многим десятилетиям упорных тренировок, довел свое мастерство до невиданного совершенства, и теперь Малаку было трудно поверить, что человек способен развить в себе такую силу, такую скорость движений. Он знал, что столь же настойчиво брат развивал и свои магические способности.

Единственное, что утешало Малака, — то, что Лина не пострадала, хотя и сильно истощила себя. Внезапно он ощутил нечто странное.

—Что это за шум? — спросил он у жены.

Лина нахмурилась: она ничего не слышала. Немного поразмыслив, она поняла, что мужа беспокоят те самые ритмичные волны астрала, которые она почувствовала раньше. Теперь колебания были гораздо более сильными, их амплитуда неизменно нарастала. Приглушенный тембр таил в себе неясную угрозу.

—Напоминает пение, — сказала она.

Малак мотнул головой и тут же скорчился от боли:

—Еще и Тару похитили...

Оба как-то вдруг остро осознали значение похищения девушки — существовала лишь одна причина, по которой она могла понадобиться Детену. Тара жила здесь, вдалеке от настоящей цивилизации, и ее непорочность не вызывала никаких сомнений.

— Такая жертва умилостивления приносится только в ритуалах, посвященных дьяволу! — воскликнула она.

— А как ты думаешь, какой еще ритуал может понадобиться Детену в такое время? — бросил Малак.

—Но чего он хочет добиться? Существа из Клиппот могут сделать немногим больше того, что может он!

Тембр пения достиг истерических ноток. Звуки определенно доносились из самой глубины леса.

—Он находится в Розовом кругу, — внезапно произнес Малак. — Он задумал что-то очень серьезное.

Заставив себя подняться с пола, Малак подошел к разбитому окну. Дождь перестал, и ночное небо уже очистилось от туч. Сквозь черные руки деревьев ярко светила луна, вот только свет ее этой ночью был холодным, враждебным. Далеко над вершинами деревьев трепетал пурпурный занавес. Соображая, что же необычного было в этой ночи, Малак было заколебался, но почти сразу же понял причину: над Энией нависла Темная Луна, видимая лишь по обрамлявшим черный диск звездам.

Тогда он вскочил как безумный. Глаза горели от гнева и страха, с губ слетело одно-единственное слово:

—Лилит!

Малак почувствовал дрожь, когда внушавшее трепет имя слетело с его губ.

Лина побледнела.

—Нет! Он не может поступить... так! — попыталась выкрикнуть она, но мгновенное осознание правды низвело голос до испуганного шепота.

Пение прекратилось, вместо него мир объяло тяжелое, вязкое напряжение. Маги переглянулись, не веря своим ушам, но все же попытались представить последствия подобного ритуала. В следующую секунду они отказались верить мыслям собственного разума — последствия явно были слишком далекоидущими.

Малак обернулся, чтобы снова поглядеть в окно. Разум его бурлил от ярости. Он знал, что не сможет нарушить замысел Детена: до Розового круга было больше десяти миль.

Тут он почувствовал кошмарную боль в области солнечного сплетения; вместе с ней возникло невыносимое напряжение, от которого застонал весь план Энии. Особенно поразила Малака до странности яркая вспышка в лесу. Ослепительное облако ширилось, поглощая все на своем пути.

—Ложись! — прокричал он.

Однако времени на то, чтобы среагировать, уже не было. Налетевшая взрывная волна сбила Малака с ног и едва не разорвала ему барабанные перепонки. Утлый домишко разлетелся на мириады щенок. Стена света ширилась, по дороге вырывая с корнем деревья.

Оглушенный Малак несколько секунд лежал неподвижно. Голова раскалывалась от звона в ушах. Малак тяжело закашлялся желчью. Первая мысль была о жене. Он оттолкнул прочь заваливший его почти невесомый хлам и поскорее бросился на поиски.

Волноваться не стоило: Лина уже сама поднималась из-под обломков.

—Ты как, в порядке? — спросил он, поддерживая ее под локоть.

Лина бессмысленно покачала головой и указала на что-то позади мужа.

Малак обернулся — и увидел самую жуткую картину в своей жизни. Впереди, насколько хватал глаз, тянулся поваленный, изуродованный лес. В эпицентре взрыва бешено вращалась огромная астральная воронка, на многие мили заливая все вокруг неверным зеленоватым сиянием. Жуткий смерч лениво колыхался в воздухе; он навис над планом Энии, казавшимся теперь очень маленьким.

Малак и Лина в страхе глядели на происходящее, чувствуя себя ничтожными пылинками в океане.

Когда Малак и Лина подобрались к своей цели на расстояние прямого взгляда, утро уже было в самом разгаре. Перед ними тянулась вдаль долина Розового круга.

Прежде чем продолжить свой путь, Адепты присели на выкорчеванные обезглавленные стволы, чтобы немного передохнуть. После прошлой ночи оба были слишком слабы, и пеший поход в такую даль показался супругам слишком тяжелым. Гемму и Ворона убило ударной волной.

Они в ужасе наблюдали, как высоко над головами неспешно вращается гигантская спираль, идущая против часовой стрелки. От воронки исходило мощное мерцание, отчего воздух был полон сверхъестественного зеленого света. Оба Адепта понимали: они поставили себе задачу, для выполнения которой не хватит совместных усилий даже десятков таких, как они.

Малак взглянул на жену:

—Готова?

Лина было отрицательно замотала головой, но тут же решительно поднялась. Она не видела смысла оттягивать неизбежное. Лицо молодой женщины все еще хранило смертельную бледность после того расхода энергии, когда Лина была вынуждена обороняться от Корана, ноги подкашивались от слабости, — но ее лицо светилось решимостью. Оба понимали: если не разрешить стоящую перед ними сейчас проблему, то последствия для Энии будут самыми печальными. Ни Малаку, ни Лине не удалось связаться с Небесной Башней, так что было ясно — помощи оттуда ждать не стоит.

—Пойдем, — торжественно объявила Лина. Малак обнял же ну, осторожно прижался к ней щекой. Выглядел он, пожалуй, не лучше Лины: челюсть за ночь ужасно распухла, и любая попытка пошевелить ею вызывала сильную боль, Багровый отек на лице не оставлял никакого сомнения в состоянии Малака.

Крепко взявшись за руки, они зашагали навстречу великой буре, и сине-фиолетовые разряды молний сверкали над их головами.

Когда они подошли к внешнему краю воронки, Малак отошел от Лины и выхватил из ножен свой Меч возмездия. Зеленоватый туман с отвращением сжался. Катана требовательно мерцала, голубой молнией рассекая воздух. Установив острие клинка перед левым бедром, Малак принялся чертить запрещающую пентаграмму. Готово! Символ запульсировал плотным синим сиянием, напоминающим искры на лезвии меча.

Стена смерча с ворчанием расступилась, и внутри нее образовался туннель, через который могли пройти двое. Малак обернулся к Лине:

— Ты готова?

Чувствуя, как его охватывает неуверенность, он мысленно задал себе тот же вопрос.

Жена кивнула и ступила вперед, чтобы присоединиться к нему. Они двинулись навстречу круговерти астральных сил. Вращающаяся воронка тут же сомкнулась у них за спиной. Белые маги очутились внутри прозрачного безопасного пузырька, снаружи которого бурлила гибельная энергия. Двигаясь вперед, они заметили, что все живое в долине уничтожено, нет даже стебелька травы. Земля была покрыта толстым, в несколько дюймов толщиной, слоем жирного пепла, напоминавшего графит. Пепел распространял вокруг тяжелый запах мокрой псины. Малака и Лину сопровождали неопределенные формы и дьявольский гогот, однако проявления зла не решались проникнуть в очищенную зону возле Меча возмездия.

Через несколько минут в поле зрения показались угрожающие глыбы мегалитов. Адепты подошли поближе — и поняли, в чем заключался истинный ужас происходящего: внутри Розового круга пульсировала, дышала ожившая Тьма, теплая и влажная наощупь. В нос бросился удушливый серный смрад; кожа горела от ядовитых испарений. Они остановились в нескольких футах от внешнего периметра, чтобы понаблюдать.

Внезапно непрошеных гостей заметили, и воздух раскололся от пронизывающего визга. То был звук ужасной агонии, в которой корчились лишенные разума существа. О природе этих тварей можно было судить уже по их нечеловеческим голосам — существа находили удовольствие лишь в разрушении да причинении боли другому. Такой какофонии хватило бы, чтобы тут же сделать нормального человека помешанным, но два Белых Адепта устояли.

Искаженные лица демонов скалились на них, бездумно бросаясь на невидимый барьер. Было понятно, что барьер долго не выдержит — он вспыхивал при каждом столкновении — и, если он разрушится полностью, это принесет неисчислимые беды.

На краю внешнего круга вещества астральной воронки не было

—Это был самый центр урагана. Лине удалось отделиться от защитной сферы Меча возмездия и обойти круг по периметру. Она встала напротив Малака. Маги призадумались: каким же образом можно угомонить этот гигантский энергетический смерч?

Вскоре они обнаружили, что именно способствует черному урагану — посередине внутреннего круга все еще лежало безжизненное тело Тары. Малак сразу узнал хрупкую фигурку девушки. Окруженная слабым сиянием, она как бы излучала вокруг силу Тьмы. В гневе и огорчении Малак склонил голову; его терзала мысль о том, что кому-то понадобилось вот так надругаться над невинной юностью.

Зато теперь Малак уже не сомневался в источнике психомагнетической связи. Единственный способ обезвредить насильно совершенное жертвоприношение заключался в том, чтобы заместить его добровольным пожертвованием. Правда, сама идея этого была Малаку ненавистна. У Тары отняли только ее физическую жизнь, но добровольное самопожертвование обречет на вечное проклятие его душу. Один-единственный шаг внутрь круга превратится в дорогу в Ад, откуда нет возвращения. Спастись из преисподней не под силу никому.

В любом случае, темная сила не может не принять подобную жертву. Свободная воля каждого человека дает ему возможность сознательно принести себя в жертву.

Малак вгляделся в самую сердцевину Тьмы — она насмехалась над ним, излучая неодолимую силу зла. Самый сильный страх, которого он еще ни разу в жизни не испытывал, пригвоздил Малака к месту. Этот страх был тем более мучителен, что Малак сознавал: без добровольной жертвы весь энийский план не просуществует и часа.

Он взглянул на жену, пытаясь увидеть, понимает ли она весь масштаб стоявшей перед ними задачи. Судя по лицу Лины, она знала все не хуже Малака; но в ее глазах было и нечто другое, чего муж сразу не распознал: готовность.

Осознав намерение Лины, Малак остолбенел, словно получил удар в солнечное сплетение. Затем пронзительно вскрикнул, рванулся к ней... В то же мгновение жена телепатически коснулась его разума последним поцелуем: «Прощай, Малак!»

Поток ее чувств охватил Малака. Любовь Лины была беспредельной — и таким же бескрайним был страх перед следующим, последним шагом в ее жизни.

Сильно побледнев, пошатываясь на подгибающихся от слабости ногах, Лина скрестила руки на груди и быстро прошептала кармический обет принесения себя в жертву, обет, от которого уже не отказаться. В следующее мгновение она упала вперед, сквозь границу внутреннего круга.

Тьма с жадностью поглотила ее, высасывая остатки жизненной силы. Сильный холод охватил тело Лины — лишенная энергии кровь не могла ее согреть. Молодая женщина испустила истошный вопль, когда тысячи невидимых когтей вонзились в ее кожу, в куски разрывая плоть, выхватывая внутренности. В следующую секунду челюсти сжались, раздробив тело и душу Лины на мириады осколков.

Внешняя граница озарилась слепящим белым сиянием. Прогремел взрыв. Он разом швырнул все содержимое круга обратно в Клиппот. Когда Малак тяжело шлепнулся на спину в десятке футов от круга, его обгоревшие волосы и одежда все еще дымились. Не обращая внимания на ожоги, он тут же вскочил на ноги.

Лина была в ловушке Ада. Ради любимого она добровольно отдала в рабство собственную душу и теперь находилась в полной власти демонических сил. Целая вечность пройдет, прежде чем она получит надежду на спасение.

Вся боль души Малака вышла наружу в агонизирующем крике, который яростным эхом пронесся над опустошенным лесом, пронизав все десять планов бытия.

₁₃

Плыви с тем, что может произойти, дай свободу своему разуму; оставайся в центре приятия того, что делаешь. В этом — высшая цель.

— Даосский философ Чжуан-цзы

Эния

Тенийская область

Небесная Башня

В огромном камине отчаянно боролся за жизнь угасающий костерок. Малак сидел в огромном кресле. Он подсел как можно ближе к чахлым язычкам огня, почти не дававшим тепла измученному телу. Спутанные, грязные волосы и борода, бледное, нездоровое лицо... Запавшие глаза без всякого интереса уставились куда-то в бесконечность. Малак был одет в драную и тяжелую пурпурную одежду, давно нуждавшуюся в стирке. Вот уже неделю он не мылся и не переодевался.

Позади уходил во тьму разрушенный зал Башни. Безжизненные тела усеяли огромный стол и деревянный пол, распространяя повсюду смрад разлагающейся плоти. Это были ученики — в свое время Малак знавал их — и еще неофиты, много лет искренне занимавшиеся магией, но лишенные одаренности.

Нападение Черной Школы было молниеносным, эффективным и решительным. Сражения не вышло — у Белой Школы просто не было солдат, которые могли бы ее защитить. Впрочем, Малак не обращал внимания на вакханалию смерти вокруг. Он вполне осознавал, что случилось, — по возвращении он тут же обследовал Башню в поисках тех, кто выжил, — просто момент переживаний о гибели Школы уже прошел. Малаку казалось, что все это было очень давно. Теперь в нем остались лишь пустота и горечь, а еще ярость к погибшему брату.

Левую ногу пронзила острая боль, и Малак нахмурился: неожиданное ощущение вмиг вернуло его к тяжкой реальности. Он глянул вниз и увидел Баст: друг семьи агрессивно подергивала спиной, запуская клыки прямо в икры Малака, Луна росла, теперь это был почти полный диск; как следствие, росла и Баст. Мускулистая холка животного почти доставала Малаку до пояса. Он сердито, но не больно пнул Баст, чтобы та отвязалась, однако большая кошка легко отмахнулась лапой от ноги хозяина и вновь чувствительно куснула его.

— Ну, что еще? — зло крикнул ей Малак.

Склонив голову набок, Баст гневно посмотрела на него. Глаза зверя в точности подтвердили то, что Малак и так знал: Баст хотела, чтобы он вновь поднялся на ноги и приступил к активным действиям. Малак устало вздохнул и оттолкнул Баст прочь. В ответ большая кошка подняла переднюю лапу и угрожающе взмахнула растопыренными когтями.

—Ладно, ладно, — проворчал Малак, медленно, словно в летаргическом сне, поднимаясь со стула. — Видишь, я уже встал!

В блестящих глазах Баст мелькнуло молчаливое удовлетворение.

Оказавшись на ногах, Малак почувствовал, что дремота ушла. Сознательный разум заполучил первые стимулы, и он сразу же осознал две вещи: во-первых, костерок угасал, давая дорогу мраку и почти невыносимому холоду; во-вторых, чувство голода вызывало спазмы в желудке. Малак вспомнил, что не ел с того самого времени, как вернулся в Башню.

Малак скривился, утер нос рукавом и задумался: очевидно, придется ему снова обращать внимание на свой внешний вид. Он не имел ни малейшего представления ни о том, сколько же он просидел у огня, ни о том, как долго находится в Башне. Все это время показалось ему одним долгим и призрачным сном. Какая-то крохотная частица в мозгу напоминала ему, что он все еще заперт в кошмаре.

Не обращая внимания на тела погибших единомышленников, он побрел в кладовую. Найдя лампу, он зажег ее, и кладовую залил невыносимо яркий свет. Через некоторое время глаза привыкли к свету, и Малак решил оглядеться.

Кладовая была, что называется, забита доверху, вот только все припасы оказались уже несъедобными. Вонь от испорченных продуктов неслась отовсюду. Без особого удовольствия он стал рыскать по полкам, брезгливо морщась каждый раз, когда открытая снедь обдавала его запахом тухлятины.

Его находки в основном состояли из заплесневевшего, черствого хлеба, скисшего молока да гнилых овощей и фруктов. К свиной и говяжьей солонине Малак даже не притронулся, гадая, зачем они здесь. Наконец, под рукой оказалась небольшая жестянка с окаменевшим от старости сдобным печеньем. Малак взял печенье без всякого энтузиазма — мысль о еде уже потеряла для него всякую привлекательность, да и потекшие гнилью овощи не вызывали аппетита.

Потом он вернулся в разгромленный зал и нашел Баст. Она лежала, вылизывая когти на передних лапах. Отломив кусочек печенья, Малак предложил его зверю. Друг семьи подозрительно обнюхала твердую, как камень, посеревшую сдобу, затем мягко взяла ее. Баст сделала несколько жевательных движений, а потом ловко выплюнула остатки печенья уголком пасти.

—Так я и думал, — пробормотал Малак.

Впрочем, Баст не было нужды поддерживать свои силы земной пищей — а вот он в этом нуждался. Малак ласково почесал большую кошку за ухом, и та с наслаждением замурлыкала.

Он выглянул в крохотное оконце рядом: темные волны озера Мишмар перекатывались через хрустальную дорожку. Воздух играл и перетекал с места на место, бурля всеми цветами радуги. Казалось, будто Башня подстраивает свое пространственное положение в соответствии с Энией. Малак знал, что это плохой знак, но не мог выудить из себя ни капли интереса к этому событию.

Он с отвращением посмотрел на жестянку с печеньем. Подчинившись внезапному порыву ярости, швырнул ее через весь зал и выбежал на главную лестницу Башни.

Несколько часов спустя Малак проснулся от собственных жалобных стонов. Он лежал в кровати, свернувшись калачиком. Тяжелая ткань одежды пропиталась потом и теперь липла к телу; волосы спутались от испарины. Соленые слезы текли по лицу, попадая на губы. Дыхание было частым и неровным — Малаку показалось, что в комнате не хватает воздуха. Неимоверным усилием воли он заставил тело расслабиться и успокоиться.

Как только Малак засыпал, его преследовали кошмарные сны. Сотни раз он переживал во сне гибель Лины, и сотни раз ему казалось, что он не спит. Каждый ночной кошмар отличался от других: Малак пытался найти новый способ спасения жены, но конец всегда был один и тот же. По какой-то жестокой иронии однажды во сне ему таки удалось спасти Лину, но самым ужасным в тот раз было пробуждение к жестокой реальности.

Жизнь без жены казалась ему невыносимой. Малак чувствовал, что вместе с Линой Розовый круг поглотил и большую часть его самого; он ощущал, что в глубинах Клиппот терзается и его собственная душа. Осознание того, что Лина пошла на эту жертву, чтобы спасти от ужасного бремени его, Малака, делало боль вдвойне невыносимой. В жизни Лина была для него буквально всем, он не помнил ни одного дня, когда бы они не были вместе.

А сейчас... Сейчас Малак вспоминал ее улыбку, блеск ее прекрасных черных волос. Вспоминал нежные прикосновения любимой, ее элегантность и упрямство. И еще он вспоминал ее огненный, необузданный характер, ее любовь к животным и детям. Но больше всего он помнил об их любви.

Вдруг Малаку показалось, что колонна рядом с его головой шевельнулась, и он тут же откатился в сторону. Обернувшись, он увидел Сквинта. По замурзанной мордашке гнома текли слезы, в покрасневших глазах застыло горе. Малак моргнул, чтобы смахнуть слезы, и погладил голову элементала. Конечно, Сквинт не мог говорить, — но к чему сейчас были слова!

Задумчиво вздохнув, Малак заставил себя сесть, сорвал затасканные одежды и обмотал себя полотенцем. Он понимал, насколько важно как можно быстрее вернуться к реальной жизни. После этого он добрых полчаса полоскался в ледяной воде, взбадривая ослабевшую силу воли. Выбравшись из холодной купели, он насухо растерся и облачился в самую плотную одежду, какую только мог найти. Он достал значок Адепта и, прежде чем прицепить его на грудь, несколько секунд разглядывал его; потом, пожав плечами, опустил кусочек серебра в карман — теперь носить значок было бессмысленно.

Затем он вернулся в келью и прогнал оттуда Баст. Друг семьи удивленно смотрела, как хозяин запирает за ней двери, но вскоре обнаружила подходящую ничейную кровать. Швырнув подушку на середину комнаты, Малак уселся на нее, скрестив ноги в позе совершенства.

Он замедлил удары сердца и дыхание, чтобы успокоить тело и разум, потом попытался определить, сколько ущерба нанес себе за неделю бездействия. Результат оказался ошеломляющим: не стряхни он с себя апатию, через несколько дней он бы умер. Физическое тело не может долго протянуть, если у человека нет воли к жизни.

Окончательно гармонизировав физическое, ментальное и эмоциональное тела, Малак полностью сосредоточился на мятущемся разуме — его следовало привести в состояние полной и спокойной неподвижности. Вначале он решительно распрощался с мыслями о будущем и всякими связями с прошлым; потом заблокировал все физические ощущения и восприятия, чтобы избавиться от настоящего. Теперь разум был девственно чист. Сознание Малака быстро приближалось к мистическому состоянию.

...Мощный взрыв в голове разбросал множество образов — Малаку показалось, что их были тысячи. Больше других стремились привлечь к себе внимание Малака образы Лины, корчащейся в агонии самых изощренных пыток. За ними пришли вопли муки и ужаса, в которых Малак узнал свой собственный голос. Сцены выглядели настолько естественно, что все его тело сжималось от страха. Мощная волна чувств захлестнула юношу: теперь он желал только одного — забиться в жалобных стенаниях, чтобы выпустить эти чувства на волю. Он просто хотел подчиниться неизбежности, зарыться головой в песок, позабыв всякую ответственность и обязательства. Ничто в мире не могло так выбить его из колеи, как созерцание картин недавнего прошлого.

Однако старое «Я» еще мерцало где-то в глубинах его души. Оно и вызвало к жизни несгибаемую волю. Глаза резко раскрылись, верхняя губа задрожала от ненависти. Одним движением Малак вскочил на ноги и вынул из куска ткани Меч возмездия. Холодное прикосновение головки меча помогло ему немного успокоиться, постепенно удаляя картины адских мучений. Чтобы полностью восстановить душевное равновесие, Малак начертил в воздухе Запрещающую пентаграмму. Потом он с силой вонзил кагану в пол. Доска раскололась, и клинок закачался. Малак опустился на колени и начал внимательно вглядываться в искристый сапфир, наполняя его туман собственным разумом. Исследовав Энию из конца в конец при помощи ясновидения, он называл имена учеников, которые могли избежать побоища в Башне. Никого, нет даже следов Желтой или Черной Школ. Желтая Школа всегда умела заметать собственные следы, а Черные Адепты были уничтожены полностью — либо оставшиеся хорошо спрятались.

Он направил свой разум в Миоск — столицу Энии, расположенную далеко на юго-востоке. Увиденное не то чтобы удивило — скорее, встревожило Малака: ночные улицы запружены бесчинствующими толпами, все горит и подвергается разграблению. Такого на Энии еще не бывало, поэтому губернатор Демаакс оказался совершенно неспособен справиться с ситуацией. Его так называемый отряд стражников насчитывал всего-навсего десяток солдат, которые и мечей-то в руках держать не умели.

Тогда Малак использовал ясновидение, чтобы осмотреть остальные крупные города. Везде творилась одна и та же безумная вакханалия. Он понимал, в чем причина: простой люд Энии привык к тому, что его защищают от реального мира, и давно разучился контролировать свои отрицательные эмоции. Из плана сновидений Эния превратилась в план кошмара. Кристалл сапфира позволял Малаку во всех тонкостях прочувствовать растерянность и враждебность народа.

Увиденное оказало на Малака гнетущее впечатление. Он не представлял, что следует делать; нет, конечно, он знал, что новый Маг должен занять пустовавшее место, но Малак осознавал, что пройдет еще много лет, прежде чем он будет достоин стать Магом. План Энии вряд ли просуществует до того времени.

Несколько минут он сидел и размышлял над этой напастью. Вдруг ему в голову пришла идея. Малак вскочил: он уже представлял себе, где найдет решение возникшей проблемы.

Малак рылся на полках библиотеки. Книгохранилище занимало целый этаж Башни, так что потеряться в нем ничего не стоило. Внутри царила тяжелая атмосфера учености, накапливавшаяся здесь веками. Воздух был напитан приятным запахом стиракса. Большинство книг были невероятно древними — в прежнюю Эпоху проводилось немало оригинальных исследований по определению местоположения высших планов и их исследованию. В собранных трудах можно было почерпнуть немало сведений и о Малкут — физической Вселенной, плане, который существовал ниже Иесод.

Собственная идея казалась Малаку настолько ужасной, что он мог описать ее лишь в самых общих выражениях. Он пробежал глазами небольшой раздел книг, посвященных демоническим существам. Ничего интересного там не было, но все же в голове запульсировал сигнал тревоги. Все тело возмущенно напряглось, и от этого напряжения Малак едва не свалился со стула, окончательно почувствовав, что кто-то за ним наблюдает.

Затылок начало покалывать — верный знак опасности. Малак медленно обернулся. Где-то в тридцати футах от него виднелась высокая фигура в черном. Скрестив руки на могучей груди, она молча наблюдала за ним. Малак понял, что это некая астральная форма, возможно довольно редкая.

Внезапно он узнал стоявшего и так поразился своему открытию, что не удержался на ногах и упал со стула на пол, неуклюже пытаясь сохранить равновесие.

—Здравствуй, Малак.

Голос Детена, как всегда, был холодным и бесстрастным.

—Но ты же мертв?!

—Да, кажется, я всего лишь тень, — казалось, эта мысль вовсе не радует Детена.

—Что ты здесь делаешь, брат?

Малак почувствовал, что вся накопившаяся злость к Детену при виде брата вдруг улетучилась.

—Я прибыл бы сюда пораньше, но, к сожалению, с моим астральным телом приключился неприятный случай. Пришлось потратить немного времени, чтобы сделать себе другое.

Малак молчал, вынуждая черного мага продолжать. Рот Детена скривился в презрительной ухмылке:

—Как там Лина, а, Малак?

Вопрос брата вынудил разум Малака вернуться на многие жизни назад. В их первых инкарнациях на Энии близнецы родились в семье Галана. То была Эпоха Созидания, когда Магом был Логус из Белой Школы. Галан, который в то время уже был выдающимся Адептом Желтой Школы, старался воспитать в них одинаково сильных магов, но Детен благодаря своей натуре чаще держал верх.

Детен всегда отличался крайним цинизмом. Он видел в мире только печаль, и брат во многом перенял эти взгляды. Галан же сохранял нейтральную позицию; он не препятствовал Детену, когда тот, возмужав, решил основать Черную Школу — в конце концов, ведь существовала же Белая Школа, так что новое течение лишь давало равновесие.

Малак естественным образом последовал за братом, поскольку оба они имели сходные верования и философские принципы. Однако их сотрудничество драматическим образом разрушилось, когда Малак встретил Лину — она уже была Белым Адептом. Малак немедленно влюбился, и все его взгляды на жизнь перевернулись буквально за одну ночь. Тогда и произошла битва между Малаком и Детеном. Малак нанес брату смертельную рану и вышел победителем. После он стал Белым Адептом и в свое время стал даже Мастером Школы.

Малак внимательно изучил тень брата. В голосе Черного Мастера не было и нотки удовлетворения — просто спокойная констатация.

—Разве ты не видишь, Малак, насколько жестока жизнь? — на мгновение в интонации Детена послышалось отчаяние — отчаяние последней попытки спасти брата. — Не ослепляй себя всеми этими розовыми сказочками и прочим дерьмом! Смотри на мир реалистически. Погляди, что он сделал с тобой; посмотри, черт побери, что он сотворил с Линой! Этот мир — обуза, проклятие! Черная Школа —вот истинный путь. Когда-то ты понимал это и в глубине души до сих пор знаешь, что это так!

Малак молча слушал Детена. Недавно его посещали такие же мысли, но отвернуться от Белой Школы сейчас значило предать все, во что он верил. Хуже всего — это значило бы предать Лину. Такого Малак не сделал бы никогда. И все же, его вера в Свет рассыпалась в прах, так что временами он даже спрашивал себя, не оказались ли испытанные некогда мир и счастье всего лишь иллюзией? Во всяком случае, сейчас все это представлялось ирреальным.

Он взглянул на призрака.

—Нет, Детен. Я уже не могу свернуть с моего пути.

—Ты же знаешь, что не так уж сильно отличаешься от меня. Скажи, ты когда-нибудь думал, почему я создал Черную Школу или почему еще со времени первого рождения на Энии мое сердце было таким черным?

Малак нахмурился: действительно, он не раз думал над этим.

—Так вот, прежде, чем родиться твоим братом-близнецом, я жил в Малкут. Тогда я был Адептом Белой Школы, полностью посвятил себя духовному самосовершенствованию и Богу.

Малак в изумлении уставился на брата, но ни на йоту не засомневался в сказанном — Детен никогда не лгал.

—Знаю, это удивляет тебя, и все же это правда. В юности я дал кармический обет преодолеть Бездну. Мой Мастер предупредил меня, чтобы я не допускал привязанности к вещам или людям. Однако произошло нечто неизбежное.

Я встретил девушку по имени Аня; она также была Адептом Ордена. Аня была самым прелестным созданием из всех, кого мне доводилось когда-либо видеть, — одним словом, это была сама любовь и нежность. Мы безумно влюбились друг в друга, и я целый год не вспоминал о своем обете. В то время я привязался к ней так же, как ты был привязан к Лине, — я любил ее всей душой!

Наконец, подошло время преодолеть Бездну. Я был не готов к этому, моя карма не была искуплена. Тогда, вместо того чтобы уничтожить меня, Кронзон овладел моим физическим телом. И он заставил меня вонзить острие моего изгоняющего меча в Аню...

Онемев от ужаса, Малак слушал историю брата. Интонации Детена подсказывали, насколько губительно сказалось на нем происшедшее.

—Она умерла в моих объятиях, Малак! Даже делая последний вздох, она пыталась оттолкнуть меня. Можешь ли вообразить себе чувство моей вины?! О, то было лишь начало моих страданий! И существо, которое совершило это, — оно управляет всем, что происходит ниже Бездны! Он приводит в движение каждую планету, каждую звезду, управляет каждой молекулой воздуха, которым мы дышим! Я поклялся не давать себе роздыху, пока не уничтожу Его полностью!

—А как же Бог? — спросил Малак.

—Я ничего не знаю о природе Бога, однако кем бы ни было существо, которое позволяет Демону вроде Темного наслаждаться болью и жестокостью во многих мирах, это существо вряд ли обладает любовью и состраданием. Давай без обиняков: он просто не заботится о низших планах. Живет себе в совершенном Ацилут и не собирается копаться в такой грязи, каковой являемся мы с тобой!

Малак не нашел, что возразить на подобный аргумент. После всего, что произошло с братом и с ним самим, он не имел ни малейшего желания спорить с Детеном.

—Малак, я снова прошу тебя, пойдем со мной. Присоединяйся ко мне, и Черная Школа уничтожит Демона Кронзона, Того, рядом с которым Лилит кажется всего лишь куклой, изображающей зло. У каждого из нас не может быть иной цели.

Малак склонил голову. Он более не испытывал никаких чувств к Богу, — но все же не мог предать память Лины. Наконец он снова поднял глаза.

—Детен, я уже избрал свой путь. Ведь это ты, а не Кронзон разрушил мою жизнь. И я никогда не прощу тебе этого!

Теперь в его голосе звенел металл гнева. Малак с удовольствием заметил, как смутился Детен. В его голосе была та определенность, перечить которой черный маг не решился.

Постепенно выражение печали на лице Черного Адепта сменилось яростью, и последние его слова буквально сочились ядом:

—В таком случае, Малак, ты будешь уничтожен!

Призрак растворился в воздухе, в последний раз блеснув черными глазами.

Малак поежился от услышанной угрозы. Он понимал, что отныне брат будет стремиться занять место Мага — у него не было другого пути к своей черной цели, — однако прежде ему нужно возродиться во плоти.

Малак обернулся к книжным полкам. Теперь он был полон решимости воплотить в жизнь самый опасный план из всех, что когда-либо приходили ему в голову.

Наконец он снял с полки огромный фолиант с обложкой темно-розового цвета. Книга была невероятно древней даже с точки зрения редкостной библиотеки Башни. Малак даже подозревал, что написана она не на Энии. Мягкая, теплая и упругая обложка чем-то напоминала кожу. Он пробежал пальцем по серебряным буквам заглавия: «Священная книга демонических договоров Абремена».

Несколько мгновений он нерешительно колебался, прежде чем открыть книгу и предаться замыслу, который нельзя было повернуть вспять.

14

Каждая жизнь по-своему единственна и уникальна, но каждая должна подойти к концу. Поэтому не страшись Смерти, ибо она представляет собой завершение Круга и исполнение Предназначения.

— «Бусидо, Путь Воина»

Эния

Тенийская область

Небесная башня

В душной влажности подземелья Башни Малак вновь мысленно прокручивал то, что собирался предпринять. Душа холодела при мысли о том, что задуманное идет вразрез со всем, чему его учили в Белой Школе. Он понимал, что подвергает себя самой большой опасности во всех своих инкарнациях, чем когда бы то ни было. По спине побежали мурашки. Нет, путь уже избран и менять он ничего не будет.

Словно понимая, что замыслил хозяин, Баст постоянно докучала ему, пока он не выпустил ее из Башни. Раньше друг семьи никогда не оставляла его одного, и такая перемена в поведении сама по себе служила дурным предзнаменованием.

Глубоко вздохнув, Малак извлек из ножен Меч возмездия и, едва слышно произнося необходимые арканы, запечатал келью подвала, чтобы не выпустить из нее силу, которую собирался вызвать. Древние заклятия засияли на стенах, освещая комнату прекрасным астральным светом.

Малак подошел к защитному кругу и обошел его по периметру, проверяя, не стерты ли случайно Божественные Имена. Ведь если что-нибудь будет не так, вся его жизнь будет зависеть от этих имен. Обычно эта келья и круг использовались для вызывания духовных сущностей, и Малак злился на себя за то, что осквернял помещение столь мерзким актом.

Наконец он вошел в круг и внимательно осмотрел семигранный алтарь. На крышке алтаря были разложены четыре оружия против стихий — лотосовый посох, лунный камень, большой кусок серебра и жасминовое масло. Открыв алтарный ящик, Малак извлек оттуда четыре лампы и установил их по сторонам света снаружи круга.

Покончив с этим, он начертил мелом равносторонний треугольник достаточного размера, чтобы в нем мог поместиться человек. Сторона треугольника касалась круга, а противоположная вершина была направлена на восток. Он сосредоточенно и осторожно освятил треугольник, написав имена Бога, чтобы связать ими нечистую сущность. Затем Малак достал сосуд с бурой жидкостью. Пол внутри треугольника он побрызгал кровью женской слабости, стараясь, чтобы капли не попали на меловую границу. Выполняя эту условность, Малак морщился от отвращения, но что делать: он собирался вызвать мерзкое существо, а как известно, подобное тянется к подобному.

Немного погодя Малак извлек из кармана серебряную пентаграмму. Он с грустью разглядывал символ Адепта, потом в неожиданном приступе ярости размахнулся и швырнул значок в самый дальний угол, куда не доставал свет от ламп. Совершив это святотатство, Малак понял, что ему никогда больше не быть Белым Адептом. Он тут же без всякого сожаления подавил в себе эти мысли. В конце концов, значок ничего не значил — ведь он собирался спасти Лину!

Малак вошел внутрь круга и обернулся лицом к востоку. Глубоко вздохнул, готовясь к предстоящему ритуалу: он понимал, что затеял смертельно опасное дело.

Наконец он произнес традиционные слова, открывающие ритуал:

— Гекас, гекас, эсте бебелой!

Келья ответила ему гробовым молчанием.

До предела заострив внутреннее зрение, Малак представил сверкающую сферу белого света у себя над головой. Он направил указательный палец на ослепительный шар, затем медленно опустил руку, указывая себе на лоб. Сфера послушно опустилась, превратившись в яркое гало вокруг головы.

Пучок белого света брызнул вниз, на ноги; Малак указал пальцем вниз, и ступни тоже оказались внутри такой же белой сферы. На несколько мгновений Малак замер, добавляя силы белым шарам и укрепляя соединявшую их линию, проходившую по центру тела.

Потом маг создал в правом плече огненно-пунцовый шар энергии, излучающий божественную силу. Малак провел горизонтальную линию, соединяя шар с левым плечом; через секунду там появился еще один шар — темно-синий. Он мощно заблистал, распространяя вокруг чувство нежности и сострадания.

Малаку потребовалось несколько секунд, чтобы уравновесить энергии в этих двух цветных сферах. Затем он занялся созданием последнего энергетического центра — в груди. Новый сгусток энергии охватил сердце и легкие, едва заметно пульсируя теплым золотистым сиянием. Этот свет нес ощущение гармонии и уравновешенности и был таким ярким, что казалось, будто он подпитывается энергией остальных энергетических центров.

Малак открыл глаза и сделал сферы невидимыми для физического зрения. Затем он извлек Меч возмездия и принялся чертить четыре запрещающие пентаграммы по окружности, внутри которой стоял. После маг вложил катану в ножны и раскинул руки в стороны.

Он мысленно представил себе защитное поле четырех Архангелов, управляющих стихиями; он вызывал их имена, и стены кельи дрожали от его голоса.

— Передо мной стоит Рафаил. За мной стоит Гавриил. Справа от меня стоит Михаил. Слева от меня стоит Уриил, — звучно, нараспев произносил Малак.

Он открыл глаза и увидел прямо перед собой образ фигуры в желтых одеждах, развевавшихся, словно от мощных порывов ветра. Архангел, казалось, был огромного роста, высотою в несколько миль; его окружала аура невероятной силы. В руке он держал Жезл-Кадуцей. Даже не оглядываясь по сторонам, Малак почувствовал, что остальные три Архангела также стоят вокруг него, каждый со своей стороны.

Постепенно четыре Силы также исчезли из виду. Теперь место было очищено от всяких элементалов и духов, которые могли бы помешать отправлению обряда. Некоторые духи по своей природе были хитрыми, обманными, а то и просто посланцами зла, так что лучше было загодя избавиться от них.

Малак глубоко вздохнул, чтобы настроиться на задуманное; затем он сосредоточился на треугольнике, который соприкасался с защитным кругом, и вынул из ножен Меч возмездия. Вытянув руку с мечом горизонтально перед собою, он старался достигнуть равновесия и рассеять остатки страха внутри. Наконец Малак почувствовал, что готов, и острием катаны принялся вычерчивать в воздухе перед собой перевернутую, «черную» магическую пентаграмму.

Готово. Символ встрепенулся и зажил своей собственной отдельной жизнью. Малак специально дождался времени Темной Луны, чтобы обеспечить полный успех ритуала. Поверхность пентаграммы пошла темно-пурпурными и черными волнами. Магу пришлось бороться с собственным отвращением к демоническому знаку: на мгновение он почувствовал неодолимое желание покончить с этим ужасным действом. Но нет — цель поставлена и ее необходимо достигнуть. Малак был готов заплатить любую цену.

Вонзив Меч возмездия в центр перевернутой пентаграммы, он начертил там полумесяц — знак уходящей Луны. Меч с отвращением завибрировал, неохотно подчиняясь руке хозяина. Малак сосредоточился на свойствах силы, которую собирался вызвать. Эта сила была женской, но не менее опасной, чем мужская. Пожалуй, ее главной чертой была сильнейшая плотская притягательность — ведь Лилит была известна как Искусительница, Царица демонов и суккубов.

Малак начал ритмично произносить заклинания на древнем енохианском языке, и слова вибрировали в толще его ауры. Они словно сами собой легко сходили с его языка, и вскоре молодой маг

почувствовал, что певучий ритм древнего наречия увлекает его за собой. Помимо своего особого значения, Слова Силы помогали тому, кто их произносит, настроить разум на вызываемую сущность. Таким образом создавалась психомагнетическая связь, которая была самым сложным этапом ритуала.

Еще через минуту покрывавшая треугольник кровь сильно, резко запахла и пошла пузырями. Действие все усиливалось; наконец кровь вскипела. Не обращая внимания на растущее напряжение в солнечном сплетении, Малак продолжал. В прошлом он занимался исключительно белой магией и никогда не имел дел с обрядами вызывания Демонов, Сейчас он произносил заклинания вопреки предупреждающим сигналам, шедшим откуда-то из подсознания. Он уже чувствовал, что в ограничивающем треугольнике нарастает энергия. Процесс шел гораздо интенсивнее, чем можно было ожидать в самой начальной стадии ритуала.

И вдруг магическая связь исчезла. Кровь перестала бурлить, да и сама атмосфера в келье изменилась. Слова заклинаний замерли на устах Малака. Маг нахмурился и, склонив голову, начал внимательно вслушиваться. Тишина.

Тогда он отбросил сомнения и принял позу повелителя. Его голос гулко загрохотал под сводами кельи:

—Вызываю, призываю и повелеваю тебе, о дух ЛИЛИТ, немедля явиться предо мною в своем истинном и приличествующем обличье, без всяких уродств и насмешек, повелеваю я так именем Йод Хе Вау Хе!

Малак на минуту замолчал, но ничего так и не произошло. Тогда он воззвал снова:

—Могущественным именем ШАДДАИ-ЭЛЬ-ЧАИ, Всемогущего Бога, я призываю тебя явиться! Я связываю тебя именем Человеко-Бога ГАВРИИЛА и внушающей трепет силой ХЕРУВИМА, могучих ангелов ИЕСОД!

Казалось, будто воздух превратился в одну невероятно натянутую струну, которая вот-вот лопнет; однако напряжение понемногу сошло на нет — сущность, к которой взывал Малак, отказывалась явиться.

В отчаянии Малак выругался и положил Меч возмездия на алтарь. Он совершенно не понимал, почему ритуал не удался. Расположение планет было идеальным, все шло просто на удивление хорошо — даже слишком хорошо. В голове завихрились мысли о всевозможных причинах неудачи. Не имея опыта в общении с духами ада, Малак продолжал размышлять над своим поражением и не заметил, как совершил фатальную ошибку: отступил за край защитного круга, не начертив перед этим запрещающую пентаграмму. Пятка опустилась позади круговой черты, обозначающей безопасное место в келье и...

...В ту же секунду в подземелье ворвался Ад. Кошмарная боль пронизала всю ногу, и Малак завопил, поспешно вскочив обратно в круг. Жуткие, уродливые духи Клиппот завертелись в диком хороводе по всей келье. Они яростно сражались друг с другом, выкрикивая при этом мерзкие дьявольские имена. Большие пожирали меньших, не столь сильных, и тут же рождали новых тварей, наименее проворные из которых немедленно погибали в пастях и клыках. Окружающее безумие наглядно воплощало картину Хаоса: все ни на миг не прекращало двигаться и ничто не существовало сколь-нибудь долго.

Демоны помельче были всех цветов и видов; в большинстве из них угадывались земные прототипы, хотя в целом каждый посланник ада отличался грубой бесформенностью. Там были существа, напоминавшие птиц, ползающих насекомых, обитателей водной стихии. Язвы и нарывы покрывали гнилую, непрочную кожу демонов, а руки и головы казались непропорциональными по сравнению с остальным телом. Половые органы у всех жителей преисподней были либо чрезмерно огромными, либо отвратительно изуродованными. Адская круговерть распространяла вокруг себя мерзкое зловоние, напоминающее запах паленой шерсти.

Первым побуждением Малака, как, впрочем, и любого нормального человека, было закрыть глаза и спрятаться. Однако он продолжал смело стоять посередине круга. Постепенно ужас сменился интересом: всего лишь второй раз Малаку удалось заглянуть в демонический план. Ему казалось, будто не Ад прилетел в келью, а наоборот, подземелье Башни провалилось в Ад: из-за обилия мельтешащих демонов стен кельи не было видно.

Внезапно келью пронизал такой ужасающий, нечеловеческий рев, что эхо его заметалось между набившимися в подземелье потусторонними существами. Демоны тут же притихли и бросились врассыпную, вернувшись туда, откуда явились. На мгновение в келье воцарилась гробовая тишина; затем в десятке ярдов от круга возникла светящаяся восхитительным зеленоватым светом точка. Понемногу она растянулась вширь, превращаясь в вертикальный сияющий стержень высотой добрых шесть футов. Наконец стержень расширился — и вот уже возникла флюоресцирующая человеческая фигура.

Зеленоватое свечение угасло, вместе с ним разом потухли все масляные лампы. Даже Меч возмездия ослабил свое сияние. Малак напряг зрение, чтобы не потерять из виду уже едва различимые очертания явления.

Из мрака, где была фигура, послышалось игривое хихиканье соблазнительницы; оно становилось все ближе и ближе. Внезапно лампы вновь замерцали язычками пламени, и Малак увидел Лилит, Царицу Ночи.

Волосы чернее воронового крыла восхитительно поблескивали при каждом шаге. Полные пунцовые губы манили к себе; нос, глаза, брови — в лике черной царицы все было безупречно. Тонкие, подчеркнуто женственные черты придавали Лилит сходство с эльфом.

Даже самый придирчивый мужчина не нашел бы изъяна на ее полностью обнаженном теле. Белая кожа совсем не казалась нездоровой — скорее, она напоминала не запятнанный ничьим прикосновением мрамор. Большие, идеальной формы груди, удлиненные, изящные ноги и руки только усиливали впечатление от точеной фигуры.

Ступая с соблазнительной кошачьей грациозностью, Лилит подошла к кругу. На лице Царицы Ночи застыло выражение наигранной невинности. Малак в изумлении наблюдал за ней, не в силах отвести взгляд от представившегося зрелища. Он чувствовал, как бурное дыхание теснит грудь. Лилит неспешно обошла весь круг, призывно вытягивая губки и посмеиваясь. Потом она на несколько долгих секунд устремила внимательный взгляд на чресла Малака, торжествуя оттого, что ее присутствие не прошло незамеченным. Малак отчаянно пытался сопротивляться ее чарам, однако физическое совершенство было далеко не самым сильным оружием в арсенале Лилит. Царица Ночи источала мощную, притягательную силу влечения, которой не мог сопротивляться практически ни один мужчина. Она была самим воплощением животной похоти.

—Ну как, нравится тебе мое тело? — Лилит медленно провела кончиком языка по ярким губам.

Голос демоницы был хрипловатым, жаждущим, призывным; Малак ощущал свое бессилие перед зазывными нотками Лилит. Ее горящий взгляд проник глубоко в душу мага, и Малак едва не задохнулся от неукротимого желания, мерцавшего в глубине почти черных в полумраке зрачков. Глаза Лилит излучали неодолимую силу, обещая смертельно сладкое забытье.

—Неужели, Малак, ты не хочешь выйти из круга и присоединиться ко мне? — нежно замурлыкала Лилит.

Малак едва сдерживал свои инстинкты, которые так и норовили вытолкнуть его из круга в объятия царицы ада. Он настойчиво напоминал себе, кто такая Лилит на самом деле, чтобы сдержать свое влечение.

—Думаю, что нет, — наконец выдавил он.

Лилит сердито фыркнула, и на миг в ее глазах появилось нечто холодное, ужасное... но тут же снова появилась спокойная, уверенная в себе соблазнительница, снова приобретшая обманчиво-естественный человеческий вид.

—Ты очень силен, Малак. Ты удивляешь меня. Зачем ты совершил эту ошибку, вызвав меня сюда?

И Лилит кивнула на пустующий треугольник.

—Ты не сможешь коснуться меня, Демон! Лилит разразилась леденящим душу хохотом.

—Почему же? Ведь ты вызвал сюда не только мою сущность —я здесь вся, физически!

И в подтверждение своих слов она сбила на пол одну из ламп. Малак про себя проклинал видение. Из-за ее адской силы, расположения планет и природы самой Башни вышло так, что он вызвал физический образ Лилит вне ограждающего треугольника. Теперь он мало что мог сделать, чтобы заставить ее исчезнуть, — Лилит только посмеется над его попытками справиться с ней при помощи ритуала с пентаграммами. Правда, оба они знали, что ей не удастся сломать печати на стенах кельи — они были нерушимы.

—И все-таки, зачем же ты позвал меня сюда? — с деланной серьезностью Лилит снова обратилась к магу.

—Ты знаешь, чего я хочу, — нетерпеливо воскликнул Малак. — Освободи Лину из-под своей власти! Ты не имеешь права удерживать ее!

—И распроститься с моей любимой забавой? Она нарушила мои планы и за это будет терпеть муки до скончания дней! Кажется, ты забыл, что она отдалась мне по доброй воле. Никто не в состоянии помешать этому!

—Освободи ее, Демон!

Лилит улыбнулась, ее черты вдруг подернулись рябью, чтобы в следующее мгновение превратиться в точную копию жены Малака. И вот она, Лина, стоит сейчас перед ним, такая, как была.

—Ах ты стерва! — не сдержался Малак.

Ответом был лишь издевательский, с оттенком дьявольского превосходства смех Лилит.

—Не могу понять, что ты нашел в этой... потаскухе!

Она пробежала языком по губам, лаская пальцами напрягшиеся груди. Лилит-Лина недобро улыбнулась Малаку, видя, как он сморщился от отвращения. Ее пальцы скользнули вниз, к промежности. Погрузив два пальца во влагалище, демоница принялась сладострастно извиваться, делая вид, будто удовлетворяет свою похоть, но вместе с тем следя за тем, чтобы не прервать контакт с глазами Малака. Наконец она вынула покрытые воображаемой слизью пальцы и жадно облизала их.

Малак отвернулся: его почти физически тошнило от созерцания того, как издеваются над телом его жены. Наконец он поднял глаза — в них светилась такая ярость, что Лилит замерла на месте.

—Ах ты дрянь!

Однако удивление царило недолго, и Лилит сладко улыбнулась ему.

—Надеюсь, мой сладкий, я не слишком сильно обидела тебя.

—Чего ты хочешь? — зло спросил он.

—О-о, дорогой, мне нужно кое-что оч-чень ценное.

—Назови свою цену!

—Сними печати с этой кельи!

При этих словах ее глаза сверкнули, и Малак увидел, насколько она желает этого обмена. Малак опустил голову, размышляя над последствиями такого договора; в это время тело Лилит приняло свой обычный вид. Снять печати запрета с кельи значило впустить Лилит и ее воинство во всю Башню. Правда, благодаря небольшому различию измерений, в которых существовали Башня и остальная Эния, демонические силы не смогут вырваться наружу; однако он, Малак, поплатится за такой подарок своей жизнью, ибо спастись уже не сможет.

Понимал Малак и то, что предание злу столь чистого места будет иметь очень серьезные кармические последствия, но сейчас это уже не имело никакого значения. Гораздо больше смущало то, что Демон не требовал большего; может быть, Лилит предполагала нечто большее, о чем он, Малак, даже не подозревает? И все-таки, он был готов на все — ведь это давало шанс избавить Лину от бесконечных страданий.

Когда он согласно кивнул Архидемону, его подсознание возопило, протестуя, но уже было поздно.

—Поклянись своим настоящим именем, что освободишь Лину из Преисподней сразу же, как только я сниму печати!

Лилит сладко улыбнулась и произнесла слова клятвы. Тогда Малак поднял Меч возмездия и начертил знаки, устраняющие силу печатей.

Как только он закончил действие, келья содрогнулась от торжествующего визга. Внезапно лезвие катаны потускнело; звездный сапфир на рукояти мигнул и погас навсегда. Малака пронзила мысль о том, что он совершил нечто необратимое, ужасное, и он почувствовал, как печально лопнула нить его связи с Высшим «Я».

—Нет, Малак, теперь твоя душа принадлежит мне! Повелители Света отвернулись от тебя и путь твой лежит только вниз.

Лилит почти с умилением разглядывала его, и глаза ее, наливаясь жутким багровым свечением, источали теперь всю силу Ада.

—Ты мой!!!

Малак ошеломленно пал на колени. Стараясь спасти Лину, он уничтожил собственную душу, поработил навеки умерших Адептов, тела которых все еще оставались в Небесной Башне! Он знал, что их души до сих пор частично привязаны к телам, так как Адепты погибли совсем недавно. И теперь эти души не смогут покинуть Башню, которая уже превратилась в частицу царства Лилит.

Лилит приближалась к нему. Теперь Царица Ночи начала быстро расти ввысь и была уже двенадцатифутового роста. Она легко преодолела границу круга — у Малака уже не было силы, чтобы оградить себя. Он взглянул на свою адскую немезиду, в глазах его был страх, но не смерти, а полного разрушения души. Теперь спастись уже невозможно, и Малак чувствовал это с остротой неизбежности.

Руки Лилит превратились в страшные когти, еще недавно красивый рот вытянулся в морду огромного волка. Малак лишь тихо молился в надежде на чудо, которое позволит вернуть вспять все, что он натворил.

Чуда не произошло. Все, что он мог сделать, — это мужественно отказать Лилит в удовольствии услышать его предсмертный вопль, когда она хищно разорвала его тело на части и пожрала их одну за другой...

Часть II

He-Знание

Приведи меня из Нереальности в Реальность,

Приведи меня из Мрака в Свет,

Приведи меня от Смерти к Бессмертию.

—«Упанишады»

15

Как среди цветов вишня — королева, Так и среди людей самурай — господин.

— «Бусидо, Путь Воина»

Планета Теллюс

Малкут Асийский

Ниппонская империя

5-й год правления

32-го Сёгуна

(год 3216 от Рождества Христова)

Сопротивляясь жестоким ударам ветра и снега, Иэйасу Танака пытался наощупь пробраться в палатку, неуклюже стараясь застегнуть бесчувственными пальцами кожаные застежки. Снег покрывал землю слоем в добрый фут толщиной. Танака знал, что единственное спасение в том, чтобы дождаться, пока пурга полностью заметет его снеговой подушкой. Было уже двадцать градусов мороза, и температура продолжала падать. Зима надвигалась неумолимо, и он понимал, что без подходящего укрытия проживет два-три дня, не больше.

Наконец ему удалось застегнуть последнюю застежку. Танака припал к земле, содрогаясь от холода. Вокруг была кромешная тьма. Липкий ледяной пот покрывал все тело. Танака знал, что недолго проживет, вот так отчаянно спасаясь бегством. Преследователи явно были недалеко.

В помутившемся от пережитого разуме вяло ворочались мысли о недавних бедах. У него не осталось пищи, а найти что-нибудь съедобное в ледяной пустыне было просто невозможно. Лошадь совершенно выбилась из сил, но, имея в распоряжении лишь собственные ноги, о спасении нечего было и думать.

События прошедшей недели проносились у него в уме, доводя почти до безумия. Задумавшись о предательстве, он едва смог сдержать слезы. Может, лучше просто умереть, думал он, чувствуя, что его жизнь лишилась всего, ради чего стоило бы ее продолжать. А жить без чести — это было слишком; такого Танака просто не смог бы вынести.

Снаружи его импровизированного убежища зловеще завывал ветер. «Да уж, нормальный человек в такую погоду дома сидит», — подумал он про себя.

Он думал, что Стража Сегуна не испытывает такого отчаяния. Скорее всего, они, наоборот, слишком самонадеянны, полагая, что вот-вот схватят его. И, наверное, они правы, — горько согласился беглец сам с собой. Если его найдут, то прикончат прямо на месте, — что ж, несмотря на все его познания в будо, никто и ничто не заставит его нарушить данный самому себе обет ненасилия.

Он закрыл глаза и свернулся калачиком, стараясь не пустить холод внутрь тела. Через пару минут Иэйасу Танака погрузился в тяжелый сон.

Танака медленно очнулся от сна и, еще не совсем ориентируясь, перекатился в позу, из которой мог подняться на ноги. Внезапно он понял, что выбрался из своей снежной берлоги. В голове бродили неясные мысли, но он был слишком измотан, чтобы разбираться в них, Ему казалось, что он устал гораздо сильнее, чем считал возможным. Удивления не было, оставалось лишь желание вернуться в сладкое сонное забытье. Но как бы то ни было, нужно было разобраться в том, что произошло.

Он поднялся и осмотрелся, с трудом узнавая то место, где он вчера на ночь глядя устроился на ночлег. Все вокруг было покрыто одинаковым снежным саваном, хотя впереди явно проступала зубчатая стена соснового леса. Вряд ли кто-нибудь заметил его недавнее укрытие — сейчас оно находилось под надежной охраной нескольких футов снежного покрова.

С каждым мгновением положение казалось все более странным, и мозг поневоле включился в работу. Его тело больше не чувствовало холода — наоборот, оно было легким, энергичным и мерцало каким-то мягким серо-голубым сиянием. Деревья неподалеку лучились такой же, хотя и менее интенсивной силой. Он даже видел завихрения энергии в воздухе у себя над головой. Небо пульсировало удивительным зеленоватым светом, от которого все вокруг становилось туманным и нереальным. Он знал, что это ему не снится, потому что цвета вокруг были слишком реалистичными.

Медленно и методично наблюдая за окружающим, он вдруг почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Темная неразличимая фигура в черном парила невысоко над землей в ста ярдах от него. Страха он не ощутил — он слишком долго был воином, чтобы пугаться, — только раздражение. Недовольно бормоча что-то себе под нос, он двинулся навстречу фигуре.

Явление сделало жест, приказывая следовать за ним. Танака сделал так, как ему было указано, с удивлением обнаружив, что не идет, а летит вслед за фигурой. Новоявленный проводник легко скользил впереди, и свечение его тела легкими прядями полоскалось у него за спиной, словно крылья.

Послушно следуя за фигурой, он чувствовал, как его осознание смещается как бы под воздействием внешней силы. И вот они уже плывут — нет, просто мчатся! — под сенью леса. Несмотря на быстроту движения, в мозгу Танаки отпечатались каждое дерево, каждый холмик и поляна. Он не сопротивлялся ощущениям, понимая, что это бесполезно; единственное, что его занимало, — это мысль, уж не сама ли Смерть пригласила его в последний полет?

Он все мчался за самозваным проводником сквозь время, давно изменившее свой нормальный ход. Он не был уверен, вызвано ли это состоянием его разума или объясняется непривычностью плана, в котором он находился. Возможно, влияло и то, и другое. За сорок лет жизни с ним никогда не случалось ничего подобного и, если он выживет на этот раз, никогда больше не повторится. Едва уловимое подсознательное чувство говорило ему, что в этом движении он найдет новую цель.

Вдруг без всякого предупреждения его проводник остановился и указал вперед. В этот момент Танака впервые получил возможность подробнее рассмотреть таинственную фигуру. Это была женщина; она была облачена в черную одежду и длинную, тоже черную накидку с капюшоном. Незнакомка распространяла вокруг себя сильное сияние. Это было проявление ее мощной жизненной силы, догадался Танака. Разглядев лицо женщины, он понял, что никогда еще ему не встречалась такая красавица. Рассмотреть волосы под капюшоном было трудно, но они показались ему черными и очень длинными. Ее лицо, исполненное мудрости и сострадания, омрачала печаль; глубокая скорбь застыла и в глубине карих глаз. Судя по всему, проводницу терзало какое-то вселенское горе.

Ты избран мной в качестве преемника. На тебя возлагаю доверие мое — голос женщины прикоснулся прямо к разуму Танаки. Она подняла руку и показала куда-то вперед. Затем контуры ее тела подернулись рябью, и прекрасная незнакомка, явив ему полуулыбку как бы в знак благословения, медленно растаяла в воздухе. Танака снова остался один.

Он взглянул вниз, туда, куда указала женщина, и увидел крохотную долину, которая излучала огромное количество энергии. Золотое сияние, бившее из долины, казалось очень сильным, но не слепило глаз. Танака направился вниз, в долину. Он чувствовал себя немного непривычно, но вполне в безопасности.

В центре естественной впадины возвышались величественные каменные врата, сплошь испещренные рунами и иероглифами. Врата были древними, и Танака почувствовал, что, будь они разрушены, грандиозных катаклизмов не миновать. Сущность врат была более древней, чем сама Земля. Вглядываясь в нее, Танака видел, как тысячи самых различных реальностей возникают в бытии и тут же исчезают навсегда.

Вместе с тем Танака видел, что над вратами нависла ужасная опасность. Они находились в крайне хрупком равновесии и могли рассыпаться в любой момент. Лишь тонкий, крохотный росток, который обвивался вокруг стоек врат, поддерживал все сооружение. Росток безусловно обладал большой силой; но все же без надлежащего питания и ухода он не смог бы удержать мегалиты. Ростку требовалась любовь, и еще — чтобы кто-то направлял его.

Поначалу Танака был озадачен; затем его разум интуитивно осознал: именно на нем, Танаке, лежит ответственность за сам росток и правильное направление его роста. Свою силу и мудрость росток станет черпать из его собственной силы и мудрости. Он чувствовал, что видение совершенно верно — он был более уверен в нем, чем в собственном имени.

Затем в голове Танаки словно опять задули свечу, и тьма охватила его, подобно удовлетворенной недавним осознанием силе. Танака вновь погрузился в сон.

Просыпался Иэйасу Танака тяжело, словно после дурмана. Застонав, он открыл глаза и тут же увидел уже знакомый и почти родной вид своего снежного саркофага изнутри. Измученное тело затекло от сна, но, по крайней мере, в нем еще теплилась жизнь. Все еще оставаясь в палатке, он заставил себя подняться на ноги. Шатер палатки тут же выгнулся вверх, пронизав футовый слой снега. Иэйасу расстегнул застежки, и дневной свет, который хлынул в образовавшееся отверстие, больно резанул по отвыкшим от него глазам.

И снова Танака ощутил пронизывающий холод ветра поздней осени. Он едва не задохнулся, когда морозный порыв внезапно ударил прямо в лицо. Температура была гораздо ниже нуля, и, судя по тому, как начинался день, надеяться на потепление не стоило. Он быстро выбрался из палатки, быстро свернул ее в небольшой сверток и снова положил в заплечный мешок, теперь казавшийся странно пустым.

Солнце, как всегда, целиком скрылось под мутной пеленой природной дымки; сегодня она опустилась еще ниже, так что скрывала даже линию горизонта.

Был почти полдень, и Танака ругал себя, что потратил впустую уйму времени. Он пробрался туда, где вчера оставил лошадь, борясь с порывами метели, так и норовившими сбить его с ног. В одном отношении он был благодарен снегу — он заметал его следы, а значит, вероятно, мог сбить с толку преследователей.

Снежный сугроб перед ним зашевелился и поднялся, отряхиваясь. Танака с облегчением вздохнул: вообще-то его лошадь, покрытая длинной и густой шерстью, была специально выведена для того, чтобы выживать в неблагоприятных климатических условиях; однако он не кормил ее вот уже два дня, и теперь животное теряло силы с такой же скоростью, как и хозяин.

Он очистил кобылу от снега, ласково поглаживая холку и шепча на ухо разные нежные слова. Но только он собрался в путь, как в голове возникли смутные воспоминания о сне. Впрочем, времени на подобные размышления не было — он должен сегодня же выбраться к людям, к жилью, потому что следующую такую ночь ему не пережить.

Холод стоял такой, что кожаные тесемки на его пластинчатых доспехах йорои задубели, так что Танака двигался тяжело и неуклюже, будто был заключен в коробчатую раму.

Его йорои были великолепной работы: пожалуй, от таких не отказался бы и Сёгун. Помимо основной части доспехов — до — там было и несколько важных добавлений. Так, плечи защищались от ударов при помощи содэ — жестких и прочных пластин, сунэате защищали ягодицы, а голени были закрыты хайдате — кольчужными сетками, которые позволяли ногам сгибаться, но при этом надежно укрывали их от ударов. Левую руку традиционно прикрывал бронированный рукав-коте, а правая оставалась открытой, чтобы можно было натягивать тетиву большого лука. Правда, лука у Танаки не было.

Цурубасири — грудную пластину из толстой кожи, располагавшуюся в передней части до, — украшал великолепный орнамент в виде переплетающихся оранжевых и черных цветков тигровых лилий. В рисунке была зашифрована сама натура владельца — тигровые лилии символизировали мягкость и одновременно жесткость воина, достигшего совершенства в своем искусстве.

В кольцах на поясе крепились два самурайских меча — катана и вакидзаси. Это парное оружие было отличительным признаком самурая; простолюдин не мог даже надеяться завладеть этими клинками. Вместе мечи назывались парным оружием дайсе, потому что катана и вакидзаси всегда существуют вместе, рядом. Ни один из мечей не мог быть вынут из ножен просто так — только для битвы; кодекс Бусидо предписывал: только кровь может стать причиной извлечения оружия, так что самурай должен был хорошо подумать, прежде чем выхватить клинок.

Танаке было чуть больше сорока лет — вполне почтенный возраст для обитателей северной, покрытой снегом и льдами части страны Ниппон. Сейчас он выглядел худым и жилистым, но в свое время его считали одним из наиболее мощных воинов во всей Ниппонской империи. Темная, смуглая кожа выдавала в нем уроженца западных провинций. Волосы у Танаки были седыми и короткими, над губой красовалась густая щеточка усов. В бледно-голубых глазах светилась мудрость, и еще — глубокая печаль.

Он медленно двинулся навстречу ветру, щуря глаза от колючих снежинок. Вскоре он понял, что лес уже очень близко. Где-то там, за вершинами деревьев, находится деревушка Киото — конечная цель его путешествия. Его охватило ощущение, будто он однажды уже видел все это; по какой-то странной причине окружающий ландшафт вызывал в памяти сильные ассоциации. Внезапно он понял: сон! Он видел это в недавнем сне и чувствовал, что его путь, каким бы он ни оказался в итоге, неизбежно предопределен. Танака сразу почувствовал облегчение: чему быть, того не миновать, а страха он не ведал. Несколько недель он скакал наобум, желая только спастись, но ведь самурай должен иметь достойную цель — даже если ты ронин, грустно подумал он про себя.

Танака пришпорил кобылу, намереваясь поскорее попасть под покров леса. Он с удовольствием почувствовал, что лесная чаща хоть немного защищает его от колючего ветра. Несмотря на меховые рукавицы, пальцы уже онемели от холода и с трудом удерживали поводья. Хотя, что значили такие мелкие неудобства в сравнении с главной проблемой: как сохранить жизнь!

Больше часа он направлял лошадь по тропе, которая существовала лишь в его воспоминании, однако каждое встречавшееся на пути дерево казалось ему знакомым. Иллюзорная тропа все не кончалась, и Танака понемногу начинал сомневаться, сохранил ли он здравый рассудок после столь серьезного столкновения со стихиями.

Снег был глубоким, и лошадь с большим трудом преодолевала сугробы. Может, он заблудился в этой безлюдной местности? Танака уже не мог точно сказать, в каком направлении находится Киото. Теперь он пробирался по местам, которые казались знакомыми только из-за странного вещего сна...

Он потерял счет времени и в каком-то полузабытьи монотонно раскачивался в седле, как вдруг впереди показалась цель. Сердце забилось сильнее при виде небольшой долины, раскинувшейся прямо перед ним. Внутри бурлила теплая сила, и Танака решительно подстегнул совсем измученную лошадь.

Удивительно, но уже при его въезде в долину погода начала меняться. Воздух был значительно более теплым, выпавший снег постепенно таял. Танака заметил впереди то, к чему он стремился: двенадцать мегалитов, словно древние часовые, гордо высились, окружая то самое место Силы из его видения. Врат, как таковых, видно не было, но Танака знал, что это именно то место, которое указывала ему таинственная женщина.

Он подъехал ближе. Идеальное расположение мегалитов наполнило его душу благоговейным трепетом. На миг ему показалось, что он физически ощущает силу, истекающую из древних камней. В другой раз он даже не подумал бы приблизиться к этому месту, но сейчас он спокойно ехал вперед, чувствуя себя специально приглашенным.

Остановившись на почтительном расстоянии, Танака спешился, и последний кусок пути преодолел самостоятельно. Лошадь послушно ждала на месте, где ее оставил хозяин, — животное было слишком истощено длинным переходом, чтобы проявлять интерес к чему бы то ни было. Он видел, что кобыла из последних сил держится на ногах, и печально думал, что из этой долины он, пожалуй, уйдет уже пешком. Жаль, конечно: он всегда любил животных и заботился о них, а вот теперь самолично загнал лошадь почти до смерти.

Танака подошел к краю круга. Снега на земле не было вовсе, да и ветер куда-то исчез. Теперь ему было даже жарко, хотя частично виной этому были доспехи: его йорои были рассчитаны на выживание в условиях больших холодов.

И тут внимание Танаки привлек какой-то звук, доносившийся из самого центра круга. Там, скрестив ноги и привалившись спиной к одному из мегалитов, сидел мальчишка. Танака поразился: было совершенно непостижимо, каким образом ребенок мог оказаться один в такой глуши. Он осторожно приблизился, и ему показалось, что мальчик разговаривает сам с собой, причем на языке, которого Танака не понимал. Это было тем более необычно, что, несмотря на нелюбовь японцев к чужеземцам, за годы службы во Дворце Сёгуна Танака все же узнал множество чужих языков.

Мальчишка был крепкого сложения, с густой копной черных волос на голове и орлиным профилем. Он сидел, в чем мать родила, совершенно не обращая внимания на происходящее вне каменного круга. Можно было подумать, что он разговаривает не столько с собой, сколько с невидимыми товарищами по играм. Лицо у мальчика было очень печальным, и Танака решил, что он совершил какой-то серьезный проступок. Судя по интонации голоса и жестам, по уму и опыту мальчик мог сравняться с любым взрослым.

Неожиданная встреча озадачила Танаку. Его богатый воинский опыт, который не раз выручал его в прошлом, теперь оказался совершенно непригодным. Наконец он принял единственно правильное решение: вышел из-за своего укрытия и медленно направился к мальчику, стараясь не испугать его внезапным появлением.

Заметив его, мальчик вскинул голову и что-то произнес на своем необычном языке. Наверное, здоровается, решил Танака. Он опустился перед мальцом на одно колено, совершенно не представляя, как же вести себя с этим странным ребенком.

Больше всего его поразили глаза мальчика: синие и глубокие, они излучали невиданную силу, а ведь он, Танака, на своем веку повидал немало сильных мужчин. Этот пристальный взгляд напомнил ему выражение глаз незнакомки из сна — такой же глубокий и трагически печальный.

Танака опомнился от своих мыслей: ведь мальчик, наверное, ждет ответа на приветствие. Он попытался изобразить на лице ободряющую улыбку:

—Извини, малыш, я не понимаю тебя.

Мальчонка удивленно, по-птичьи склонил голову набок. Самурай ткнул себя пальцем в грудь:

—Танака, — медленно произнес он. — Танака.

Мальчик радостно заулыбался, будто вспомнил это имя, вскочил на ноги и с распростертыми объятиями бросился на шею старому воину. Танака изумленно замер: по роду своих занятий он никогда не имел дела с детьми, да и семьи у него не было. Как нужно откликаться на подобные изъявления чувств, он даже не представлял.

Наконец он осторожно взял мальца на руки и понес туда, где дожидалась лошадь. Вначале мальчик удовлетворенно улыбался, но стоило им пройти внешнюю границу круга, как в его поведении наступили странные и драматические изменения. Глубина мудрости вдруг исчезла из его глаз, сменившись совершенно необычным выражением страха. Воздух стал ощутимо холоднее, и тело найденыша пошло крупной дрожью.

Короче говоря, мальчик стал вести себя, как полагается обыкновенному пятилетнему ребенку. Однако его доверие к самураю не исчезло: он продолжал доверчиво прижиматься к Танаке, словно давал понять, что от этого теперь зависит его жизнь.

Кое-как завернув его в тряпье, Танака усадил мальчика в седло впереди себя. Казалось, за это время лошадь значительно восстановила свои силы — наверное, она почерпнула целительную энергию мегалитов. Танака уже понял, что им действительно удастся добраться до Киото. Судьба мальчика имела особое значение, и его, опытного воина, избрали защитником.

16

Весь мир — театр И люди в нем актеры...

—Вильям Шекспир

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Деревня Киото

Никогда еще Иэйасу Танака не чувствовал себя таким счастливым, как в момент, когда он наконец увидел мост к деревушке Киото. Он остановился на лесной тропе менее чем в двухстах футах от моста и вздохнул от нахлынувших воспоминаний — за десять с лишним лет здесь ничего не изменилось.

Он пришпорил кобылу, стараясь удержать поводья негнущимися пальцами. Судя по тому, как болели руки, обморожение он уже заработал.

А перед ним в седле сладко посапывал спящий малыш. Он был завернут в такую кучу тряпья, что трудно было даже сказать, где именно прячется маленькое тельце.

Вот уже несколько часов, как перестал идти снег. Толстое белое покрывало на земле успело заледенеть, покрыться плотной коркой наста, и теперь, когда лошадь приблизилась к крохотной речушке, снег вкусно хрупал под ее копытами. Обычно выпавший снег быстро промерзал; через неделю-другую земля будет укрыта сплошным ледяным панцирем. Покрытие плохонького деревянного мостика не внушало особого доверия, и Танака понимал, что лучше всего спешиться и перейти на ту сторону, ведя лошадь под уздцы. Однако он не хотел будить задремавшего пассажира, да и ноги одеревенели от холода настолько, что вряд ли послушались бы его. Мост они преодолели все же верхом, все получилось нормально, если не считать того, что лошадь несколько раз поскальзывалась.

Киото процветал. Лес, который давал достаточное количество валежника для топки и обеспечивал хорошую охоту, а также близость к воде помогали жителям селения полностью удовлетворять свои нужды. Всего здесь было около сорока домов, каждый из них представлял собой довольно крохотное, но крепкое деревянное сооружение. От столбиков дыма, поднимавшихся над каждой крышей, домики казались еще более желанными и гостеприимными, но в действительности жители этой удаленной от другого жилья деревушки были крайне нетерпимыми к чужакам.

В самом селении снега было относительно немного — и фута не набралось бы, — но все равно улицы были пустынными. Мужчины селения занимались заготовкой последних припасов перед затяжной, темной Зимой, а женщины в это время разбирались с провизией и проверяли, хорошо ли законопачены щели перед приходом больших холодов.

Танака направил лошадь вдоль шеренги домишек; теперь, когда цель была достигнута, силы совсем покинули его. Все тело ломило от боли и взывало об отдыхе, но Танака лишь скрипел зубами: самурай не должен обращать внимания на подобные мелочи. Он чувствовал, что его изможденная кобыла вот-вот упадет без сил: животное словно почувствовало, что выполнило свою миссию, и теперь спотыкалось на каждом шагу. Он был почти уверен, что лошадь не выживет, так как давно переступила грань крайнего истощения.

В центре селения находилась харчевня, которая при случае превращалась в постоялый двор для приезжих — в зависимости от того, соглашались их принять или нет. Естественно, самураев здесь принимали безоговорочно, хотя и не любили, как, впрочем, везде в Империи. Простой люд порядком устал от тирании самураев.

Танака дождался, пока лошадь поравняется с харчевней, натянул поводья и проверил, как там мальчишка — маленький попутчик все так же сладко спал. Вдруг они оба дернулись и вылетели из седла — это кобыла наконец-то поняла, чего от нее хотят.

Совсем обессилев, Танака некоторое время просто лежал на снегу. Как было бы приятно так и остаться, наконец-то отдыхая после дороги! Если бы не ужасный мороз, который пробирал до костей! Он с трудом поднялся на четвереньки, подполз к мальчику, поднял его и заставил себя встать на ноги. В дверь харчевни он буквально ввалился, а уже проснувшийся мальчишка все пытался зарыться в тряпки поглубже, беспокойно поблескивая из свертка полными беспокойства и смущения глазенками.

Хозяйка харчевни подоспела к двери, чтобы поприветствовать гостей. Увидев самурая, она удивленно округлила глаза и что-то пробормотала про себя.

Харчевня была хорошо знакома Танаке. Когда-то он был самураем этой деревни, только в то время нынешняя приземистая пышечка-хозяйка выглядела еще угловатой девчонкой-подростком. Ее мать была женщиной резкой и властной; вот и сейчас одного острого взгляда хватило, чтобы понять, что дочка во всем пошла в мать. Правда, увидев полузамерзшего ребенка, женщина сердобольно заохала:

— Скорее, заносите его вовнутрь! Так ведь и до смерти замерзнуть недолго!

Хозяйка немедленно крикнула взрослому сыну, чтобы он занялся лошадью, и закрыла за гостем тяжелую деревянную дверь.

Внутри харчевни почти никого не было — никто из мужчин в селении не мог позволить себе такую роскошь, как тратить впустую драгоценные относительно погожие дни. Трое единственных посетителей смерили Танаку недоброжелательным взглядом, но сразу же потеплели глазами, признав в чужаке ронина, и вежливо отвернулись.

Танаку трудно было не узнать по его одежде и непривычной в здешних краях смуглой коже. Теперь о его бегстве знал, наверное, не только Киото, но и вся Империя. Среди крестьян он слыл героем. В какую бы деревню он ни заезжал, жители стремились помочь ему и сбить с толку преследователей. Без такой поддержки он вряд ли смог бы выжить.

Отдав ребенка хозяйке, Танака устало побрел к очагу и повалился в глубокое кресло. Все тело горело от боли, словно в агонии. О том, чтобы снять доспехи, и думать нельзя было: из-за чрезвычайно сложной системы застежек даже в идеальных условиях на это требовалось около получаса. Впрочем, на лице Иэйасу Танаки не было видно ни следа переживаний: даже самурай, не имеющий господина, имеет собственную гордость.

Тем временем хозяйка усадила мальчонку подле очага и говорила ему что-то ласковое, утешающее. Тот явно ничего не понимал, но, впрочем, и не пытался избавиться от столь настойчивого внимания, только настороженно стрелял по сторонам темно-синими глазами.

Потом хозяйка вышла из комнаты и вернулась с чашкой дымящегося жаркого. Несмотря на то, что желудок давно мучился от спазм, Танака дал понять, что не голоден. Он не ел уже три дня, но распухшие пальцы все равно не смогли бы удержать деревянную ложку, а выглядеть дураком перед другими самурай не хотел. Зато его юный знакомец, обжигая рот, в мгновение ока расправился с едой. В это время на его лице появилось отсутствующее выражение, хотя мальчишка не забывал поглядывать на своего нового защитника, проверяя, рядом ли он. Хозяйка с неудовольствием и жалостью смотрела, как жадно уплетает ее маленький гость. Она, было, собралась пристыдить мальца, не умеющего вести себя за столом, но Танака заставил женщину промолчать, бросив на нее выразительный предупреждающий взгляд.

Дверь харчевни с треском распахнулась настежь, впустив внутрь облако холодного воздуха. В дверном проеме стоял сын хозяйки; в руках он держал седло и чересседельные сумки самурая. Пинком, захлопнув дверь, он бросил поклажу на пол и подошел переговорить с матерью. Тем временем Танаке удалось снять рукавицы. Он снял с поясной цепи два юаня. Медные монеты были увесистыми, с большим квадратным отверстием, вырубленным в центре, так что держать их в негнущихся пальцах было совсем даже не легко.

Хозяйка подошла к нему и взглянула на деньги.

—Не нужно, — резко бросила она. — Значит так, можешь остаться переночевать, но запомни, чтоб к завтрашнему утру и духа твоего тут не было!

Танака нахмурился.

—Значит так: в деревне теперь другой буси. И, хотя Горун Цзан достойнее многих, я полагаю, что он не сильно обрадуется, если тебя увидит.

Танака покорно кивнул. Завтра он отправится к Эканару — уж старый-то друг, точно примет его.

—Ты что — всю Зиму проторчать здесь собираешься? — голос у хозяйки был воинственным.

Самурай слабо кивнул.

Ладно. Думаю, мясо твоей кобылы пойдет в частичную оплату, — сообщила она. — Я имею в виду, если кто-нибудь спрячет тебя, понимаешь? И еще тебе придется работать.

Понимаю. Я знаю кузнечное дело, думаю, вам это придется кстати.

Какой-то миг хозяйка пристально разглядывала его.

—Хорошо, но это уж как Сайто-сан решит. Иди за мной, я покажу тебе твою комнату.

Танака взял мальчишку на руки и побрел за хозяйкой. Он чувствовал, что тело начинает понемногу оттаивать — только левая рука оставалась чужой. Иэйасу боялся худшего.

Тяжкие приглушенные удары пробудили Танаку от глубокого забытья без всяких сновидений. Сверкая во мраке белками, он попытался раскрыть глаза. Получалось с трудом. Затекшее тело ломило — Танака понял, что так и заснул в доспехах. Прошли еще несколько долгих секунд, прежде чем он понял, где находится. В дверь снова затарабанили, на этот раз весьма громко и нетерпеливо.

Собравшись с силами, он перевалился на бок; все мышцы и внутренности громко запротестовали, моля о пощаде. Наконец ему удалось подняться на четвереньки. В мутных багровых отсветах огня, мерцавшего в очаге напротив, Танака разглядел масляную лампу-ночник.

Он зажег ее, и тонкий язычок пламени окрасил все вокруг в бледно-желтые тона, мягко отодвинув по углам мрачные тени. Воздух в комнате был приятно теплым, с густым запахом дымка. Утвари в комнатушке почти не было, если не считать грубо сколоченной кровати, небольшого комода рядом, единственного простенького стула да очага. Деревянный пол был частично покрыт старой медвежьей шкурой. Окон не было вовсе, как в большинстве крестьянских домов, — самым главным была изоляция от холода, так что наружный свет почти не проникал внутрь.

Танака подполз к двери. Петли были практически новыми и противно заскрипели, когда он распахнул створки. Самурай прищурился, глядя на стоявшего в дверях посетителя — он казался немного знакомым.

Мужчина был довольно стар, лет эдак сорока пяти. Танака редко встречал кого-нибудь старше себя. Высокий и статный гость был широк в груди и плечах, вот только лицо его выглядело преждевременно постаревшим. Темная кожа была потрескавшейся и нездоровой. Практически лысый череп кое-где был покрыт седыми волосами. В глазах мужчины, голубых и прозрачных, светилась мудрость, расчетливость и еще недоверие. Жить в ледовых пределах Ниппонской империи было непросто, и человеку было нелегко взрастить в себе доверие.

Наконец Танака понял, почему вошедший показался ему знакомым: это был Йориэ Сайто, сын деревенского кузнеца, который, верно, уже и сам давно был кузнецом. Они никогда не были друзьями, но когда-то неплохо понимали друг друга. В годы юности Танака был слишком вспыльчивым и амбициозным, чтобы заводить настоящих друзей. Сейчас он с грустью вспоминал о прошлых ошибках.

На секунду взгляды двух мужчин встретились. Потом Сайто отвесил легкий поклон и заговорил.

—Приветствую вас, Танака-сан.

Обращение было вежливым, однако так обычно обращались равные по положению. Танака понял, что его испытывают. Он тоже поклонился, немного ниже, как кланяются вышестоящему начальнику — невиданное дело для самурая, который общается с крестьянином.

—Приветствую вас, Сайто-сан.

Сайто внимательно разглядывал самурая, не веря в происшедшие перемены. В свое время, занимая должность деревенского буси, Танака был горд и жесток; сейчас же, вернувшись сюда в опале, он был полон смирения. Танака изменился, это было видно по его глазам; но сама разница была столь огромной, что это вызывало беспокойство. Обычно смерть приходила за мужчинами слишком быстро, чтобы они успевали превратиться в философов, но этот воин все-таки успел.

—Заходите, пожалуйста, — произнес Танака, ступив в сторону. Сайто кивнул и последовал приглашению. Танака закрыл за ним дверь, а Сайто тем временем опустился на единственный стул. Гость сразу же заметил фигурку ребенка: тот, забыв обо всем на свете, все еще сладко спал. Сайто удивленно приподнял брови: он явно не ожидал увидеть ничего подобного.

Пока кузнец молча разглядывал самурая, тот принялся снимать доспехи.

—Погожие дни заканчиваются, — наконец подал голос Сайто. — Добраться до следующей деревни до больших снегов будет сложно.

Да. Я надеялся обрести приют в Киото.

Кузнец кивнул; было ясно, что слова Танаки нисколько не удивили его. Саньцзин был единственным городом в пределах пятидесяти миль от Киото, и слишком много самураев рыскало по округе, чтобы беглец мог надеяться на спокойное прибежище, где можно переждать.

—Нам опасно укрывать у себя ронина.

—Почти никто из самураев не знает, что я собирался в Киото. Они не станут искать меня здесь.

—Но ведь ты ронин?

—Да. — Не поднимая глаз на собеседника, Танака снимал цурубасири.

—А я теперь деревенский староста, так что мне решать, останешься ты или нет.

—Значит, в твоих руках моя судьба, — пожал плечами Танака. — И его тоже. — Он указал на спящего мальчонку.

Сайто что-то проворчал. Хладнокровное отношение ронина сбило его с толку. Танака никогда не был особенно вспыльчивым, а сейчас вообще был крайне невозмутим.

—Мы ничего не должны самураям. Вы все — жестокие насильники!

Обвиняющий взгляд Сайто обжег Танаку, однако выцветшие голубые глаза самурая спокойно приняли вызов. Он лишь кивнул.

—Но я больше не самурай. Я лишился чести.

Староста внимательно и остро поглядел на собеседника, потом кивнул.

—Ты действительно изменился: в твоих глазах бесчестье выглядит честью. Мы здесь, в Киото, слышали о том, что ты сделал; но те из нас, кто помнит тебя в прошлом, не верят в перемену.

—Что ж, это вполне понятно. Я не горжусь тем, кем я был когда-то. Я убил больше людей, чем было дуэлей у большинства самураев, и это тяжелым грузом давит на мое сердце. Однако я принял обет ненасилия и ничто не заставит меня его нарушить.

На несколько секунд в комнате воцарилась тишина. Староста Киото обдумывал свое решение.

—Если старый мудрец спрячет тебя, ты можешь пересидеть здесь Зиму.

Танака поклонился, демонстрируя, что высоко оценил вердикт Сайто. Кузнец ответил таким же поклоном, но в глазах его все так же светилось недоверие. Не сказав больше ни слова, Сайто вышел из комнаты.

17

Если понимаешь, то вещи оказываются такими, какими они есть на самом деле; если не понимаешь, то вещи оказываются такими, какими они есть на самом деле.

—Дзэнский коан

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Деревня Киото

После того как они, уединившись в своей комнате, расправились с роскошным завтраком, Танака одел своего юного протеже в одежду, которую любезно подарила хозяйка харчевни. Из-за отмороженной руки переодевание показалось Танаке долгим и мучительным занятием. Одежда была явно не по размеру; судя по всему, ее носил еще старший сын хозяйки.

Самурай попытался, было подбодрить мальчика словами, однако это оказалось не таким простым занятием.

Мальчик молча наблюдал за Танакой, позволяя ему обращаться с его телом как угодно. Темно-синие глаза внимательно изучали все вокруг, и в их глубине мерцал пугающе сильный разум.

Поверх своего кимоно Танака набросил серую тяжелую накидку и опустил капюшон, чтобы таким образом скрыть свое лицо — он понимал, что для многих все еще остается незнакомцем.

Танака погасил масляный светильник и взял мальчика на руки. Зал харчевни оказался пустым, что было вполне кстати. Огонь в очаге взбирался по кучке только что уложенных сучьев и тихо потрескивал, уютно разговаривая сам с собой. Деревенские жители по обыкновению не рубили деревья — всякая живая поросль обладала душой, так что для топки и обогрева собирали только сухой хворост и мертвые стволы.

Бережно неся найденыша на закорках, Танака вышел в морозный полдень. Слегка мело, хотя в целом погода была относительно хорошей: большие снега Зимы еще не пришли на эту землю. Как правило, в середине Зимы холод стоял такой, что недостаточно тепло одетый человек замерзал до смерти буквально за пару минут.

Деревушка активно готовилась к предстоящим морозам. Повсюду к небу вздымались клубы серого дыма — это груды собранного хвороста превращались в топочный уголь. Несколько крестьян волокли в деревенский амбар груз пищи и меховых шкур. Они даже не повернули голов в сторону Танаки, но он почувствовал, что ему не удалось остаться незамеченным.

Наконец, он пробрался через глубокие сугробы и очутился у цели. Дом был похож на жилье других жителей, разве что был чуть повыше и попросторнее. Над дверью был укреплен довольно странный рунический символ — крест Тау.

Танака постучал в дверь, и с крыши слетело облачко снежинок. Ветер тут же подхватил их и закружил в диком танце. В глубине дома послышалось шарканье, потом дверь отворилась, и на пороге возник вполне подтянутый старик. На вид ему можно было дать лет пятьдесят, что для Ниппона было довольно необычно. Особый колорит старику придавала серебристая седина, невероятно живая мимика и проницательные голубые глаза, сверкавшие из-под кустистых бровей, которые, словно две гусеницы, жили совершенно отдельной от хозяина жизнью.

Узнав Танаку, старец сердечно усмехнулся, схватил руку самурая и энергично затряс ее. Танака попытался, было сдержать невольную ответную улыбку, но ничего не смог поделать. В обществе Эканара нелегко было казаться несчастным.

Эканар был самым известным — и, в сущности, единственным — мудрецом в Империи. Мудрецы предпочитали жить в городах западной части страны, где цивилизация была более развита. Эканар был родом с запада, и Танака знал, что всегда может на него положиться, потому что его родной отец тоже родился в одной из западных провинций. Именно стремление Танаки реализовать себя, несмотря на то, что он не принадлежал к родовитому сословию, в свое время помогло ему подняться на самую вершину самурайской элиты.

Эканар жил в Киото вот уже двадцать лет: ему нравилась спокойная и мирная жизнь. Здешние люди питали к нему уважение и восхищались им, принимая, как родного. Он немало помогал сельчанам своей мудростью, которая казалась им поистине безграничной.

—Ну, как идет жизнь старого вояки? — с чувством спросил Эканар.

В ответ Танака проворчал что-то неразборчивое и пожал плечами, всем своим видом показывая, что дела — хуже некуда. Эканар сочувственно закивал.

—Ладно, заходи! И занеси своего юного друга. Там у меня есть эль!

Самурай улыбнулся: все-таки в мире еще есть неизменные вещи. Старик никогда не упускал возможности пропустить стаканчик, и таких стаканчиков за день набиралось около десятка. Тем не менее, здоровье у Эканара было отменное, в основном благодаря его неизбывному оптимизму. Танака даже завидовал его способности всегда оставаться счастливым. В списке приоритетов буси для счастья почему-то не нашлось места.

Они вошли в тепло дома, и Эканар тут же наполнил элем две большие кружки. Хозяин и гости уселись в импровизированной гостиной, которую Эканар создал, уничтожив большую часть своего жилища. Все стены были уставлены полками с тысячами книг. Некоторые книги были невероятно древними; другие сохранились еще со времен Старого Мира. Бросались в глаза большие разделы, посвященные истории, географии, искусствам, психологии, конструкторскому делу, алхимии, языкам, мистицизму и магии.

Эканар уже перестал собирать свою библиотеку: мудрец удалился от дел в довольно молодом возрасте. Кроме того, найти подобные книги в восточных землях было практически невозможно, а тех, что уже занимали полки, с лихвой хватило бы на несколько жизней тщательного изучения — если бы Эканар решил этим заняться. Посетители раздражали мудреца своими требованиями, чтобы Эканар отвечал на их вопросы, будучи совершенно трезвым. Сам Эканар находил эти претензии весьма занудными.

Отхлебнув изрядное количество эля, он выжидательно посмотрел на Танаку.

—Значит, все рассказы про тебя — правда? — наконец спросил он. Теперь в голосе Эканара уже не слышалось веселья.

Танака понимал, чем именно интересуется старый друг. Его глаза затуманились от воспоминания недавно пережитого.

—Да, правда.

—Может, расскажешь поподробнее? — мягко поинтересовался Эканар.

По губам самурая скользнула тонкая улыбка. Он даже не предполагал, что старик проявит столько такта; обычно Эканар, что называется, сразу брал быка за рога. С другой стороны, Танака впервые мог поведать свою историю человеку, которому он доверяет. Он понимал, что этим облегчит себе душу после столь стремительного и неожиданного превращения из наиболее именитого воина Империи в обычного отступника.

—Сейчас Сегун находится в весьма слабом и щекотливом положении. Он боится за свое место, потому что знает, что дайме плетут против него заговор, собираясь, возвести на престол нового Сёгуна.

Эканар молча кивнул: то, что рассказал Танака, уже знал каждый крестьянин.

—Страже Сёгуна отдали тайный приказ убить всех главарей заговорщиков-дяйме, а также уничтожить всю их родню. Именно я, будучи капитаном стражников и вообще высшим офицером Стражи, отдавал распоряжения своим подчиненным. Мне приказали лично проследить за уничтожением господина Канадзавы, который тогда был моим наихудшим недругом. Но я почувствовал, что неспособен хладнокровно убить человека. Чувство долга во мне боролось с моей честью. Следовать полученному приказу значило пойти против принципов бусидо.

—И все же дошли слухи, что ты убил в поединке господина Канадзаву, а уж потом скрылся. Отчего же ты оказался в опале?

Танака опустил голову. Когда он заговорил, в голосе послышалась сильная горечь и раскаяние.

—Я не смог убить его четырехлетнего сына, который теперь унаследует трон отца. Там была мать ребенка... она просила меня не делать этого. Стражники уже приближались, а я все не мог заставить себя выполнить приказ.

После долгого молчания мудрец задал вопрос, который напрашивался сам собой:

—А почему не харакири? Я удивлен, что ты до сих пор жив. Лицо Танаки исказилось от боли и стыда.

—Н-не знаю; что-то остановило меня. Появилось сильное ощущение, будто я еще не сделал чего-то очень важного. Однако моя честь уже разрушена, и сейчас я настолько же мертв, как если бы совершил самоубийство.

—Говоришь, сделать нечто важное? Не понимаю, о чем ты.

—По-моему, это каким-то образом связано вот с этим мальцом.

Тут Эканар обратил внимание на второго гостя, до сих пор сидевшего тихо и смирно. Мудрец заметил, что в мальчишке, который теперь жался к своему единственному другу, действительно есть нечто необычное.

—Ну-ка, ну-ка, кто тут у нас? — произнес старик, наклонясь поближе, чтобы рассмотреть.

Танака с удивлением отметил, что мальчик нисколько не смутился пристального взгляда Эканара, хотя прежде вел себя совсем иначе. Он даже отвечал мудрецу внимательным и серьезным взглядом. Внезапно Эканар издал пронзительный вопль и подскочил на месте, напугав обоих гостей. Он тут же умчался куда-то, и Танака слышал, как он взволнованно мечется по соседней комнате. Самурай терпеливо ожидал возвращения друга, гадая, что это могло ему так срочно понадобиться. Эканар меньше всего был склонен к подобным взрывам чувств, хотя его жизненных сил хватило бы на троих.

Наконец Эканар вернулся, держа в руках бумажный пакет с длинными черными палочками. Он молча подвинул пакет мальчику.

—И что он должен с этим делать? — нахмурился Танака; он с удивлением поймал себя на том, что уже привык к роли старшего и теперь пытается защитить мальчишку.

—Это же лакрица, дуралей! Вот, сам попробуй!

Впрочем, ребенок уже сам разобрался, что к чему: он торопливо набивал рот сладкими палочками. Танака не был уверен, что детям полезно есть в таких количествах эту черную дрянь, зато Эканар, улыбаясь до ушей, довольно качался в своем кресле.

—Ну и где ты откопал этого маленького разбойника, а? — спросил старик.

Буси смущенно заерзал на стуле:

—Ну-у, это очень странная история... Однако старик вынудил его продолжать.

Поначалу сбивчиво, постепенно добавляя все новые детали, Танака поведал Эканару о своем сне-видении и путешествии, которое последовало за этим. Эканар слушал, с каждой секундой приходя все в большее волнение. Он то и дело перебивал повествование просьбами прояснить то или это, особенно интересуясь подробным описанием увиденного самураем ландшафта. Это сбивало Танаку с толку: он чувствовал, что память о том сне уже не столь остра, как раньше. Яркими и отчетливыми оставались только пронзительные глаза незнакомки, что указала путь.

Танака с удовольствием закончил рассказ, чувствуя: это было крайне необходимо, чтобы когда-нибудь не сойти с ума от этой тайны. Эканар же потянулся к полкам, где стояли книги по оккультным знаниям, и достал один фолиант. То была одна из самых ценных книг в его огромной коллекции. Мудрец принялся задумчиво листать книгу, неразборчиво бормоча себе под нос, то, кивая головой, то отрицательно мотая из стороны в сторону. Через несколько минут он громко захлопнул том.

—Выглядит, как невольная проекция астрального тела, — взволнованно объявил Эканар, — причем явно навеянная какой-то силой извне!

—Что-что?

Эканар изумился невежеству друга.

—Не обращай внимания, допивай свой эль. У меня еще с десяток бочонков осталось. Сам варил.

Эканар посмотрел на мальчика, который уже успел расправиться с лакричными палочками и теперь вытирал липкие ручонки о штаны.

—Как тебя зовут?

Мальчик никак не отреагировал.

—Кажется, именно это мы можем ему дать, — предположил Танака.

На миг Эканар задумался.

—Как насчет Шадд-рака? — спросил он. — В переводе с одного из западных языков это значит «странный».

Самурай задумчиво почесал подбородок: в этом имени было что-то такое...

—Ладно, пусть будет Шадрак.

Тут мальчуган понимающе заулыбался и воскликнул, указывая на Танаку:

—Кавмер! Кавмер!

Выкрик поразил Эканара до глубины души — Танака видел, какое потрясение отразилось на его лице.

—Что это он сказал? — тихо спросил он, с оттенком настойчивости в голосе.

—Это иудейский, — произнес мудрец, все еще сомневаясь, не ослышался ли он. — Один из языков Старого Мира.

—Ну и...

—Он назвал тебя отцом!

Танака воззрился на ребенка, вновь ощущая предопределенность судьбы.

18

Боль — лучший учитель.

— «Бусидо, Путь Воина»

Выставленная на солнце глиняная чашка так и останется глиняной чашкой. Чтобы стать фарфором, она должна пройти горнило раскаленной добела печи.

—Доктрина Белой Школы

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Деревня Киото

Танака сидел, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене небольшого чердака. Закрыв глаза, он дышал медленно и ровно, разве что чуть затрудненно. Единственная свеча тускло освещала комнату.

Рядом на крохотной кровати сидел Шадрак. Он с волнением и состраданием наблюдал за своим покровителем. Вдруг мальчишка резко повернулся, заслышав доносившийся снизу скрип. Что-то забухало, и люк в полу приподнялся. Шадрак увидел, как над полом явилась голова Эканара, и облегченно перевел дух.

—Иэйасу, кузнец уже ждет, — серьезно сообщил мудрец.

Танака со вздохом открыл глаза и поднялся, захватив завернутый в кусок черного шелка меч-катану. Катану он держал в правой руке, а левая бессильно болталась на тряпичной перевязи.

—Что ж, пойдем.

Он посмотрел на Шадрака — тот сидел, не меняя позы, только преданно следил за ним глазами, словно щенок за хозяином.

—Останешься здесь, — хмуро бросил ему Танака, — там, куда я иду, ты не увидишь ничего хорошего.

Мальчик только смотрел на него, не сделав ни единого движения, когда Танака с Эканаром начали спускаться по лестнице.

—Не переживай, — сказал Эканар. — Без лестницы ему не спуститься.

Мужчины вышли в колючий мороз ночи. Было жутко холодно, но ветра не было, кроме того, весь день падал снег. Оба понимали, что это едва ли не последнее затишье перед снежными бурями большой Зимы. Даже сама тишина сумерек казалась огромным скопищем напряжения, готового в любую секунду вырваться на свободу.

Они пробирались между деревянными домишками, которые в тумане казались одинаковыми. Несколько часов прозрачного и чистого воздуха кряду, будь то днем или ночью, для Ниппон были редкостью. Казалось, что вода и дым моментально кристаллизуются в воздухе.

Наконец они добрались до одиноко стоявшего дома. Из трубы валили густые клубы дыма, и кузнечный жар, казалось, ощущался даже через закрытую дверь. Наверное, это был единственный дом на всю деревню, который остался незаконопаченным на лютую зиму.

—Готов? — спросил Эканар. Лицо у него было непривычно озабоченным.

Танака набрал в грудь побольше воздуха и взялся за ручку двери. В лицо пахнуло жаром, и самурай с непривычки зажмурился. В кузнице они нашли Йориэ Сайто: обнаженный по пояс кузнец орудовал железной кочергой в горне, вороша багровые уголья. Каждое движение заставляло упруго бугриться мышцы на груди и животе кузнеца. Сайто поднял глаза и махнул гостям, пригласив войти.

Мужчины прошли в кузницу, не заметив, как худенькая тень мальчика проскользнула следом за ними внутрь и тут же растворилась в тенях, куда не доставали красные отсветы угля.

К их приходу Сайто приготовил крепкий дощатый стол и стул. На столе были разложены варварски грубые хирургические инструменты, включая пилы для распиливания костей и зажимы для мягких тканей. Взглянув на беспощадное железо, Эканар поспешно сглотнул тяжелый ком в горле, возблагодарив небо, что все это предназначается не ему. Скрытая радость вылилась в открытое сочувствие Танаке, хотя самурай держался стоически. Лицо у него было сосредоточенным и почти совсем спокойным.

—Угли уж нагрелись, — хрипло бросил Сайто.

Танака кивнул и уселся на стул.

—Я готов.

Кузнец взял чашку с отвратительно пахнущей красной дрянью и протянул ее буси.

—От этого ты заснешь на несколько часов.

Танака взял чашку, брезгливо исследовал ее содержимое, потом отставил ее:

—Нет. Это не по-нашему.

Эканар закашлялся; Сайто приподнял бровь.

—Но боль, когда пилят кость...

Вместо ответа самурай положил на стол сверток с катаной и развернул меч. Как только Танака вынул меч из ножен, кузнец восхищенно присвистнул. Клинок был сделан из самой лучшей стали, и работа мастера была выше всяких похвал. Даже не приглядываясь к написанным на рукояти инициалам, Сайто сразу же узнал руку своего отца. В свое время его отец слыл одним из лучших кузнецов-оружейников во всей Империи, так что сейчас клинки его работы считались очень ценными и редкими.

Самурай положил левую руку на столешницу и закатал рукав меховой накидки, обнажив кисть. Спасти руку было нельзя: сквозь багрово-черную, потрескавшуюся кожу блекло проглядывало гнилое мясо. Из трещин и волдырей сочилась зеленоватая и розовая вязкая слизь. Видно было, что Танака сильно страдал от развивавшегося заражения. Оставалось только...

Сайто в последний раз вопросительно посмотрел на Танаку. Самурай серьезно кивнул:

— Когда будете готовы, Сайто-сан, сразу начинайте.

И он тут же закрыл глаза, сосредоточившись на замедлении дыхания. Одновременно Иэйасу закрывал протоки надпочечников. Усилием воли он расслабил тело, освободив разум от всех страхов и посторонних мыслей.

Сайто глянул на Эканара, но увидел, что мудрец лишь беспомощно пожал плечами, и снова повернулся к ожидавшему Танаке. Такого в практике кузнеца еще не было. Казалось, что самурай вовсе не волнуется; его выдавали только выступившие на лбу бисеринки пота — или, может, это от страшной жары? — недоверчиво размышлял Сайто. Люди Ниппон вообще достаточно крепкие люди, а самураи тем более. Но Танака был лучшим из лучших самураев. Он победил в себе все страхи, за исключением разве что страха оказаться никому не нужным.

Кузнец нервно потоптался на месте, взмахнул острым, как бритва, мечом... Лезвие прочертило отвесную дугу, малиново сверкая в бликах красных угольев, и в мгновение ока отсекло больную руку по запястье.

Танака дернулся и глухо простонал, но не сдвинулся с места. Казалось, что он смутно осознает происходящее. Сайто быстро отер лезвие от крови и сунул меч в горн, прямо в кучу раскаленного угля. Потом он вынул катану и сильно прижал раскаленный докрасна клинок к обрубку руки. Пронзительно зашипел пар — это моментально свернулась опаленная кровь. Танака прерывисто вздохнул, лицо его исказилось от непереносимой боли. Но кузнец уже отнял потемневшее лезвие и бросил меч в чан с холодной водой. Сталь тут же успокоенно потемнела, и Сайто с содроганием подумал: если бы так же быстро зажил израненный обрубок!

Танака открыл глаза и полностью вернулся в этот мир. Из угла комнаты донесся отчаянный визг, и самурай повернулся на звук. Через мгновение он почувствовал на шее руки Шадрака. Мальчик насмерть перепугался за своего приемного отца: хотя лицо самурая оставалось таким же бесстрастным, в глазах Шадрак увидел всю боль, которая сейчас мучила его покровителя.

А Танака, взъерошив волосы мальчишки, уже говорил ему что-то ласковое, успокаивающее, стараясь разогнать обуявший приемыша страх. Наконец Сайто закончил охлаждать меч и аккуратно вложил катану обратно в ножны. Во взгляде кузнеца затаилось новое уважение к ронину.

—Что с ним делать будешь? — кивнул Сайто в сторону Шадрака.

Танака неопределенно сморщился.

—Когда окончится Зима, я начну учить его своему искусству, — с напряжением в голосе произнес он. — А до тех пор... может, тебе нужны подручные?

—Да уж, — проворчал Сайто, — мы наполним мускулами этого сорванца. Да и немножко дисциплины ему не повредит, я так полагаю.

—Не переживай, — в тон ему ответил Танака, — дисциплина — это последнее, чего ему недостает.

Деревня Киото

6-й год правления

32-го Сёгуна

(18 месяцев спустя)

Когда Танака распахнул настежь двери и ввалился в дом, весь окутанный клубами морозного воздуха, Эканар поднял голову. Самурай пнул дверь и сбросил на пол у очага вязанку хвороста. Несмотря на утрату левой кисти, Танака вполне мог справляться с большинством хозяйственных обязанностей. Сайто сделал ему подобие стального крюка-протеза, который худо-бедно давал возможность хоть как-то пользоваться левой рукой.

Эканар захлопнул книгу и внимательно посмотрел на ронина, занимавшегося раздуванием огня.

—Иэйасу, ты заставляешь меня волноваться.

—Это почему? — не поворачивая головы, поинтересовался Танака.

—Ты совершенно, невероятно изменился. Именно эта перемена в тебе занимает меня последние месяцы. В молодости ты просто снес бы голову любому, кто осмелился бы предложить тебе заняться поденной работой.

—Человеку свойственно меняться. То было лет двенадцать назад.

—Но не до такой же степени меняться. Я почти не узнаю тебя. Что стряслось? Ведь понятно, что такое философское отношение к жизни за одну ночь не появится.

Танака подбросил в очаг еще несколько сучьев. Огонь с каждой минутой чувствовал себя все увереннее. Покончив со своим занятием, самурай направился к глубокому креслу, не сводя глаз с веселых язычков пламени.

—Конечно, нет. Изменение было постепенным и заняло несколько лет. А начало всему, кстати, весьма эффектное, положил один крест... э-э, один обыкновенный человек.

Услышав, как торопливо поправился Танака, Эканар понимающе ухмыльнулся: от старых привычек не так-то просто избавиться.

—Однажды в Миско на улице на меня налетел какой-то старик. Это было лет восемь назад. Если точнее, то в ту ночь я налетел на него. Налетел, потому что был совершенно пьян. Он, конечно, очень извинялся, но я решил, что в любом случае не помешает проучить нахала.

Страх воспоминания смешался в глазах Танаки с весельем.

—У старика не было с собой никакого оружия, потому что закон запрещает низшему сословию ходить вооруженными. Он казался совершенно беззащитным, но стоило мне атаковать его, как старик легко победил меня. Его не смутило даже то, что я потянулся за мечом. Он просто ускользнул в сторону от клинка, потом разоружил меня и одним ударом выбил весь дух из моего тела.

—А я считал, что в бою ты непобедим. О твоих воинских умениях ходят настоящие легенды.

—Да, я никогда не терпел поражения... от самурая. А в этом случае моим противником был простолюдин, да и свидетелей не было. Так вот, когда я пришел в себя, оказалось, что старик притащил меня к себе домой. Поднявшись, я почувствовал себя оскорбленным — еще бы, ведь меня одолел какой-то крестьянин! Он даже порезал себе ладонь о мой меч, когда вкладывал его обратно в ножны, значит, кодекс чести был не нарушен. Моей вере во врожденное преимущество самурая был нанесен жестокий удар; вместе с ней понемногу стала разрушаться и моя чванливость, хотя для полного избавления от нее потребовались еще долгие годы.

Скоро старик стал для меня добрым другом. Я никому не рассказывал о нем — неудобно, чтобы капитан стражи Сёгуна наведывался к крестьянам. Но я научился у него философии, которой придерживаюсь и по сей день. Это была философия дисциплины и образования, но помимо всего, в ней был заложен фундаментальный принцип уважения к жизни в любом ее проявлении, а еще неприятие насилия, кроме случаев, когда без этого не обойтись.

—И что же это за философия? — Эканар не скрывал своей заинтересованности.

—Бусидо, — в краткий ответ Танака вложил все возможное уважение,

—Разве это не тот кодекс чести, по которому живет всякий самурай?

—Нет. Бусидо, которым руководствуются самураи, это кодекс чести, который служит лишь раздуванию и без того безграничного самомнения. Если самурая оскорбили, он обязан отомстить; а еще он должен выполнять приказы своего дайме невзирая на любые возможные последствия. Но этот бусидо никогда не был записан в книгах, он не является истинным Путем Воина.

—Как же тебе удалось выжить? Ведь ты был капитаном Стражи Сёгуна и вряд ли мог придерживаться принципа ненасилия?!

—В большинстве случаев мне помогали мои прошлые заслуги. Если нужно было что-то делать, я просто отдавал приказ. Мне было совсем не трудно поддерживать среди моих коллег мнение о себе как о жестоком и вспыльчивом человеке. Однако рано или поздно должен был наступить день, когда моя верность Сёгуну вступит в противоречие с Бусидо. Ты уже знаешь: этот день наступил, когда мне приказали расправиться с наследником Ихаты Канадзавы. Сегун настаивал, чтобы я самолично казнил жертву, потому что самым важным было именно убить. Ко всему еще я пользовался полным доверием Сёгуна.

—Наверное, его крайне огорчило твое исчезновение, — заметил Эканар.

Танака фыркнул.

—Да уж, он послал своего кебииси, Хидейори Йоситаку, чтобы тот прочесал всю Империю и разыскал меня. Видишь ли, пока Сёгун не взял меня под свою опеку, я не был настоящим самураем, даже, несмотря на то, что командовал всем Киото. Нельзя стать настоящим самураем, если ты не благородного происхождения и не имеешь родовитой фамилии. И все же Сёгуну удалось изменить это — он сделал меня капитаном своей личной стражи. В то время это было немыслимо, особенно если учесть, что я был полукровка; но никто, даже Канадзава не смог сказать ни слова против решения Сёгуна. Сёгун понимал, что мои способности слишком хороши, чтобы пропасть напрасно. Во время моего первого и, как я думал тогда, последнего визита во дворец правителя мне посчастливилось спасти Сёгуну жизнь.

В комнате воцарилась недолгая тишина. Потом Эканар заговорил.

—Думаю, что из Шадрака получится что-нибудь еще более странное, чем ты.

Глаза Танаки сузились:

—Что ты имеешь в виду?

Мудрец беспокойно заерзал.

—Не знаю. Но зато мы оба чувствуем, что это не простой ребенок.

—Ну и... ?

Среди мыслей по поводу Шадрака были кое-какие соображения, о которых самурай предпочел бы даже не вспоминать. И все же он хотел узнать мнение старого и мудрого друга.

—Он — самый быстрый из детей, которых мне приходилось когда-либо учить. Его разум и любопытство воистину поражают.

Танака что-то проворчал: он не мог не согласиться, что тоже заметил это. Шадрак обучился их языку потрясающе быстро и теперь уже преуспел в чтении и письме. Обычно подобной привилегии учиться удостаивались только самураи, причем процесс обучения растягивался на долгие годы.

—Но должен тебе заметить, что он перестал всего опасаться. Эти последние шесть месяцев совершенно изменили его. Ты славно с ним поработал. Скажу даже, что я весьма удивлен.

Танака смущенно уставился на полупустую кружку с элем. Ему все еще было трудно открыто демонстрировать свою привязанность к мальчику, хотя он очень заботился о Шадраке.

—Саито хорошо с ним поработала, — наконец сказал он. — Теперь парень силен и вынослив.

Эканар захихикал.

—Точно. По-моему, Сашка присматривает за ним как за своим собственным. Прямо-таки влюбилась в него. Ты же знаешь, они с Йориэ всегда хотели иметь детей.

Танака было протестующе вскинулся, но тут же расслабился, осознав свою острую реакцию. Эканар улыбнулся и закачал головой, в полной мере ощутив, сколько заботы проявлял самурай о Шадраке. И еще он понял, до чего же непривычно самураю вот так, ни с того ни с сего, завести себе почти настоящую семью. Как бы то ни было, в нынешнем Танаке нельзя было узнать прежнего агрессивного самурая. Интересно, подумал Эканар, каким он станет через несколько лет? Вслух же мудрец спросил другое:

—А как с его памятью?

Танака неопределенно пожал плечами.

—Кажется, он не помнит ничего о своей жизни до встречи со мной. Он все еще не осознает своего отличия.

—Да, но у него прирожденное знание иудейского языка.

Наступила неловкая пауза. Как-то Эканар уверял буси, что здесь, на Теллюсе, вот уже много тысячелетий никто не пользовался иудейским. Нельзя сказать, чтобы это соображение прояснило происхождение мальчика, скорее, наоборот.

—Ну да ладно. Завтра, между прочим, первый день Весны, — с наигранным оживлением переменил тему Эканар.

—Вот когда начнутся настоящие испытания, — поморщился Танака.

—Ты о чем?

—Моя задача заключается в том, чтобы сделать Шадрака сильным, — и я сделаю это, так что ни один смертный не решится выйти с ним на бой. Или я добьюсь своей цели, или мы с Шадраком погибнем на пути к ней.

Эканар внутренне содрогнулся от пророческой силы слов друга.

19

Когда человек лишен целеустремленности и разум его недисциплинирован, чувства его несутся туда и сюда, словно табун диких лошадей; но когда человек целеустремлен и разум его нацелен, тогда они слушаются повода, словно объезженные лошади.

— «Упанишады»

Эния

Иесод Иецира

Заколдованный лес

(1000 лет спустя)

Бэл на мгновение замер, вглядываясь в закатное красно-коричневое небо. Багровый диск солнца яростно впивался лучами в желто-зеленую крону леса. Чем больше дневное светило опускалось за горизонт, тем сильнее чувствовалось нараставшее между деревьями мрачное напряжение. Одновременно с напряжением откуда ни возьмись возникали щупальца тумана; подобно ненасытным пальцам они методично ощупывали все вокруг.

Бэл передернулся от неприятной дрожи. И возникла она не из-за прохлады зимнего воздуха. За эту тысячу лет Эния изменилась настолько, что даже Черный Адепт не мог чувствовать себя уютно среди враждебной дикости природы.

«Что же ты наделал, Мастер?» — горько подумал Бэл. Ясно ведь, что все это натворил Детен, когда вызывал Лилит. «Вот тебе и план сновидений» — он почувствовал, насколько иронично звучат сейчас эти слова.

—Слушай, может, пойдем вперед? — обратилась к нему Йихана. — Ненавижу эти проклятые деревья, да и оставаться здесь опасно.

Бэл обернулся и посмотрел на нее. После той гонки, которую он устроил, Йихана бурно дышала. Лицо ее было пунцовым. Короткие светлые волосы за неделю хождений по лесу свалялись и утратили свой блеск, зато пристальный взгляд голубых глаз был таким же острым и, как обычно, таил в себе скрытую агрессию. Взгляд был осуждающим, его обладательницу непросто усмирить. Бэл перевел глаза на выпуклый живот подруги — там внутри, росло его семя.

—Надвигается ночь, — сказал он. — Нужно немедленно отыскать укрытие. Сегодня Темная Луна.

Он схватил руку Йиханы и быстро зашагал вперед. Попутно Бэл внимательно оглядел свою спутницу. Он заметил, что соединявшие их вместе нити темной эфирной связи ослабевают, и при помощи визуализации восстановил их. Несмотря на то, что сейчас Йихана шла за ним по доброй воле, было очень важно, чтобы она оставалась в полной его власти до самого рождения ребенка. Да-да, рождение ребенка — только это имело значение. Несмотря на глубокую привязанность к Бэлу, Йихана была слишком капризной, чтобы ей можно было доверять.

Очертания деревьев древнего леса исказились, превратившись в агонизирующие фигуры; Бэлу показалось, что их ветви, словно замершие на полпути корявые ручищи, тянутся, чтобы отомстить. Они таинственно шелестели листвой, словно шушукаясь о чем-то. Желание найти безопасный ночлег стало еще сильнее, и Бэл прибавил ходу. Теперь он почти волок Йихану за собою.

—Ты помнишь все, о чем я тебе говорил? — вдруг спросил он.

В вечернем полумраке черные одежды мужчины резко контрастировали с ярко-желтым одеянием молодой женщины. Символ Адепта Желтой Школы на груди у Йиханы кроваво блеснул в последнем луче заходящего солнца.

—Конечно, помню. Я что — идиотка? — с холодным недовольством воскликнула Йихана.

—Ну так повтори! — зло прошипел Бэл. — Это очень важно, чтобы ты помнила абсолютно все.

Даже несмотря на свою черную силу, Бэл не мог полностью подчинить себе волю молодой женщины. В этом заключалась одна из причин, по которой он выбрал именно ее: Йихана во всех отношениях принадлежала к крепкой породе, так что ребенок должен был родиться тоже крепким и сильным.

—Наша первейшая обязанность состоит в защите ребенка. Ничто другое не может быть более важным, — послушно произнесла Йихана.

—Правильно! А почему?

—Потому что это плод твоего Мастера, который однажды вернется, чтобы возглавить Черную Школу.

—Не только моего Мастера, — возразил Бэл. — Со временем ему будут подчиняться все. Он придет, чтобы исполнить Предназначение. Придет, чтобы разрушить этот отвратительный план и всех вместе с ним. Когда он вернется, он поколеблет власть самих богов!

—Это уж точно, — в голосе Йиханы прозвучал сарказм, но Бэл знал, что это ее обычная манера говорить. На самом же деле Йихана желала рождения ребенка не меньше, чем сам Бэл, хотя он до сих пор не мог понять, зачем ей это нужно.

—Пошли! — резко оборвал ее Бэл. — Нам следует поторопиться, потому что ночь в лесу мы вряд ли переживем — во всяком случае, при Темной Луне.

Между тем чаща наполнилась торопливыми шорохами — это зверье, стремясь избежать нежелательных ночных встреч, торопилось укрыться в своих норах до утра. Туман все сгущался, приобретая кроваво-красный оттенок. Несмотря на обычно сильное самообладание, Бэл испытывал беспокойство, близкое к панике. Теперь он почти волок Йихану за собой. Раньше ему никогда не доводилось оставаться на открытой местности во время Темной Луны на Энии; впрочем, он не знал никого, кто после этого остался бы в живых.

— Мы должны спешить! Давай же, из-за луны моя магия слабеет. И запомни: если мы потеряем друг друга — беги и найди себе укрытие, Я использую всю силу, которая есть в моем распоряжении, чтобы защитить тебя.

И Бэл коснулся талисмана на шее у спутницы. Почувствовав в нем астральную силу, он немного успокоился, Только бы ребенок нормально родился, тогда все будет в порядке.

Когда они пробирались сквозь густой подлесок, Черный Адепт нервно оглянулся по сторонам. Что-то видело их; оно наблюдало за ними с природной жадной неуловимостью. Боковым зрением он заметил нечто крохотное, черное, мелькающее между деревьями. Он резко развернулся: таинственное создание исчезло, продолжая следить за ними. Бэл кожей чувствовал пристальный взгляд и пошел еще быстрее, приказав Йихане не отставать. Теперь они почти бежали по лесу. Адепт переживал за состояние спутницы, понимая, что, если он не станет подгонять ее, оба, скорее всего, погибнут.

Как ругал себя Бэл за то, что они выбрались в путь именно во время Темной Луны! Он надеялся еще до сумерек добраться до безопасных стен Желтой Школы, но сейчас на это не стоило и надеяться — до пристанища оставалось добрых пару миль. Беременность Йиханы замедлила движение гораздо больше, чем он ожидал. Оставался единственный шанс — выйти к водопаду; он знал, что позади водной стены была система пещер. Во всяком случае, была в то время, когда он в последний раз приходил в Заколдованный лес, а с тех пор прошла целая тысяча лет.

Внезапно ночной воздух потряс пронзительный вой, и Бэл почувствовал, как у него инстинктивно сжалось все внутри. Они уже были близко от водопада — он даже слышал шум воды. Может, ему только почудилось? Красный туман становился все плотнее; он запеленал землю фантастическим покрывалом и теперь поднимался все выше. Они шли по грудь в кровавом клубящемся месиве. Резкий и едкий запах багровой мглы ударил в ноздри Бэлу, обжег легкие. Йихана тоже начала задыхаться. Она перестала даже жаловаться и ворчать — верный знак, что шла из последних сил.

Где-то над головой, в кронах деревьев затаилось черное существо. Бэл чувствовал, что оно выслеживает их, не показываясь, но и не отставая. Он чувствовал внутри себя ненависть, которую существо испытывало к нему. Чувство было сильным и определенно обладало личностью. Каким-то шестым чувством Бэл понимал, что существо считает его своим кровным врагом. На первый взгляд, маленькие размеры тайного недруга не могли сбить Черного Адепта с толку — положение складывалось серьезное.

Неожиданно Бэл и Йихана выбрались на небольшой просвет и очутились прямо перед водопадом, который шумел внизу. Адепт начал спускаться по крутому откосу берега, но двигался слишком быстро. В результате оба не удержались и громко бултыхнулись в озерцо, куда впадал водопад. Вода была такой холодной, что все тело онемело, и Йихана от неожиданности громко завопила. Бэл попытался глотнуть воздуха, но закашлялся, поперхнувшись водой. Оба оказались глубоко под туманной пеленой, от которой глаза неудержимо слезились. Он потянул Йихану в направлении к водопаду, шум которого доносился сквозь туман. Что-то под водой чиркнуло по его ноге, и Бэл рванулся вперед, стараясь не поддаваться панике. Что подумал бы Детен, увидев, как он теряет самообладание? Эта мысль успокоила Черного Адепта, а через несколько мгновений они уже проскользнули сквозь водяную стену.

Бэл выбрался на гребень скалы и подтянул за собой Йихану. Несмотря на небольшой рост, молодая женщина оказалась довольно грузной — сказывались беременность и мокрая одежда. Оказавшись в небольшой пещере, Бэл тяжело привалился к скальной стенке, пытаясь отдышаться. Цельный водяной щит отгородил их от ядовитого тумана, и черный маг с удовольствием воспользовался короткой передышкой.

—Не двигайся.

Услышав шепот прямо над ухом, Бэл окаменел. Он почувствовал острие приставленного к горлу кинжала и сразу оставил всякую мысль о сопротивлении. В таком положении нечего было и надеяться разоружить противника.

—Ты тоже, мисс.

Краем глаза Бэл заметил еще одного нападающего — тот подошел к Йихане и грубо схватил ее.

—Осторожнее! Она носит ребенка! — яростно прошипел Бэл, но тут же умолк, когда кинжал надавил на шею, выдавив тонкую полоску крови.

—Будешь прилично вести себя — и, может быть, она останется жить, — предупредил другой, рывком заставив Йихану подняться на ноги. Бэл заметил, что движения бандита все же стали более осторожными.

—Руки за голову, — снова приказали Бэлу из-за спины. Поморщившись от смрадного дыхания незнакомца, Бэл подчинился.

Их развернули в сторону темного зева пещеры и толкнули вперед. Бэл слышал тяжелое дыхание Йиханы позади. Сегодняшнее путешествие она перенесла тяжело: до родов оставалось всего три месяца.

Глаза Бэла все еще не привыкли к темноте, и он каждую секунду опасался натолкнуться лицом на каменистый выступ. Однако захватчики, очевидно, хорошо знали маршрут. Они легко скользили во мраке, потом Бэл заметил слабое мерцание впереди. Пещерный массив оказался гораздо более сложным, чем ему казалось, тут было полно опасных козырьков над обрывами и туннелей, ведущих в никуда. Интересно, подумал он, если ему удастся сбежать и спрятаться где-нибудь подальше, смогут ли преследователи найти беглеца? И вообще, можно ли надеяться, что один из путей выведет наружу? Впрочем, он понимал, что ночью не стоит покидать такое надежное прибежище.

Еще один крутой поворот — и свет, до этого казавшийся едва различимым, теперь с такой силой брызнул в глаза, что Бэл ослеплено заморгал. Узкий проход расширился до размеров огромной пещеры. В нос ударил тяжелый дух пота, гниющей пищи и горящего дерева.

Пещеру освещал небольшой костерок; жар пламени доставал до самых удаленных уголков. Дым медленно поднимался, исчезая далеко наверху в вентиляционной отдушине, не видной снизу. Вокруг костерка сидели несколько мужчин — наверное, бандиты, подумал Бэл.

—Мендас, мы нашли этих двоих у водопада, — сообщил тот, кто привел Бэла.

Оглянувшийся на эту фразу мужчина был хорошо сложен, но имел вид первобытного человека. Он возлежал рядом с беременной женщиной; судя по всему, той предстояло скоро рожать. Бэл тут же увидел эфирные течения, которые связывали эту парочку. Очевидно, женщина была воительницей, и мужчина очень заботился о ней. Мендас поднялся и направился к пленным. Бэла грубо толкнули в спину навстречу главарю; зато он освободился от кинжала у горла. От внимания Черного Адепта не ускользнули несколько заряженных арбалетов, нацеленных прямо ему в сердце.

Йихану несильно подтолкнули, и она встала рядом. Молодая женщина осматривала все вокруг горящими глазами; даже находясь в роли добычи, она оставалась охотницей. Более того — теперь она внимательно разглядывала Бэла; шок от ледяной купели вернул ей полное сознание, одновременно разрушив его власть над ее разумом.

—Это что такое? — спросил Мендас, пристально оглядывая Бэла с головы до пят. — Черный Адепт и без значка Колдуна? Да еще в обществе Адепта Желтой Школы! Странную компанию водишь, Адепт!

Бэл смело встретился глазами со взглядом главаря.

—Я не имею никакого отношения к Колдуну. Это шарлатан, не имеющий права руководить Черной Школой. А путешествую я с тем, с кем мне хочется.

Мендас захохотал, остальные бандиты присоединились к нему.

—Колдун правил Черной Школой в течение тысячи лет — и ты оспариваешь его права? Ба! Рука Колдуна простирается от края до края этого плана. Нет никого, кто мог бы бросить ему вызов!

Бэл тонко улыбнулся:

—Тот, кто бросит ему вызов, есть!

—Кто? Ты? Ха-ха-ха, — благодушно рассмеялся Мендас. — Это ты шарлатан.

—Я знаю, что за демон этот Колдун, но скоро его правление подойдет к концу, запомните эти мои слова. И прекратит его не моя рука, хотя я буду рядом с тем, кто низвергнет демона.

Вдруг смешинки исчезли из глаза Мендаса. Бэл понял, что предводитель шайки не более предсказуем, чем Йихана.

—Ты весьма словоохотлив, маг, — бросил Мендас, — я думаю, Колдун заплатит за тебя приличную сумму. Он не любит самозванцев.

Бэл посмотрел на Йихану.

—Вы можете взять меня в плен, если отпустите эту девушку, не причинив ей вреда. А со мной можете творить все, что вам заблагорассудится.

Мендас захихикал; его глаза внезапно засветились странным безумием. Только теперь Бэл почувствовал, насколько неустойчиво настроение этого человека — его эмоции менялись чаще, чем ветер.

—Шарлатан, ты не в том положении, чтобы торговаться. Если ты действительно владеешь магией, забудь о ней: сейчас она тебе не поможет. Луна работает против тебя, наступает время, когда можно полагаться только на крепость стали.

—В таком случае, я взываю к вашему благородству: отпустите эту девушку невредимой. Я не стану сопротивляться.

Мендас пристально осмотрел фигуру Йиханы, она жестко, без тени страха встретила его взгляд.

—Хорошенькой ее не назовешь, но она имеет наглость вот так смотреть на меня. Что ж, она станет недурной игрушкой для моих молодцов.

—Но она носит ребенка! — гневно воскликнул Бэл.

—Здесь, в этой дикости, выбирать не приходится, — криво усмехнулся Мендас.

Бэл стиснул кулаки, стараясь усмирить свою ярость. Он повернулся к Йихане и коснулся талисмана, висевшего у нее на шее.

—Помни о нем. Он защитит тебя.

—Бэл! — прошипела она сквозь зубы. — Ты не можешь оставить меня одну здесь!

Глаза Йиханы яростно горели, зрачки сузились, как у кошки. Бэл чувствовал, что она едва сдерживается, чтобы не ударить его — а уж Йихана если ударит, то это будет совсем не пощечина.

—Я должен идти. Амулет будет оберегать тебя. Верь — в нем заключена большая часть моей силы.

Крохотное темное существо, незамеченное обитателями пещеры, проскользнуло внутрь и спряталось в тени. Оно лежало во мраке, наблюдая происходящее и дожидаясь удобного момента. Йихана схватила Бэла за руку, словно стараясь не дать ему уйти.

—Боюсь, черный маг, ты никуда не пойдешь, — с поддельным умилением сообщил Мендас. — Очевидно, мой слух острее, чем ты думаешь.

—Если ты коснешься кого-либо из нас, я уничтожу самое дорогое для тебя, — сообщил Бэл, выразительно скосив глаза на жену Мендаса.

—Ты осмелился угрожать моей жене? — взъярился Мендас. — Застрелить его!

Внезапно пещеру охватил невесть откуда взявшийся ураган. Бэл поднял руку и жена Мендаса вскрикнула, словно в агонии. К Черному Адепту устремились три стрелы из арбалетов, но тело Бэла немедленно породило сверкающую световую вспышку. Стрелам было не суждено встретиться с целью — когда вспышка исчезла, Бэл исчез. Йихана судорожно вздохнула и прижала к груди потемневшую руку.

—Ублюдок! — наконец выдохнула она.

—Найти его! — завопил Мендас. Он подбежал к жене, которая рыдала, содрогаясь от пробегавших по телу конвульсий.

—Ребенок! Он навел порчу на ребенка!

Сгрудившись, бандиты беспомощно стояли вокруг женщины, а она все кричала и стонала от боли.

Йихана быстро осмотрелась, стремясь найти путь, которым улизнул Бэл. Она знала, что он не телепортировался — чтобы таким образом спроецировать себя в другое место, потребовалось бы слишком много энергии. Бэл создал вспышку лишь для отвлечения внимания и каким-то образом удрал во всей этой суматохе. Возможно, он воспользовался магией, чтобы слиться с тенями по углам пещеры.

Охранники разбежались во все концы, собираясь изловить сбежавшего мага. На Йихану никто не обратил внимания, но она знала, что шансов сбежать у нее почти нет. В пещерах было полно переходов, большинство из них оканчивались тупиками, а она не имела ни малейшего представления о том, куда бежать. Она провела рукой по животу, чувствуя, как шевелится внутри шестимесячный ребенок; пожалуй, он самая большая помеха побегу. Она поклялась в душе: если ей удастся скрыться, даже при условии, что она лишится ребенка, — она сделает это. Собственная голова была дороже жизни любого младенца, каким бы важным он ни был.

Внезапно Йихана почувствовала руку охранника на своем плече и поняла, что последний шанс утрачен.

Мендас отчаянно пытался хоть как-то облегчить положение жены, которая совсем зашлась в агонии.

—Ребенок выходит! — сипела женщина сквозь стиснутые зубы.

Йихана с презрением наблюдала, как Мендас держал жену за руку и пытался хоть как-то успокоить ее. Словно почувствовал насмешливый взгляд Йиханы, главарь поднял глаза.

—Избавьтесь от нее! — крикнул он охраннику, который держал Йихану, и чиркнул пальцем по горлу.

Охранник кивнул и куда-то потащил Йихану, нащупывая кинжал на бедре. Йихана бешено сопротивлялась, но беременность делала ее движения — а заодно и магию — медленными и бесполезными. А совсем рядом во мраке черное существо тихо ворчало, готовясь нанести удар.

—Подожди, — крикнула Йихана. — Я могу помочь твоей жене!

Охранник замер, пока Мендас раздумывал над словами пленницы.

—Я была в детских публичных домах Горома. Я много помогала при родах, а наблюдала их еще больше! Ты, верно, ничего не смыслишь в ремесле повитухи. Давай помогу! Я все-таки женщина.

—Значит, в детстве ты была потаскухой?

—Я не всегда была посвященной, — в голосе Йиханы послышалось злобное отчаяние.

Она видела, что разум Мендаса сейчас балансирует на острие бритвы: отчаяние боролось с крайней подозрительностью.

—Ну... хорошо, — неуверенно произнес он. — Сделай, что сможешь. Но если она умрет...

Одного его взгляда было достаточно, чтобы Йихане незачем было дожидаться конца фразы. Охранник ослабил свою хватку, и девушка подбежала к лежащей женщине.

—Как ее зовут? — спросила она.

—Тара, — ответил Мендас. Услышав в его голосе прямо-таки тошнотворную нежность, Йихана скривилась от отвращения.

Она осторожно потрогала живот Тары.

—Это мальчик, — произнесла она, не совсем уверенная в том, что говорит. На самом деле, почти при всех родах, где ей довелось присутствовать, матери умирали — больше всего ей доводилось видеть аборты.

Внезапно Йихана сильно нахмурилась:

—Ребенок неправильно повернулся. Он пойдет ножками вперед.

—Это плохо? — настороженно спросил Мендас.

Йихана тихо чертыхнулась. Она не имела никакого представления о том, что Бэл сделал с этой женщиной. Он мог сглазить ее, но, скорее всего, он лишь ускорил роды. Не в его стиле было без нужды расходовать лишнюю энергию.

—Это... это... не очень хорошо, — осторожно начала Йихана. — Ребенок очень большой, поэтому спасти и мать, и ребенка будет очень сложно.

—К черту ребенка! — заревел Мендас. — Спасай Тару! Мне как никогда наплевать на то, что ты сделаешь с этим отродьем! Делай, что хочешь! Скорми его труп волкам!

Мгновение Йихана просто смотрела на него: даже она изумилась такой бессердечности. Глядя в пылающие глаза Мендаса, она поняла, что главарь бандитов буквально помешан на своей жене.

Внезапно в пещеру вошел охранник.

—Мендас, мы обнаружили следы черного мага. Он все еще в пещерах.

Мендас вскочил на ноги.

—Я пойду с вами.

Он оглянулся на трех головорезов, остававшихся в пещере:

—А вы хорошенько следите за ней. Я буду через пару минут. Йихана с ненавистью следила за тем, как главарь поднялся и шел. Она уже не сомневалась в том, что он не совсем в здравом уме.

Почувствовав слабое прикосновение к запястью, она повернулась и увидела, что Тара хочет привлечь к себе ее внимание.

—Ну, что там? — холодно спросила Йихана.

—Ребенок, — прошептала Тара. — Не обращайте внимания на моего мужа. Вы должны спасти ребенка.

—Но это невозможно. Ребенок не родится, если тебя не разрезать.

—Так сделайте это!

—Ты не выживешь, — хмуро бросила Йихана. — Я не хирург и не смогу тебя зашить.

—Неважно! — с напряжением в голосе прошептала Тара.

—Зато мне важно! — рявкнула Йихана. — Потому что если ты умрешь, погибну и я. А я совсем не хочу, чтобы это произошло.

Заметив их оживленный разговор, охранники, хотя и не разобрали ни слова, все же придвинулись поближе.

—Пожалуйста! — шептала Тара. — Вы ведь сами скоро станете матерью. Вы должны понимать, что я чувствую.

—Нет, не очень понимаю, — сказала Йихана, но в ее голосе теперь слышалось неподдельное любопытство. Она снова взглянула на беспомощную роженицу и внезапно поняла, что мольба Тары тронула ее. Несмотря на непривычность ощущения, она не могла отрицать его существования.

—Эй! — крикнула она ближайшему к ней охраннику. — Подай мне кинжал!

Тот беззубо ухмыльнулся:

—Вы действительно считаете, мисс, что я совсем дурак? Вы через минуту порежетесь.

—Дай ей кинжал! — приказала Тара. — Или я скажу Мендасу, что ты ослушался меня.

Лицо солдата тут же стало пепельно-серым, и он молча протянул Йихане кинжал, причем рукояткой вперед. Она рванула нож на себя, глаза светились торжеством от этого мелкого триумфа.

—А теперь оставь нас, — сказала Йихана охраннику, — и захвати с собой своих дружков. Охраняйте вход. А мне предстоит провести весьма деликатную операцию.

Солдат посмотрел на Тару; она кивнула ему и он, немного поколебавшись, подчинился, сообщив подельникам о распоряжении.

—Я никогда этим не занималась, — сообщила Йихана. Тара тяжело сглотнула, затем кивнула.

—Просто постарайся не навредить ребенку.

В ее глазах Йихана видела страх и поразилась душевной силе роженицы. Сила характера — это было одно из немногих качеств, которые Йихана действительно уважала в других.

—Закрой глаза, — бросила она Таре.

Потом Йихана положила ладонь на лоб женщины и сосредоточилась. Из-за неблагоприятной лунной фазы ей было трудно собрать в себе нужные силы, однако постепенно она почувствовала знакомое пощипывание — энергия потекла через нее. Тело Тары расслабилось. Бедная женщина впервые за последнее время избавилась от боли и мягко погрузилась в транс.

Йихана сорвала с Тары ночную рубашку, обнажив огромный живот. Несколько мгновений, показавшихся ей бесконечными, она держала над чревом занесенный кинжал, сама не веря в то, что собирается сделать. Она не имела ни малейшего представления о том, как произвести задуманное, не поранив младенца.

«Какого черта я здесь делаю? — спрашивала себя Йихана, — мне следовало выбраться отсюда, вместо того чтобы кромсать живот какой-то женщины!»

На мгновение она совсем было решилась воспользоваться моментом, пока разбойники заняты, и убежать; правда, она все еще не знала, куда именно следует направиться. В любом случае, шансы сейчас будут больше, чем тогда, когда вернется Мендас и обнаружит, что его жена мертва. Странно, но она чувствовала обязанность вынуть на свет этого ребенка. Обычно она не чувствовала особой привязанности ни к людям, ни к животным — более того, она считала это скорее собственной силой, чем слабостью! И вот, пожалуйста: сейчас она хочет извлечь ребенка, не повредив ему!

«Направь мою руку, о Исида!» — пробормотала Йихана и... одним безупречным движением разрезала живот. В горле у Тары что-то заклокотало, но женщина не очнулась — транс был достаточно глубоким, чтобы не чувствовать боли. Йихана даже не взглянула на нее — решительно протянув руки, она погрузила их в разверстое лоно. Обратно руки появились с окровавленным комком плоти. Ребенок встрепенулся от холодного воздуха и сразу заплакал. Йихана восхищенно смотрела на дело своих рук: разрез был просто идеальным. Может, это не объяснялось везением или совпадением — но она считала, что это целиком ее заслуга.

Снова взмахнув кинжалом, она перерезала пуповину и перевязала ее на животе у ребенка. Как она и предполагала, ребенок оказался мальчиком. Это был самый упитанный малыш из всех, которых она когда-либо видела. Йихана положила его подле матери, гадая, как же он выживет. В том, что Тара умрет, она не сомневалась. Разрез на животе убьет ее из-за огромной потери крови. Единственный шанс могла дать ей Йихана, сконцентрировав всю свою магическую энергию на ране, чтобы та затянулась. Однако маловероятно, что в период Темной Луны такое самопожертвование со стороны Йиханы дало бы результат.

Она посмотрела на бессознательное тело женщины.

—Ты была очень храброй, — прошептала она, и в ее голосе слышались нотки уважения. Йихана выхватила кинжал и одним махом перерезала Таре горло. — Умереть во сне — это приятный способ уйти из жизни, — сказала она бездыханному телу.

Потом она вытерла кинжал о ночную сорочку Тары — клинок еще пригодится во время побега.

Ребенок плакал очень громко, и Йихана, как ни старалась, не могла успокоить его. Никакого материнского инстинкта у нее не было, даже несмотря на беременность. Вошел охранник и направился к Йихане.

—Ты помогла родиться ребенку, — одобрительно сообщил он. — Мендас будет рад.

—Не думаю, — пробормотала Йихана, украдкой сжимая кинжал наготове.

Итут охранник увидел перерезанное горло Тары и завопил:

—Ты что натворила, стерва поганая?

Он схватился за меч. Остальные охранники прибежали на шум.

Охранник не ожидал, что Йихана пырнет его ножом. Скользнув по ребрам, кинжал вонзился прямо в сердце. Молодая женщина с удовольствием наблюдала, как на лице жертвы появилось испуганное выражение. В следующий миг охранник упал. С ним было кончено. Но другие бандиты уже встали над Йиханой, громкими криками сзывая остальных обратно в лагерь. Йихана понимала, что теперь ее уже ничто не спасет, даже магия.

Яростно выругавшись, она потянулась к трупу, собираясь вынуть из него кинжал и обороняться; однако грубые руки схватили ее и потащили прочь. Она чувствовала, что сопротивление бесполезно. Конечно, злость добавляла силы, но с двумя здоровенными мужиками она не могла совладать. Они повалили пленницу на пол, не обращая внимания на ее живот. Один из охранников держал Йихану, другой достал кинжал.

—Ты заплатишь за смерть Маркуса! — прошипел бандит, но уже равнодушная ко всему Йихана просто плюнула ему в лицо.

Солдат занес клинок, чтобы убить девушку.

Внезапно послышалось низкое, угрожающее рычание. Все замерли. Рык исходил откуда-то близко, буквально в ярде от солдат. Повернув голову, Йихана увидела очень необычное создание. Необычность состояла в том, что на первый взгляд зверь казался именно обычным — вроде большой черной кошки. Однако чем дольше она на него смотрела, тем больше замечала необычных деталей. Кошка была поразительно мускулистого сложения, чем напоминала скорее пантеру, чем простую домашнюю кошку. Серебристые усы отливали металлическим блеском. Глаза, зеленые и холодные, сверкали, словно нефриты; в пронзительном взгляде светился ум.

Зверь снова зарычал. Губы нервно вздернулись кверху, обнажив клыки, которые сделали бы честь и тигру. Невдалеке послышался низкий голос Мендаса; он приближался с каждой секундой.

—Дьявол, Саймон, да прикончи ты этого сукиного сына! — заорал охранник, который держал Йихану.

Бандит с кинжалом бросился на кошку и нанес молниеносный удар, но кинжал просто отскочил от животного, будто наткнулся на скалу.

—Черт подери, да оно заколдованное! — изумленно воскликнул охранник и попятился.

Глаза животного сузились; металлически блеснула когтями передняя лапа и на каменном полу появились глубокие полосы. Зверь убедительно доказал, на что он способен. Солдат сделал несколько шагов назад, потом бросился навстречу голосу Мендаса.

Тот, что держал Йихану, казалось, понял намерения большой кошки.

—Если приблизишься хотя бы на шаг, убью ее, — с дрожью в голосе пообещал он и вынул кинжал.

Кошка агрессивно взвыла и метнулась вперед. Йихана облилась кровью — зверь вспорол яремную вену солдата и тот упал назад, зажимая разодранное горло.

Йихана лежала неподвижно и спокойно, пока кошка подходила к ней. Астральным зрением она видела, что животное имеет магическую природу и что оно проникло из-за Границы. Совсем недалеко валялся кинжал мертвого солдата, но она даже не пошевелилась, чтобы взять его, — ни оружие, ни магия сейчас не помогут. Она лишь смотрела на кошку, ожидая, когда та бросится.

Но кошка лишь рыкнула и спрятала когти, а потом совсем по-человечьи мотнула головой, словно приглашая Йихану следовать за ней. Девушка замерла в изумлении, но кошка нетерпеливо зашипела, и Йихана торопливо вскочила на ноги, зажав в кулаке талисман Бэла. Может, магия талисмана хоть здесь поможет, думала она.

Мендас был уже совсем близко; Йихана слышала, что вместе с ним возвращаются еще много разбойников. Ей нужно было воспользоваться шансом и бежать. Немедленно! Она в последний раз быстро огляделась вокруг. Два трупа на полу, ребенок уже мирно посапывал. Как завороженная, Йихана наблюдала за тем, как черная кошка подошла к младенцу. Склонившись над крохотным личиком, кошка рыкнула и вновь обнажила клыки. Малыш тут же проснулся и зашелся испуганным криком. Зверь замер; мощные зубы грозно нависли над тельцем новорожденного. Йихана в ужасе ожидала, что кошка вот-вот перекусит шею малышу.

Но кошка снова зашипела и спрятала свое оружие. Йихана заметила, как в глазах зверя мелькнуло огорчение.

«Она хочет прикончить его, но не может, потому что это еще ребенок, — догадалась Йихана. — Наверное, этому чудовищу можно отдавать приказания. Сочувствие — это слабость».

Кошка глянула на нее и мягко скакнула в темноту одного из проходов. Не теряя времени, Йихана поспешила за ней: если уж зверь нашел путь сюда снаружи, то логично предполагать, что сможет вывести ее обратно.

Мендас ворвался в пещеру; следом за ним пыхтело еще пять головорезов. Первое, что он увидел, было тело одного из убитых охранников.

—Что за черт?!

Он подбежал к жене и в ужасе замер, увидев, что ее горло перерезано от уха до уха.

—Убила, — внезапно севшим голосом сказал он и взгляд его остекленел от страшной находки. Он упал на колени подле тела жены и закрыл лицо ладонями.

—Мендас, — мягко позвал его один из сообщников, — нам найти ее?

Мендас вскочил на ноги с исказившимся от ярости лицом.

—Найти и убить ее, черт меня возьми! И притащите мне ее труп!

Главарь выхватил кинжал и бросился к ближайшему солдату. Тот отскочил в сторону и резво помчался выполнять приказ. За ним немедленно последовали другие, стремясь избежать неукротимого гнева своего предводителя.

Мендас сел рядом с телом Тары и затрясся в рыданиях. Он потянулся к жене, чтобы коснуться ее, но тут же отдернул пальцы: ему было невыносимо даже думать, что под руками окажется холодное, безжизненное тело.

Наконец он излил свое горе в душераздирающем вопле — и тут взгляд его упал на младенца. Маленький человечек вопил во всю мочь, оплакивая свою погибшую мать. Мендаса обуяла ярость.

—Это все ты! — угрожающе зашипел он. — Из-за твоего рождения умерла моя жена!

В приступе безумия он схватил кинжал и с силой опустил рукоятку на головку ребенка. Маленький комочек издал одинокий писк и замолчал...

Вырвавшись из пещер на свежий воздух, Йихана, задыхаясь, повалилась на землю. Черная кошка провела ее сквозь плотную и сложную, как пчелиные соты, систему подземных ходов, Йихане едва удалось протиснуться через узенький выход. Зато сейчас она была на воле! Пусть вокруг клубился кровавый туман; пусть до пристанища Желтой Школы оставалось полторы мили; пусть, наконец, вокруг были ненавистные деревья — зато каждое из этих противных деревьев в радиусе десяти миль от убежища было ей знакомо, как свои пять пальцев. Ей оставалось лишь дождаться рассвета, прежде чем двинуться в путь.

У нее на губах играла улыбка победительницы: она в конце концов спасется! Йихана вернулась ко входу в пещеру и уселась в нескольких ярдах от него, прижав колени к подбородку, чтобы согреться. Ее сильно оскорбил побег Бэла. Она никогда не позволяла себе сблизиться с кем бы то ни было, единственный раз привязалась к этому Черному Адепту — и вот, пожалуйста. Она поклялась себе: больше никогда она не доверится никому-никому. Предательство ранило ее гораздо глубже, чем она предполагала, — более того, оно пробудило в ней чувства, которые она никогда не знала за собой. Слезы ручьями потекли по ее щекам. И все-таки, несмотря на всю боль, она не могла заставить себя ненавидеть Бэла. Он воспользовался ею так же, как она использовала других; сила и безжалостность — вот за что она ценила его.

Йихана провела рукой по вздувшемуся животу и вздохнула. Внутри нее жил ребенок Бэла — младенец, которому суждено вновь стать великим, Мастером Черной Школы. По крайней мере, ее не лишили хотя бы этой надежды.

20

Знание других — это ум; Знание себя — истинная мудрость. Овладение другими — это сила; Овладение собой — истинная власть.

—Лао-цзы

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Деревня Киото

8-й год правления

32-го Сёгуна

(2 года спустя)

Танака наблюдал из своего укрытия, и зрелище доставляло ему удовольствие. Лето было в разгаре; всего за несколько недель снег растаял, температура неуклонно поднималась. Посередине лесной поляны Шадрак, не подозревая, что за ним наблюдают, отрабатывал комплекс будокай. Танака знал, что уровень мастерства у мальчика высочайший, но никому не признался бы в этом — тем более самому Шадраку.

На миг самурай задумался, припоминая последние два года развития приемыша. Шадрак оставался все таким же тихоней, однако ему была присуща напористость и четкая целеустремленность. Он понимал необходимость боли и страданий и принимал их как должное, чувствуя, что каждый миг придает ему все большую силу.

Юный разум, казалось, осознавал, что ему предстоит исполнить важное предназначение. Грядущая цель направляла Шадрака, и он неутомимо стремился расширить для себя пределы возможного. В этом он не отличался от любого другого восьмилетнего мальчишки. Ему были свойственны крайности, но при этом он был крайне скуп на проявление чувств, хотя Танака полагал, что наедине с собой он совсем иной. Он никогда не жаловался, ни разу не отлынивал от работы, радовался собственному пониманию природы, особенно умению понимать животных.

Наблюдая за Шадраком, Танака довольно улыбался — вот только в глазах его застыла печаль. Казалось, Шадрак не ведает усталости. Он отрабатывал техники боевых искусств, которым его обучил сэн-сэй, но, несмотря на то, что исполнение было почти безупречным, Шадрак никогда не считал эти занятия избыточными. Какими бы тренировками ни изматывал его учитель, мальчик стремился сделать больше и лучше. Он мог тысячи раз отрабатывать один-единственный прием, неизменно испытывая неудовлетворение от результата.

Шадрак напоминал Танаке его самого в юности — если не считать того, что Шадрак был куда более дисциплинированным. Он был совсем не по-детски фанатичен в своем стремлении к совершенству. До этого самураю не доводилось встречать столь одаренных учеников. Шадрак имел, что называется, дар свыше, который, в сочетании с невероятной работоспособностью, должен был принести совершенно удивительные плоды; такого героя Ниппонская империя еще не видывала.

Одно лишь смущало буси — судя по всему, Шадрак нередко как бы вспоминал то, что преподавал ему учитель. Иной раз Танака чувствовал себя не настоящим сэнсэем, а средством, помогающим ученику вспоминать забытые знания. Более того: стиль, который возвращался к Шадраку, неизменно напоминал собственный стиль Танаки. Но самурай знал, что это просто невозможно! При этом Танака чувствовал, что независимо от умений Шадрака в прошлой жизни, его нынешняя подготовка окажется куда более солидной и безусловно затмит все бывшие достижения.

Вполне удовлетворившись качеством работы ученика, Танака неспешно поднялся и тихо выскользнул из своего прибежища. Шадрак же продолжал заниматься, не обращая внимания на мир вокруг себя. Сейчас он совершенствовал технику, включающую в себя перекаты, удары кулаком и простейшие удары ногами. Он всегда полностью концентрировал свое внимание на отрабатываемом приеме и в эти минуты окружающее переставало существовать. Когда он выполнял упражнения, время изменяло свой неустанный бег — мальчик даже не замечал его течения.

Внезапно что-то грубо заставило Шадрака вернуться к реальности. Это «что-то» тяжело хрустело по лесной подстилке. Шадрак прислушался и понял, что неизвестный гость направляется прямо к нему. Отшатнувшись от непонятного звука, он оглянулся в поисках укрытия. Молодой, неокрепший разум вполне сознавал пределы возможного; Шадрак чувствовал, что существо довольно грузное и движется очень быстро.

Еще мгновение... и гость выкатился на поляну прямо перед мальчиком. Это оказался полярный медведь. Двухсот фунтовая туша приподнялась на задних лапах, агрессивно оскалив зубы. Кремово-белая шкура была исполосована кровавыми следами недавних сражений. Было ясно, что такие раны мог оставить лишь другой такой медведь. Красные глазки с ненавистью уставились на Шадрака.

Мальчик замер: он не ожидал подобной встречи. Разум лихорадочно пытался отыскать выход из ситуации. Убежать он не сможет — Шадрак ясно понимал это: медведь легко догонит его. Атака также не принесет удачи, как, впрочем, и попытка усмирить огромного зверя. Медведь жаждал мести - и немедленно.

Когда зверь угрожающе бросился на него, стремясь вынудить его бежать, Шадрак внезапно почувствовал, что его разум разделился. С одной стороны, он сознавал, что находится в смертельной опасности; вкус страха буквально чувствовался на губах. Но было еще что-то: это нечто сейчас бушевало внутри мальчика, грозя всему своей неуемной силой и властью. До этого момента новое чувство просто дремало в нем - и вот сильные эмоции неожиданной лесной встречи впервые пробудили его к жизни.

Странное чувство было холодным и темным - Шадраку оно совсем даже не понравилось - но бороться с ним было невозможно. Оно было больше чем просто часть сущности Шадрака, больше его личности; оно полностью втянуло его в себя. Внезапная волна силы без остатка поглотила страх перед медведем, и Шадрак теперь с какой-то жалостью смотрел на презренное животное перед собой.

Он засмеялся; смех получился бессердечным и жутким. Потом Шадрак двинулся навстречу агрессивно вскинувшемуся мишке. В первое мгновение медведь отступил назад перед такой напористостью, но вскоре резкое ощущение боли заставило его зло рвануться вперед.

Глаза противников скрестились в немой дуэли. Еще недавно синие глаза Шадрака потемнели и с нечеловеческой силой погрузились внутрь медведя, вынудив его замереть на месте. Животное остервенело замахало передними лапами, но не осмелилось двинуться вперед. И тут Шадрак почувствовал, что какая-то злая его половина выскользнула из тела и коснулась медведя. Послышался агонизирующий рев - медведь развернулся и помчался прочь, повизгивая на бегу.

С трудом веря в спасение, Шадрак опустился на колени. Из глаз брызнули слезы. Он не имел ни малейшего представления ни о том, что только что совершил, ни о том, зачем он сделал это. Он просто знал, что на мгновение потерял контроль над собой. Страшное внутреннее раздвоение до сих пор ощущалось, но темная часть его разума уже снова спряталась в свое логово, и ее демонический хохот становился все слабее и слабее. Больше всего Шадрака озадачило то, что он любил животных и в глубине души чувствовал, что так было всегда.

Через некоторое время смущенный разум мальчика подсказал ему, что хватит стоять на коленях - пора возвращаться в деревню. Вечерело и погода постепенно ухудшалась. Шадраку захотелось поскорее вернуться к людям и поделиться с кем-нибудь своей историей - может, рассказать отцу обо всем, что произошло, - но он боялся, что его накажут за это, прогонят прочь. Терзаясь неясными ощущениями, он все-таки направился в сторону Киото.

Уже дойдя до моста через реку, он уловил треск сухих веток и с испугом поднял глаза, ругая себя за то, что покинул состояние дзан-син. Слишком поздно: мужчина уже заметил его.

В ужасе Шадрак затаил дыхание — это был тот, кого следовало избегать любой ценой, самурай Киото Горун Цзан. Сколько раз отец наставлял его относительно Цзана — и вот, пожалуйста, он проворонил встречу!

Мозолистая рука цепко взялась за плечо мальчика. Буси внимательно заглянул ему в глаза. Цзану было под тридцать; это значило, что он уже преодолел обычную черту продолжительности жизни самураев. Честное, открытое лицо Горуна вполне соответствовало его духу. Нос самурая был некогда перебит на дуэли чести; во все стороны от переносицы разбегались страшные шрамы. Одеяние не оставляло сомнений в том, что он был самураем: Цзан был весь затянут в доспехи-йорои, на боку у него висели пара мечей дайсе.

—Ты кто, мальчик? — сурово, но не сердито обратился к нему Цзан.

Шадрак в отчаянии оглянулся, тщетно надеясь убежать, хотя и чувствовал, что хватка самурая слишком крепкая, чтобы можно было вырваться. К горлу подступила тошнота — паренек еще не отошел от недавнего столкновения в лесу.

Шадрак раскрыл рот, чтобы ответить, но ни звука не слетело с онемевших от ужаса губ.

Глаза Цзана сузились. Он знал каждого жителя Киото, и кроме того, пацану не хватило бы сил прийти сюда из других мест — даже в Летнюю пору.

—Откуда ты, мальчик?

Но Шадрак лишь затравленно молчал.

Тогда Горун Цзан внимательно осмотрел чащу вокруг, надеясь увидеть родителей либо спутников мальчугана. Никого.

Нахмурившись, он вновь вперил взгляд в странного путника. Мальчик был родом не из Империи — это было очевидно при взгляде на разрез его глаз и общее сложение. Цзан знал о приказе Сёгуна относительно чужаков — их следовало уничтожать на месте.

Самурай был озадачен. Он был воином-ветераном, но никогда не убил человека просто так, хладнокровно, а этому мальцу и восьми лет не будет. И потом, он не был полностью уверен, что мальчик родом не отсюда, хотя и западной крови в нем определенно не было.

—Пойдем со мной! — приказал он, наконец приняв решение. С этими словами Цзан ухватил мальчика за загривок и повел его к деревне. Кто-то да должен знать, откуда малыш. Цзан относился к своим обязанностям всегда серьезно, но с умом, поэтому жители Киото стремились помочь своему господину. Редко когда самураю приходилось прибегать к своей власти.

Всю дорогу Шадрак даже не думал сопротивляться. Какое-то шестое чувство предупреждало его, что ведущий его самурай совсем не намерен шутить. Шадрак затаил дыхание, когда понял, что его ведут к дому Эканара. Закрыв в ужасе глаза, мальчик молился, чтобы Танака успел заранее увидеть приближавшегося самурая.

Танака действительно увидел гостей, но поступил совсем не так, как ожидал приемный сын. Когда Цзан распахнул двери и подтолкнул мальчонку вперед, Танака стоял посреди комнаты. Лицо его было совершенно бесстрастным. Сердце Шадрака разрывалось от надежды и отчаяния.

Цзан тут же узнал ронина. Высокая, худощавая фигура Танаки, его жилистое сложение не давали возможности ошибиться. Цзан знал, что, случись ему драться с Танакой, об искусстве владения мечом которого ходили легенды, и шанса победить у него не будет. Но тут Горун Цзан поразился внезапному открытию — Танака был не вооружен. Он был одет только в кимоно, и лишь его осанка — прямая, бесстрашная — говорила Цзану о том, что перед ним стоит человек, некогда бывший самураем.

Цзан сглотнул комок в горле и отпустил плечо Шадрака.

—Это ты Танака-сан? — спросил самурай Киото с едва заметным дрожанием в голосе.

—Да.

Возникла нервная заминка.

—Меня зовут Горун Цзан, я самурай этой деревни. Ты знаешь мои обязанности. Тебя следует казнить на месте.

—Понимаю, — глубоко и звучно откликнулся Танака. Мужчины скрестили взгляды. Цзан нервно облизал губы: перед ним стоял человек, слава которого в тысячи раз превосходила его собственную; человек, которого уважали и перед которым преклонялись все самураи. Вспомнив о своем долге, Цзан почувствовал, как его ноги ослабели. Он понимал, что должен сделать выбор между долгом и правдой, как в свое время это пришлось делать Танаке. Ронину следовало дать хотя бы шанс.

—Если ты принесешь извинения за свои бесчестные действия по отношению к Сёгуну и согласишься просить у него прощения, я оставлю тебе жизнь, — произнес он, наполовину вынув сверкающее лезвие своего катаны.

Прежде чем ответить, Танака намеренно долго обдумывал предложение Цзана.

—Мой долг перед Бусидо превосходит мою верность Сёгуну. Его действия и желания были низкими и недостойными. Таково было мое решение тогда, и я не отступлю от него сейчас.

С точки зрения самурая Танака произнес святотатственные слова. За них полагалась немедленная смерть. Ронин надеялся, что хотя бы его приемному сыну удастся сбежать. Сам же он ожидал лишь сверкающей стальной дуги и последней, острой боли.

Однако Цзан махнул пальцем и дослал катану обратно в ножны. Ронин прошел испытание

—Уважение, которое питают к тебе крестьяне, воистину достойно тебя, — произнес он. — Я бы пожелал тебе удачи, но, к сожалению, я не знаю о твоем присутствии в моей деревне.

Оба поклонились друг другу как равные, не спуская глаз с собеседника. Потом Цзан развернулся и вышел. Больше между ними дел не будет.

Эния

Иесод Иецира

Желтая Школа

(Заколдованный лес)

Йихана с тоской засмотрелась в окно в поисках чего-нибудь, чем можно было бы занять свой разум. Густая лесная поросль ограничивала поле зрения, и дальше пятидесяти футов, куда ни глянь, чаща не просматривалась.

«Деревья, деревья — опять эти проклятые деревья! Будь проклята эта Школа, если она держит меня здесь!»

Легкий стук в дверь немного отвлек ее от грустных мыслей.

—Войдите, — пресным голосом произнесла она.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Филип. Это был мужчина средних лет как всегда с бесстрастным выражением на лице.

Ты уже встала? — с неодобрением спросил он. Йихана даже не соизволила обернуться лицом к гостю.

А тебе какое дело?

—Ребенок еще и дня не прожил, а ты уже перенапрягаешь себя. Тебе нужно отдыхать.

В реплике Филипа не чувствовалось ни грана заботы — он просто констатировал факт.

—Я не такая уж чахлая, как тебе кажется, — ледяным тоном отрезала Йихана. — Родам уделяют слишком много внимания.

Губы Филипа сложились в покровительственную усмешку:

—Как скажешь, Йихана.

Молодая женщина в изнеможении закатила глаза к потолку, но не ответила на укол: сейчас она уже хорошо разобралась в привычках этого Желтого Адепта.

—Что ты там высматриваешь за окном? — снова спросил Филип.

—Ненавижу лес. Терпеть не могу эти проклятые деревья.

—Тогда зачем ты на них смотришь?

—Потому что в этом проклятом месте больше не на что смотреть!

—О-о, мне кажется, Йихана, что жизнь отшельницы не для тебя. Медитация и оккультные науки — слишком пресная пища, не так ли?

Она обернулась, смерила его взглядом, а потом присела на низкий подоконник.

—Зато для тебя они — все. Логика и уединение — вот единственное, что тебя заботит. А на самом деле ты пуст: в тебе нет никаких стремлений!

—Именно это и проповедует наша Школа, хотя сама по себе логика внутренне ограничена, особенно в вопросах метафизики.

—Даже это утверждение звучит вполне логически.

Филип удивленно поднял бровь, однако спорить не стал: он понимал, что пререкаться с Йиханой бесполезно. Он обошел кровать с другой стороны, направляясь к детской колыбельке.

Фиона выглядит здоровенькой, — сообщил он, — хотя не очень похожа на свою маму.

—А-а, ребенок, — пробормотала Йихана. Филипа неприятно поразила горечь в ее голосе. — Наплевать мне на него, пусть хоть сдохнет.

—Что с тобой? Младенец просто чудесный.

—Это же девка, ты, кретин! — огрызнулась Йихана.

—Ну и что? Ох, забыл... Ты разочарована, потому что ожидала мальчика, как обещал тебе Бэл.

—Да, черт подери! Как могла получиться девочка? Я могу поверить в то, что Бэл бросил меня; но я не верю, что он мог соврать мне относительно ребенка. Ведь он совратил меня именно с этой целью! Бэл никогда и ничего не делает без серьезных на то причин, и его связь со мной была не ради удовольствия.

—В этом я нисколько не сомневаюсь, — произнес Филип и, не дожидаясь сердитых возражений Йиханы, добавил: — Что, тем не менее, оставляет тебе лишь две возможности. Либо Мастер Бэл заново воплотился в женском обличье, либо у ребенка совсем иная душа.

Йихана уставилась на него:

—Ты знаешь что-то, о чем не знаю я?

—Я знаю много того, чего не знаешь ты, — сказал Филип. — И не думай, что этот ребенок родился для твоего личного блага. Эта девочка повлияет на многих. А то, что она родилась именно у тебя, объясняется вполне определенной причиной.

—Какой?

—Необходимостью получить силу, конечно. Любое дитя, которое выживет у подобной матери, безусловно, вырастет очень сильным.

—Очень смешно, Филип. И откуда ты почерпнул эти так называемые сведения?

—Я Адепт. В моем распоряжении есть средства, которые тебе недоступны. Могу совершенно точно сказать тебе, что эта девочка — совсем не та душа, о которой ты думала.

Лицо Йиханы побагровело от гнева.

—Кто же она, дьявол ее побери?

—Это мы увидим позже, — покровительственная улыбка вновь появилась на губах Филипа.

21

Тот, кто смотрит наружу,—спит; тот, кто смотрит внутрь, — бодрствует.

— К.Г.Юнг

Планета Теллюс

Малкут Асийский

Ниппонская империя

11-й год правления

32-го Сёгуна (3 года спустя)

Шадрак спрятал лицо и свернулся клубочком. Он был вне себя от испуга и отчаяния и совершенно не представлял, где находится. Вокруг было темно и холодно, пола под ногами не было. Настоящая преисподняя.

Он слышал, как кто-то раз за разом повторяет его имя. Мальчик знал, что заблудился, и зовущий пытается его вернуть. Это был один и тот же голос: женский, мягкий и печальный. Как ему хотелось ответить на призыв! — но он не знал, откуда доносится голос. Казалось, что он исходит отовсюду.

Шадрак пристально вглядывался во мрак, но ничего не видел; наконец, он впервые заметил ту, что звала, — и ему больше всего на свете захотелось быть сейчас с ней. Ее длинные черные волосы восхитительно обрамляли прекрасное лицо. Темно-карие проникновенные глаза внимательно всматривались в глаза Шадрака. Он сразу почувствовал свою связь с этой женщиной. Ее образ слегка дрожал, будто доходил сквозь тысячу разных измерений.

Вот она протянула к нему руку. Не задумываясь о последствиях, мальчик тут же ответил взаимностью. Он чувствовал, что это шанс к спасению, и был готов поставить на карту все. Их руки сплелись, и Шадрак тут же ощутил объединяющие волны гармоничной энергии. Их вибрации в точности совпадали друг с другом.

Мальчик сознавал, что поднимается все быстрее, быстрее, уносясь из жестокого мира, который остался внизу. Он понимал, что возвращается домой. В голове пронеслись образы красивейшего плана, раскинувшегося под аметистовыми небесами. Теплая волна наслаждения прокатилась по всему телу. В голове толпились чьи-то воспоминания: вот высокий мужчина с пятиконечной звездой на груди. Еще немного — и он вспомнит все; Шадрак знал, что все это очень важно.

Внезапно его уши чуть не оглохли от пронизывающего визга. Острые когти впились в ноги мальчика и стали отчаянно тянуть его вниз. Оттуда, снизу, к Шадраку поднимался леденящий холод; на миг он оцепенел, распознав в когтях темную часть самого себя. Она, эта темная часть, не даст ему уйти — он принадлежал ей. Надежды на спасение не было.

Страшное создание рвануло сильнее. Шадраку казалось, будто десяток здоровых мужчин держит его за ноги. Онемевшие пальцы разжались, и его рука начала выскальзывать из руки женщины. Он посмотрел наверх. В глазах женщины светилась невыразимая печаль. Прежде чем их руки разделились, Шадрак успел послать ей взгляд, полный любви и понимания. В следующий миг он уже мчался вниз, навстречу року. Тьма вокруг становилась вязкой; казалось, еще немного, и он задохнется во мраке. Бессильно крутясь, Шадрак сопротивлялся, как мог, пытаясь сделать драгоценный глоток воздуха.

Удар о землю был ошеломляюще сильным. Тело мальчика выгнулось, спазм швырнул его с кровати на пол. Шадрак не мог даже вдохнуть.

Свернувшись, он залился слезами, размышляя о том, что только что утратил.

Танака и Шадрак стояли на лесной поляне, где обычно проходили их занятия. Самурай оглядел своего ученика с ног до головы и остался доволен, хотя виду не подал. Предложенная Эканаром особая диета с белками и углеводами давала о себе знать: парень постепенно обретал впечатляющее атлетическое сложение. Шадрак уже обрел солидную физическую силу, частично благодаря работе в кузнице Йориэ Сайто, частично — в результате каждодневных занятий физической подготовкой.

Танаку беспокоило другое — состояние мальчишечьего разума. Шадрак редко проявлял чувства радости или удовольствия, его больше интересовало лишь укрепление тела и разума. Кроме того, что-то определенно угнетало мальчишку, но Танака все не мог вызвать приемного сына на откровенный разговор. Помимо Танаки, которого Шадрак считал своим отцом, а также Эканара, Сайто и Сашки, мальчик избегал встреч с другими людьми. Чувствуя свое отличие от других, он словно жил в сильном страхе перед чем-то.

Танака прогнал от себя назойливые мысли и вернулся к окружающему. Для такого старого воина, как он, детские проблемы казались слишком сложными.

— Ты добился достаточно глубокого понимания основных движений, которые я тебе показывал, — сообщил он Шадраку. — Теперь, когда ты покинешь деревню, у тебя будет преимущество перед твоими соперниками — преимущество, которое я использовал многие годы. Каждый самурай знает искусства иайдзютсу и дзюдзюцу. Первое из них — это искусство рисования мечом; в нем самурай наносит удары, словно рисуя клинком. Второе — искусство мягкости. Это искусство защиты, оно состоит из захватов, бросков, а также предусматривает использование смертельных точек на теле. Я же научу тебя третьему искусству, которым не владеет ни один самурай в Империи. Это искусство простолюдинов. Называется оно каратэ — путь пустой руки. Свое название оно получило потому, что человек, не имеющий оружия, считается беззащитным. Ты станешь каратэ-ка и тоже будешь казаться таким беззащитным, однако твое тело превратится в смертельное оружие.

Шадрак внимательно слушал учителя с широко раскрытыми глазами.

—Но прежде чем я научу тебя хорошо владеть моим собственным стилем, представляющим собой сочетание трех упомянутых искусств, я хочу, чтобы ты поклялся, что никогда не станешь использовать свое умение против кого бы то ни было, пока будешь моим учеником. Я вполне понимаю, что, когда ты отправишься в мир искать свою судьбу, тебе придется применять его, — но до того пообещай мне то, о чем я сказал. Запомни: отличительными признаками настоящего воина являются скромность, воздержание и невозмутимость.

—Я не подведу тебя, сэнсэй.

Танака молча всмотрелся в лицо ученика, потом кивнул.

—Тогда начнем с первого и основного урока: равновесия. Без этого важного компонента движения, которые ты уже изучил, совершенно бесполезны.

Самурай внимательно наблюдал за реакцией ученика. Ему нравилась его стойка — уверенная, без выкрутасов. Казалось, Шадрак понимал, что урок будет трудным, и принимал происходящее без слова возражения.

Урок продолжался более пяти часов. Прежде всего Танака показал приемному сыну, как быстро отступить, полностью сохранив равновесие для последующей контратаки. Это оказалось довольно болезненно — после демонстрации приема Танака по-настоящему атаковал мальчика, чтобы проверить, как он усвоил объяснение. Он не сделал никакой поправки на возраст Шадрака, так что атаки его были настолько же сильными и молниеносными, как и в настоящем бою. Нанося удары, он не концентрировался на них, чтобы не причинить мальчику серьезного ущерба, хотя синяки и царапины все равно получались приличные.

Именно столь трудный путь обучения, который избрал Танака, способствовал быстрому прогрессу Шадрака. После нескольких сильных тычков юный воин почувствовал, что его желание изучить технику стало весьма сильным, а уже через двадцать минут он овладел основами движения. Теперь ему почти всегда удавалось избегать яростных атак Танаки. Иногда он замечал брешь в обороне учителя и даже успевал нанести контрудар, повергая самурая в изумление.

Несмотря на крайнюю осторожность в оценках, Танака был просто потрясен скоростью, с которой Шадрак усваивал приемы и техники. Эта его способность была просто невероятной — и все равно Танаке казалось, что все происходило чисто инстинктивно.

Потом Танака принялся учить мальчика сохранению равновесия при атаке. Он показал Шадраку, как, используя только силу ног, прыгнуть вперед и с большой дистанции сбить соперника и как сохранять равновесие во время прыжка, чтобы быть готовым к контратаке. Танака настолько быстро отступал, что Шадрак никак не мог приблизиться к нему на нужное расстояние. Он попытался было сократить разрыв между ними, но хорошо держать равновесие ему не удавалось, и самураю ничего не стоило сбить его с ног. Несмотря на то что мальчик до самого конца урока так и не смог нанести хотя бы один удар учителю, Танака остался доволен его успехами.

— Надеюсь, теперь ты начинаешь понимать значение равновесия, — серьезно сказал Танака в конце занятия. — Это корень, основа всего в мире будо-кай и за его пределами.

После этого самурай показал Шадраку искусство тай-сабаки: избегания нападения противника за счет ухода с линии атаки. Он до предела испытывал скорость, с которой Шадрак мог уклоняться от удара в ту или другую сторону. Если мальчик двигался слишком быстро, Танака догонял его и наносил удар; поражение наступало и тогда, когда движение запаздывало. Однако, как и прежде, Шадрак понимал, что только тяжелая подготовка и непрерывные занятия помогут ему довести свое умение до совершенства.

В течение последнего часа Танака научил его, как использовать стойку и положение бедер для того, чтобы нанести сильный удар. Это умение также зависело от способности сохранять равновесие положения тела; самурай заставил мальчика отрабатывать технику, используя в качестве цели стволы деревьев. Если в момент контакта со стволом равновесие не было идеальным, сила удара возвращалась обратно в тело и прием получался слабым. Зато при правильном выполнении сила удара проходила сквозь тело Шадрака в землю и тут же возвращалась обратно, так что удар в цель получался двойным. Чтобы тело правильно пропускало энергию, Шадрак должен был на долю секунды напрячь мышцы точно в момент удара. Это называлось киме. Танака рассказал мальчику, что иной раз для того, чтобы овладеть этим умением, нужна целая жизнь.

К концу занятия Шадрак едва держался на ногах. Танака похвалил его, похлопал по спине и тут же превратился из сэнсэя в отца.

Они вместе отправились домой, разом прекратив все разговоры о боевом искусстве.

Эканар затаил дыхание и улучил момент, чтобы насладиться созерцанием природы. Лес был совершенно тих, будто вымер. Легкая снежная пороша, укрывавшая землю, в дневных лучах казалась богатым разноцветным покрывалом. Солнечный диск слабо просвечивал из-за тонкой туманной дымки и казался огромным раздувшимся мутным шаром. Эканар набрал полную грудь морозного воздуха и во весь голос рассмеялся.

—Как чудесно!

—Что чудесно? — спросил запыхавшийся Шадрак, удивляясь, как старику удается так быстро идти вперед.

Эканар покачал головой.

—Разве тебе не интересно, отчего люди так быстро начинают скучать?

—Я лично никогда не скучаю! — заявил Шадрак, гордясь своим пусть маленьким, но достижением.

Мудрец ласково поглядел на него.

—Это потому, что ты не такой, как все. Ты не так сильно утратил ощущение мира, как остальные. Беспокоясь о всяких мелочах собственной жизни, они утрачивают возможность наблюдать красоту вокруг себя. Они забывают о том, что божественны!

—Кажется, я понимаю, — неуверенно произнес Шадрак. Эканар улыбнулся. Что бы ни заявил Шадрак, он не был уверен, будет ли это реакция десятилетнего мальчика или ответ кого-нибудь постарше. Внутри этой юной головки скрывалась явно не одна личность.

—Всегда помни, что переживать и заботиться — это правильно, только никогда ни о чем не нужно волноваться. Как ты считаешь, есть ли что-нибудь наихудшее, что может произойти с тобой?

Поскольку Шадрак задумчиво молчал, мудрец решил продолжать.

—Я скажу тебе! — воскликнул он так, будто собирался открыть невесть какую тайну. — Самое худшее — ты умрешь! Ну и что тут плохого? Все равно ведь придется родиться снова!

После небольшой паузы Шадрак ответил:

—Это неправда.

Мудрец изумленно развернулся.

—Как это неправда? Конечно, правда!

—Может быть, это правда для других, но не для меня. Мальчик говорил так уверенно, что Эканар не знал, как возразить.

—Что ж, возможно, ты прав, парень, — наконец произнес он, — у тебя весьма непростая карма. В действительности я ничего об этом не знаю, но если судить по тому видению, которое явилось твоему отцу перед тем, как он нашел тебя, то я более чем уверен: твоя душа зависит от твоих собственных деяний.

Какое-то время Эканар молчал, потом заговорил снова:

—Но я расскажу тебе кое-что. Какой бы ни была твоя судьба, я не знаю ни одного другого человека, кроме твоего отца, который лучше него подготовил бы тебя к грядущим испытаниям.

—Или тебя, — добавил Шадрак.

Эканар улыбнулся.

—Кто знает, может, и это правда.

—Как получилось, Эканар, что ты так много знаешь? Мудрец захихикал.

—Ох! Это все из-за моего любопытства, молодой человек. И благодаря тому, что я постоянно искал приключений. Я слишком люблю этот мир!

—Ты всегда был мудрецом?

Эканар посмотрел вниз, на своего ученика. В глазах его внезапно появилась грусть.

—Нет. Однажды мне пришлось стать мудрецом. Приняв это решение, я повернулся спиной к знанию иного рода.

—Магии? — спросил Шадрак, весь загоревшись догадкой. Эканар вновь изумился. Ум и поразительная интуиция Шадрака часто смущали его. Даже язык этого ребенка был недетским.

—Да, магии.

—Где ее можно изучать? — почти шепотом спросил Шадрак.

—В Империи — нигде, — засмеялся Эканар, делая вид, что не понял серьезности вопроса. — Это было далеко на Западе, недалеко от моей родины. Однако я отвернулся от Школы Тайн — а заодно и от женщины, которую любил.

—Почему ты так сделал?

—Для одиннадцатилетнего ты задаешь слишком много вопросов.

—Если верить отцу, я могу быть любого возраста, — напомнил ему Шадрак.

—Да уж, прямо сто одиннадцать! — проворчал Эканар.

—И все-таки, почему ты ушел? Мудрый старик вздохнул.

—Мой характер не подходил для жизни в Храме. Эмоциональная отвлеченность приходила ко мне с трудом; кроме того, я любил и сейчас люблю — выпить кружечку эля. Я стремился к знаниям ты же знаешь, в Храм кого попало не принимают, — но отказаться от всего остального мира было выше моих сил. Посвященные живут в полном уединении.

—Ты жалеешь о своем решении?

Эканар замолчал, раздумывая над вопросом.

—Да... наверное, да. За время моих путешествий я стал достаточно мудр, хотя никогда не слыл великим мудрецом. Знаешь, на Западе меня бы считали слишком молодым, чтобы быть мудрецом. И при этом я не нашел тех ответов на великие вопросы, которые всегда искал: зачем мы здесь? В чем наше предназначение?

—Знакомые вопросы, — хмыкнул Шадрак.

Они постояли молча, прислушиваясь к пению ветра в кронах деревьев. Эканар явно боролся с желанием сказать что-то или промолчать. В итоге он принял решение.

—Есть одна женщина. Она живет в лесу совсем одна, меньше чем в пяти милях к северу. Иногда она приходит в деревню, чтобы запастись провизией и прочим.

—Я знаю ее, — бросил Шадрак.

—Так вот, оказывается, у нее есть талант, которым владеют совсем немногие.

Шадрак нахмурился, потом с облегчением прочел подсказку на лице старика.

—Второе зрение!

Эканар торжественно кивнул и тут же оглянулся по сторонам, чтобы проверить, не слышал ли кто.

—Смотри, чтобы никто не узнал об этом. Сёгун убил бы ее как колдунью. Может быть, она сможет помочь тебе.

Шадрак печально покачал головой.

—Я день и ночь мечтаю о таком человеке. Я не знаю ее, но мне кажется, что стоило бы познакомиться.

—Как она выглядит?

—Это темноволосая женщина с добрыми карими глазами. Во сне она присматривает за мной, чтобы меня не унесли демоны. Как ты думаешь — может, она моя мать? Она очень красива.

Эканар на миг задумался.

—Может, она действительно твоя мать. Так это или нет, мне кажется, она знает ответ на вопрос, кто ты такой; и потому она может быть твоим самым полезным союзником.

—Значок! Я забыл о значке! Я видел его раньше, только не помню, где!

—Что за значок был у нее?

—Серебряная звездочка!

—Сколько... сколько лучей было у звезды? — на лице Эканара отразилось крайнее волнение.

—Пять.

—Сколько лучей было наверху?

Теперь мудрец был совсем бледным от напряжения, голос его дрожал. Шадрак видел, насколько важен для него ответ на вопрос.

—Только один.

Эканар с облегчением перевел дух.

—О боги, спасибо и за это!

22

Мир полон страданий. Рождение — это страдание; дряхление — это страдание; болезни и смерть — тоже страдания. Встретиться с ненавистным человеком — страдание, разлучиться с возлюбленным — тоже страдание; тщетно стремиться к удовлетворению собственных потребностей — и это страдание. В действительности жизнь,  которая несвободна от желаний и страстей, всегда связана со страданием.

— Доктрина Черной Школы

Эния

Иесод Иецира

Заколдованный лес

Джаад приник к дереву, подтянув колени к подбородку. Он потрогал вздутую царапину слева на лице и поморщился. Слез больше не было, однако боль все не проходила. Она никогда не проходила.

Бесформенные элементалы мучили его своими бесконечными пируэтами вокруг. Он всех их ненавидел. Иногда они толкались и щипали его, в другой раз пытались придавить его к земле, всегда насмехаясь над его беспомощностью. Они были изменчивы, как ветер, и этим напоминали Джааду его отца Мендаса. Поэтому-то он и ненавидел их.

Он мог видеть Мендаса: отец сидел у костра, полностью погрузившись в раздумья, а его товарищи весело танцевали вокруг огня. У отца не было никаких радостей; это значило, что их не будет и у Джаада. Некоторые из сообщников Мендаса были добры к нему, но большинство просто издевались над его положением — Джаад был слабоумным от рождения. Он поискал пальцами вмятину на голове. Она казалась отвратительным родимым пятном, но на самом деле это был след от рукоятки отцовского кинжала. Вот почему он стал таким, думал про себя Джаад, из-за того удара теперь каждый взрослый и каждый ребенок смеется над ним.

Один гном особенно мерзкого вида ехидно захихикал в лицо Джааду. Черный и блестящий, словно облитый нефтью язык почти касался мальчика. Джаад со злостью хлопнул гнома рукой, потом принялся швырять в него камнями, чтобы отогнать противного уродца, но тот с хохотом ускакал в лес, а на его месте появилась пара гномов побольше. Он слышал, как гномы шепчутся у него в голове — шепот казался болезненно громким. Позже явились и другие голоса. Джаад в отчаянии зажал уши руками, пытаясь избавиться от назойливого шума, но бесплотные твари все так же дразнили его и не давали покоя. Их хор даже перекрывал шум леса.

Тогда мальчик закрыл глаза, а когда вновь открыл, гномы куда-то подевались. Вместо них перед ним стояли двое мальчишек из их лагеря.

—Эй, здесь сидит кретин Джаад! — громко крикнул один. Через несколько секунд вокруг Джаада собралась целая толпа злорадствующей детворы.

—Придурок! Придурок! — дети пустились в дикий хоровод вокруг больного мальчика, попутно собирая подходящие палки и камешки.

Джаад попытался убежать, но его со смехом втолкнули обратно в круг. Испуганно и затравленно наблюдал он черными угольками глаз, как подгоняемые заводилами дети все быстрее и быстрее скачут вокруг него. Вдруг все сорванцы разом набросились на Джаада, молотя его ногами, кулаками, камнями и палками. Бедняга скрутился в клубочек, стараясь закрыть голову и тело, а кулаки попадали ему по ребрам, по спине, разбили в кровь затылок... Джаад вскрикнул и заревел, однако это не остановило ораву мучителей. Словно обезумев от своей власти над ним, дети продолжали избиение, стараясь посильнее изувечить Джаада. Потом они расскажут обо всем родителям и довольно посмеются вместе с ними.

Вдруг раздался предупреждающий возглас: «Мендас идет!» — и нападавшие бросились врассыпную. Кое-кому из них не удалось убежать, и Мендас в ярости набросился на остатки злобной детской оравы, тумаками разгоняя негодников.

—Ублюдки! Держитесь подальше от моего сына! — ревел разгоряченный выпивкой отец Джаада.

Побросав палки и камни, дети покинули поляну и направились обратно в лагерь. Мендас некоторое время преследовал обидчиков, потом вернулся к избитому сыну. Глаза отца все еще полыхали яростным огнем, дыхание после погони было бурным и прерывистым. Он остановился перед Джаадом, который все еще лежал, свернувшись. Сквозь разодранную одежду проступали синяки и ушибы, царапины наливались багровым.

Мендас протянул руку:

—Пойдем, сынок, я отведу тебя обратно.

Голос Мендаса, как всегда, был грубым и лишенным какого бы то ни было тепла. Джаад всхлипнул, но даже не пошевельнулся.

—Вставай, Джаад. Пойдем.

Никакой реакции.

—Джаад, черт тебя дери! Ну-ка поднимайся! — теперь в голосе Мендаса слышалась угроза. Джаад попытался отползти подальше, но наткнулся затылком на ствол дерева.

Мендас снова зашелся от ярости; казалось, это единственное чувство, которое существует в нем всегда.

—Нет, черт возьми, ты пойдешь со мной!

Джаад жалобно заскулил и забарахтался, сопротивляясь. Сапог Мендаса обрушился на живот мальчика, оборвав дыхание. Мендас ослабил хватку, и Джаад повалился на землю. Боль в животе не давала плакать, и он с хрипом свернулся на боку, пытаясь сделать глоток воздуха.

Мендас с испугом наблюдал за тем, что он сделал с сыном. Всегда так получалось. Он никогда сознательно не желал зла своему ребенку, но так выходило всегда. Он со стыдом вспомнил ночь, когда родился Джаад, — тогда он впервые ударил сына. Чувство вины несколько пригасило ярость.

Мендас всмотрелся в лицо Джаада: его черты были странно ястребиными, не такими, как в роду у него или его жены. Особенно непривычными были черные, как угольки, глаза сына. Несмотря на это, в Джааде угадывалось некоторое сходство с его матерью Тарой. Именно за это сходство Мендас любил сына — и одновременно ненавидел его, потому что рождение Джаада привело к смерти матери.

—Пойдем, Джаад, — наконец вздохнул он. Сейчас тон Мендаса был необычно мягким, почти ласковым.

Джаад не пошевельнулся. Он был пугающе неподвижен. Может, мертв? Мендас разглядывал мальчика со смешанным чувством любви, ненависти и жалости.

—Не хочешь? Так подыхай здесь! — рявкнул Мендас. — Сам зализывай свои раны!

Он развернулся и направился обратно в лагерь, как всегда, предоставив Джаада самому себе. Через пару мгновений элементалы снова закружились над мальчиком.

Эния

Заколдованный лес

Спала Фиона очень беспокойно. Ее девятилетний разум изо всех сил боролся с ночным кошмаром; бурно дыша, девочка сопротивлялась невидимым демонам. Она каталась по смятым простыням, и душный, влажный воздух плохо освещенной комнаты своей липкой рукой сдавливал гортань, не давая нормально вдохнуть.

Преследовавшие ее видения никогда не встречались ей в реальной жизни. Они принадлежали иному плану, находившемуся очень далеко от Энии, — Клиппот. Страх неотступно преследовал Фиону, когда она то пробуждалась от жуткого сна, то вновь погружалась в него. Сцены чужой жизни мучили ее, хотя девочка ничего не могла знать о кошмарных событиях.

Сейчас она стояла у Розового круга, наблюдая, как из его центра повсюду расползается тьма. По другую сторону круга стоял темноволосый мужчина с ястребиными чертами лица. Фиона знала, что обязательно должна спасти этого человека от тьмы; она чувствовала неразрывную связь между собой и ним. Тогда она скрестила руки на груди и упала в самый источник тьмы. Ледяные пальцы холода жадно охватили ее, кривые когти принялись рвать ее плоть... Фиона жалобно вскрикнула, и вопль ее пронесся по всей спальне. Внезапно девочка проснулась. Широко распахнув глаза от страха перед недавним кошмаром, она задыхалась и чувствовала, как холодный пот струится по телу.

Невидимые губы прижались к ее лбу горячо и ласково, хрипловатый женский голос прошептал ей на ухо: «Когда-то ты была моим ребенком — и ты снова будешь моей».

Фиона кубарем вылетела из кровати и больно упала на пол. Она попыталась дрожащими руками зажечь масляную лампу, но не совладала с собой. Лампа покатилась на пол и разбилась; осколки стекла усеяли дощатый пол. По комнате пополз густой запах тяжелого парафинового масла.

Фиона спрятала лицо в ладонях и зарыдала. Ее юный разум был неспособен ни понять, ни объяснить жуткие ночные впечатления. Она чувствовала, что не в состоянии жить с этими ужасными мыслями, и одновременно боялась, что они ее покинут. Она чувствовала, что эти образы неотъемлемо принадлежат ей. Каким-то образом они давали ей ключ к ответу, кто же она такая, — несмотря на малый возраст, Фиона обладала неким врожденным знанием. Во-первых, она знала, что не принадлежит тому миру, в котором живет сейчас. Желтая Школа была для нее чужой; уже в свои девять лет девочка взбунтовалась против идеи эмоционального воздержания и недеяния. Эти принципы шли вразрез абсолютно со всем, что казалось ей правильным. И еще была мать, которую Фиона ненавидела всем сердцем, — она была уверена, что они оказались родственниками абсолютно случайно, в результате злой шутки судьбы.

Грустные перипетии жизни толкнули Фиону на хорошо протоптанную дорожку жалости к себе. Как все несправедливо вокруг! Она нигде не находит понимания. Нащупав осколок лампы, она изо всех сил швырнула его в другой конец комнаты. Внезапный переход от жалости к ярости вызвал дрожь в маленьком теле. Темная волна ярости вздымалась все выше, черные мысли завладели разумом, заставляя безумно колотиться сердце. Вот уже все тело трепещет от бушующего в крови адреналина — но ярость не думает останавливаться! Фиона испытывала жгучую ненависть к своим снам, к Желтой Школе, к гадкой дрянной матери. Как она их всех ненавидела!

От гнева ее побагровевшее лицо исказилось. Фиона схватила кусок стекла и что было сил сдавила его в кулачке. Острая боль не вызвала у нее даже слабого стона; она продолжала сжимать осколок, пока запястье не окрасилось струйкой крови. Припадок ярости все не проходил. Теперь девочка билась в конвульсиях, истерично трясла головой, чувствуя, что дышать становится все труднее. Мысли бестолково суетились в голове, но, несмотря на эту сумятицу, она чувствовала, что готова убить кого-нибудь — прямо сейчас. Каждый раз, когда с ней случались подобные припадки, она молила бога, чтобы в комнату не вошла мать: в такие минуты Фиона, не раздумывая, убила бы ее. Эта безумная ярость как будто приходила к ней из другой жизни; она была такой сильной, что Фиона совсем не могла контролировать себя. Сама не зная откуда, девочка знала: эту ярость вызывают те высокие камни из сна. Пугающие события прошлого непоправимо ранили ее психику.

Фиона была достаточно взрослой, чтобы понимать: эти события уже происходили в ее предыдущей жизни — жизни, в которой она не была пленницей Желтой Школы. Невзирая на все кошмары и ужасы, она очень мечтала о том, бывшем существовании. Там она была бы свободна от матери и ограничений, накладываемых Школой!

Она заставила себя сосредоточиться на боли, чувствуя, что без этого она будет впадать во все большую ярость, пока, возможно, не обезумеет, и тогда... Сама мысль о том, что произойдет «тогда», наполняла ее печалью. Девочка понимала, что, несмотря на всю ненависть к матери, убийство будет совершенно неверным поступком.

Понемногу ярость утихла, сердце перестало тяжко бухать в груди и застучало ровно, спокойно. Фиона глубоко вздохнула — и скривилась от пронзившей руку невыносимой боли. Она так сильно сжала кулачок с осколком, что побелели костяшки пальцев. Фионе едва удалось разжать руку. Стекло оставило на ладони глубокие порезы. Она принялась осторожно вытаскивать его. В последний момент она резко вдохнула, чтобы уменьшить боль. Теперь она не могла даже пошевелить рукой: казалось, ладонь превратилась в одно огромное пульсирующее сердце, утыканное кучей булавок.

Она сосредоточилась и применила один из обезболивающих приемов, которым обучил ее Филип. Фиона не собиралась поддаваться боли — она никогда не поддавалась, никому и ничему. Используя Третий глаз, она мысленно увидела, как уменьшается приток крови к руке. Постепенно кровотечение прекратилось, боль начала уходить. Впервые с момента пробуждения девочка ощутила, что может управлять собой. Чтобы окончательно вернуть себе равновесие, ей потребуется начертить защитную пентаграмму. Что ж, она уже умеет это.

Внезапно в затылке сильно защипало. Фиона поняла, что за ней наблюдают. Она быстро оглядела комнату, которая теперь уже была залита кровавыми солнечными лучами. Никого и ничего, ни в физическом, ни в астральном измерении. Странно. Она чувствовала, что ощущение не уходит. Фиона медленно обернулась к окну.

Увидев существо, она задохнулась от неожиданности. Это был черный и гибкий зверь, чем-то напоминавший пантеру. Острые зеленые глаза светились разумом, узкие щелочки зрачков, казалось, пронзали насквозь. Страха Фиона не почувствовала, однако не знала, что и делать: животное выглядело магическим и явно очень сильным. Даже в сказках, которые ей рассказывали Адепты, ничего не говорилось о подобных животных.

Кошка внимательно наблюдала за девочкой. Мощный хвост упруго метался туда-сюда. Какое-то время Фиона с беспокойством размышляла, не считает ли кошка ее своей добычей; однако взгляд животного говорил о чем-то другом. Что именно скрывалось за изумрудными искрами, Фиона прочесть не могла — только видела искреннюю привязанность в глубине зрачков. Фиона подошла к окну и приложила ладошку к стеклу. Кошка также шагнула вперед и легко поскребла когтями стекло со своей стороны. Фиона обрадовалась такому знакомству и с удовольствием вслушивалась в доносившееся из-за стекла миролюбивое урчание.

Чувство огромной радости заполонило Фиону; на краткий миг она почувствовала себя совершенно счастливой. Она редко испытывала это чувство, но каждый раз это было очень приятно — будто ее светлая часть победно поднимается вверх после заточения в глубинах мрачного озера. Желтая Школа не приветствовала подобные эмоции, но для Фионы ощущение счастья было самым естественным. Она не могла даже описать это чувство, но поступать иначе, подавлять его в себе было выше ее сил. Даже понимая это, девочка не могла найти слов, чтобы описать свои переживания Филипу. Он понимал лишь логику, а потому был склонен не обращать внимания на объяснения Фионы, списывая все на впечатлительность юного возраста.

Зверя Фиона рассматривала стрепетом и восхищением. «Филип ничего не знает, — рассуждала она, — как и все остальные. Они только делают вид, что мудрые. Вся Желтая Школа ничего не знает!» Теперь, глядя на прекрасные формы большой кошки, она чувствовала, что права. Ни один Желтый Адепт не смог бы даже достойно оценить это зрелище.

Вдруг дверь в комнату с треском распахнулась, и Фиона вздрогнула от неожиданности. Вошла Йихана. Черная кошка сердито рыкнула и одним прыжком исчезла. Йихана даже не успела ее рассмотреть.

—Что это было, черт возьми? — сердито напустилась она на дочь, подбегая к окну. За стеклом ничего не было, если не считать корявых древесных стволов.

—Белка, Йихана, — не скрывая сарказма, ответила Фиона. Ехидству она научилась у своей матери.

Йихана развернулась и залепила дочери пощечину. В глазах Фионы блеснул мстительный огонек, но девочка не доставила матери удовольствия созерцать, как она морщится от боли.

—Я спрашиваю, что это было? — требовательно повторила Йихана, подозрительно сузив глаза. — Я не рассмотрела толком, но кажется, однажды я видела что-то похожее.

Фиона улыбнулась, заметив в глазах матери беспокойство.

—Кажется, мама, ты разволновалась.

Новая пощечина сбила Фиону с ног. Девочка упала прямо на осколки лампы, сильно порезавшись в нескольких местах. В уголке рта появилась капля крови.

—Никогда больше не называй меня так! — крикнула Йихана. — Может быть, детка, я и родила тебя, но у нас с тобой ничего общего!

Женщина сердито склонилась над дочерью. Фиона окаменела, когда лицо матери оказалось в каком-нибудь дюйме от ее лица: во время приступов ярости Йихана выглядела так же ужасно, как те создания из ночных кошмаров. Девочка не осмелилась даже шевельнуться, хотя битое стекло все глубже и глубже впивалось ей в спину.

—Я не боюсь этой твари, — шипела ей в лицо Йихана, — потому что как-то раз она спасла мне жизнь. Может, она вообще явилась, чтобы напасть на тебя! Поверь мне, детка, мне нечего бояться этого зверя!

Слова матери больно ранили Фиону, гораздо сильнее, чем осколки. Ведь если животное однажды спасло жизнь матери, было ее союзником — значит, оно, безусловно, было врагом Фионы! Это значило, что все, что она чувствовала, стоя у окна, было надуманным — просто фантазией. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не разрыдаться от чувства большой и внезапной потери. На миг она все-таки утратила контроль над собой и по щеке скатилась одинокая слезинка. Нескрываемое удовлетворение на лице матери резануло Фиону по сердцу.

Наконец Йихана поднялась.

—В наказание за твою наглость ты сегодня не будешь ни с кем видеться. Останешься в комнате.

Фиона открыла было рот, чтобы возразить — наказание значило, что она пропустит занятия с Филипом, — но остановила свой порыв. Она понимала, что Йихана прекрасно знает об этом, потому и выбрала столь жестокое наказание. Йихана специально ограничивала занятия дочери по боевым искусствам и магии, зная, как сильнее всего уязвить нелюбимое дитя. Победно ухмыльнувшись, Йихана вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

Фиона поднялась с пола и, кривясь от боли, начала вытаскивать осколки стекла из бока и спины. Она глубоко дышала, надеясь хоть как-то усмирить приближавшуюся ярость. Девочка научилась чувствовать, когда именно возникнет припадок гнева: ощущение было таким, будто стоишь на краю пропасти. Один шаг — и она полетит вверх тормашками в черную бездну.

Она села на кровати, разглядывая израненную руку. Порезы оказались глубокими и все еще кровоточили, хотя и не так сильно, как раньше. Чуть позже она попытается залечить раны при помощи магии, но сейчас ее разум был слишком растревожен, чтобы сконцентрироваться. Филип не уставал повторять, что необходимо учиться сосредоточению, уметь управлять своими эмоциями, только душа Фионы не настолько подходила к окружавшему девочку враждебному миру, чтобы хорошо справляться с подобной задачей.

Одним из способов шагнуть назад, подальше от пропасти, было глубокое и сильное дыхание — но даже оно сейчас не помогало. Фиона колебалась на самом краю; казалось, будто стремление упасть вперед, в объятия ярости, и желание бежать от припадка стали равны по силе. Девочка тихо присела и стала пристально вглядываться внутрь себя. Постепенно в ее разуме начал формироваться некий образ. Ярость усилилась, и Фиона как-то сразу поняла, что образ и является фокусом снедавшей ее ярости.

Тогда, схватив дрожащей рукой карандаш и бумагу, она принялась рисовать сердитыми, резкими штрихами. На листе возникли двое мужчин. Ястребиные черты придавали им определенное сходство. Первый, черноволосый и черноглазый, смотрел остро, но немного смущенно. Лицо его было испещрено шрамами, отвратительная родовая отметина на лбу выглядела, словно застарелая рана. Второй был поменьше ростом. На нем были странные доспехи, на боку висела пара мечей: вакидзаси и катана. Глаза у него были светлыми — настолько, что карандаш не мог передать их точный оттенок.

Закончив рисовать, Фиона почувствовала, что вся взмокла от пота. Девочка загнанно дышала, разглядывая получившиеся портреты. Они вызывали в ней глубокие чувства. Она почему-то знала, что нарисовала реально существующих людей. Один из мужчин жил недалеко от того места, где она сейчас. Она почти могла чувствовать его присутствие где-то в лесу и всей душой ненавидела этого незнакомого знакомца. Именно он был повинен в ее ночных кошмарах; он и только он нес ответственность за ту отвратительную сцену между больших камней, которую она наблюдала.

Фиона разрывалась между любовью и ненавистью. Насколько сильно она ненавидела первого, с черными глазами, настолько же страстно она любила второго. Однако эта любовь, какой бы сильной она ни была, казалась очень далекой. Зато ярость была близкой и реальной; она жила в девочке всегда. Фиона просто не могла побороть в себе гневное чувство, которое вызывал в ней первый из нарисованных...

И тогда она ринулась в пропасть. Головоломное падение замутило ее внутреннее зрение. Единственным, что она видела, был первый, ненавистный. Внезапно Фиона с ужасающей четкостью осознала свое предназначение: она должна выследить этого негодяя и уничтожить его.

23

Всякое рождение оканчивается смертью.

Всякое созидание оканчивается разрушением.

Всякое накопление оканчивается рассеянием.

Все, что кажется реальным, оказывается иллюзорным.

...Приди же

И испей эликсира бесстрашия!

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Деревня Киото

Шадрак медленно брел по лесной тропе. Он напряженно осматривался в поиске каких-нибудь знаков. От нервного ожидания болел желудок. Мальчик не знал, что именно он должен был увидеть — вперед его вела только канва книжных повествований.

Колдовство, магия и второе видение всегда манили его к себе, но ему не удалось найти сколь-нибудь серьезные сведения об этих искусствах. В сущности, он практически не знал, в чем отличия между ними. Те крохи, которые Шадраку удалось собрать, во многом звучали противоречиво; нередко те, с кем он говорил об этом, вообще сомневались, существует ли сам предмет разговора. Найти настоящего знатока было очень трудно; Шадрак знал, что ему придется долго расспрашивать, но не был уверен, хватит ли у него духа на это. Он даже не знал толком, о чем говорить, и не представлял, обидят его расспросы женщину или нет.

Тропинка как-то разом оборвалась, выбежав на небольшую поляну. Шадрак увидел домишко, похожий на деревенские жилища. Рядом с домом был простенький, довольно запущенный колодец. Юный воин остановился в нерешительности: его одолевал природный страх перед сверхъестественным, и теперь юноша раздумывая, хватит ли у него смелости войти в дом. Он вздрогнул, когда в голову пришли темные воспоминания, о которых Шадрак никогда и никому не рассказывал.

Шадрак направился к двери. Недавно выпавший снег похрустывал у него под ногами. Он настороженно осматривался — вдруг у женщины есть какой-нибудь прирученный зверь-охранник, который сейчас наблюдает за пришельцем. Шадрак однажды читал об этом. Он не знал, верит ли сам в подобные сказки, но в подобных ситуациях излишняя осторожность — не помеха. Подойдя поближе, он заметил прибитую к дверям лошадиную подкову.

«Ясно, обычный символ предрассудков», — со знанием дела заключил он.

Набрав в грудь побольше воздуха, он громко постучал. Над головой зашумели кроны деревьев. Теперь Шадрак был уверен, что за ним наблюдают. Выждав с полминуты, он снова постучал. Никакого ответа. Он уже совсем собрался уходить несолоно хлебавши, как вдруг дверь так неожиданно и резко отворилась, что едва не сбила его с ног.

В проеме появилась хозяйка, с виду лет тридцати. Она выжидательно посмотрела на Шадрака, а он поразился, насколько трудно описать ее внешность. Лицо женщины лучилось здоровьем, но в лучшем случае его можно было назвать разве что домашним. Тонкие и жесткие, словно проволока, волосы были неприятного цвета. Единственно необычными были ее глаза: они светились мягкой зеленью и совсем не пронизывали человека насквозь, как ожидал юноша.

Несмотря на то, что хозяйка дома выглядела вполне буднично, Шадрак долго не мог найти нужные слова в ответ на ее немой вопрошающий взгляд. Изо рта вытекали сбивчивые, невнятные обрывки слов. В отчаянии Шадрак уставился себе под ноги, стараясь собраться с мыслями, но женщина заговорила прежде, чем ее гость решил возобновить попытки объясниться.

—Ты Шадрак, незнакомец.

Это было скорее утверждение, а не вопрос.

—Да, госпожа, — ответил он, дивясь, как она узнала его имя.

—Заходи, мальчик, я уже жду тебя.

Глаза Шадрака округлились от изумления, но когда женщина ступила в сторону, открывая ему дорогу, он молча вошел в дом. Она помогла юноше снять пальто и рукавицы, а потом легко подтолкнула его к небольшому очагу.

—Почему вы ждали моего прихода? — наконец не выдержал Шадрак.

—Конечно, потому, что ты таков, каков ты есть.

—Что это значит?

—Разве ты пришел сюда не для того, чтобы узнать это?

Он серьезно кивнул. Только сейчас он заметил, что на груди у женщины висит распятие с великолепной резной фигуркой Христа. Женщина перехватила удивленный взгляд гостя.

—Мои способности — это дар Божий, но те, кто приходит ко мне, не признаются, что они являются от Дьявола, поэтому я никому ничего не рассказываю. Понимаешь? Никто не должен знать об этом!

Шадрак кивнул. Его благоговейный трепет перед женщиной вдруг начал слабеть, исчезать. Говорила она медленно, и ему показалось, что колдунья не слишком-то умна. Христиан в Ниппоне было немного, куда меньше, чем дайме, которые активно их преследовали. В принципе, в Империи любая религия была в диковинку — суровый климат страны обычно вынуждал разум людей обращаться к более насущным проблемам. Из религий, которые пережили Катаклизм, наиболее распространенными были буддизм и синтоизм.

—Почему вы живете в этой глуши, за много миль от деревни? — спросил ее Шадрак.

Она спокойно пожала плечами.

—Не думай об этом. Здесь выросла моя мать и мать моей матери. Мне говорили, что в Киото для них было небезопасно. Что до меня, то это место — все, что я когда-либо видела.

Мальчик понимающе кивнул.

Оглядевшись, он с огорчением обнаружил, что в комнате нет ни хрустального шара, ни ведьминого котла, ни черных кошек — короче, ни одного из колдовских атрибутов, о которых он читал. Кроме очага, там были только стол, несколько стульев и прочая домашняя утварь. Шадрак засомневался, сможет ли эта женщина хоть чем-то помочь ему. Впрочем, хозяйка выглядела вполне уверенной в себе.

—У меня есть деньги, чтобы заплатить вам за ваши труды, — сообщил Шадрак и гордо вынул юань.

—Я не беру денег за труды Божьи! А теперь садись за стол и начнем.

Он выжидательно присел напротив женщины, а она тем временем принялась внимательно разглядывать его тело.

—Твоя аура, юноша, выглядит очень необычно, — произнесла женщина. — Я не могу прочесть по ней слишком многое, но, во всяком случае, она очень мощная. Существуют силы, которые действуют вне пределов моего разумения. И все же я скажу тебе вот что: ты находишься в большей опасности, чем любой другой человек, и от твоих деяний зависят судьбы многих.

Шадрак лихорадочно облизал пересохшие губы, чувствуя, что в словах женщины есть определенная правда.

—Скажите, я преуспею в достижении своей цели?

—Этого я не могу знать. Ты — связующее звено между двумя великими Силами.

—Силами?

—Теми, что создали Равновесие, и еще теми, что стремятся его уничтожить. Твои шансы преуспеть будут весьма невелики из-за твоей собственной ошибки. Все зависит от тебя.

Шадрак нахмурился, ничего не поняв. Правда, он был уверен, что и ясновидящая не совсем понимает то, что говорит.

—Вы могли бы сказать, кто я на самом деле?

Женщина устремила твердый немигающий взгляд на Шадрака.

—Ты позволишь мне заглянуть в твою душу?

Мысль об этом наполнила Шадрака неописуемым ужасом, но желание дознаться правды пересилило.

—Д-да, — запнувшись, ответил он.

—В таком случае, наклонись ко мне.

И прорицательница пронзительно уставилась в его зрачки. Он чувствовал, как она словно щупает его разум. Вначале она исследовала его физическое тело, потом передвинулась выше, в область чувств. Шадрак почувствовал, что его одолевает сонливость. Ясновидящая тем временем мягко продвинулась глубже в его сознание, в самое естество его ума, читая его мысли.

—Тело твое твердое и сильное, но чувства необузданны и смятенны, — произнесла женщина. — В тебе сидит сильное разочарование и великая боль, но твоя способность управлять собой просто невероятна. Она и помогает тебе сдерживать свои чувства. Мысли твои ясные и сильные, но иногда они становятся юными и неопределенными.

Шадрак старался остаться в сознании. Ясновидящая снова двинулась вперед, к высшему разуму гостя.

—Когда-то ты был великим, — судя по тону, прорицательница сама удивилась этому открытию, — твой Высший разум совершенно недоступен моему пониманию, он слишком развит для меня. Но в нем пульсирует единственная вибрация — какая-то навязчивая идея. Она имеет имя: Лина.

Последнее слово взбудоражило ум Шадрака. Перед его внутренним взором невольно возник образ темноволосой женщины из снов. Мальчик пытался сдержать бурное дыхание и невероятное возбуждение — он понял, что это ее имя. И снова он мысленно увидел удивительный мир с розовым небом и голубовато-зелеными деревьями.

Ясновидящая погрузилась еще глубже. Тьма охватила Шадрака, несмотря на то что он старался держать глаза раскрытыми. Он чувствовал, как женщина протискивается в каждый закоулок его естества. Внезапно страх ледяными клешнями схватил душу Шадрака — что-то было катастрофически неправильно. Ужас целиком поглотил его, и сопротивляться этому было бесполезно. Он почувствовал, как внутри проклюнулось что-то мерзкое; постепенно оно становилось все более узнаваемым. Поздно: прорицательница тоже увидела это.

Женщина закричала страшно, нечеловечески. Шадрак мгновенно очнулся и принялся загонять обратно вглубь недавнее видение, стремившееся завладеть его сознанием. Он чувствовал, что стоит этому пробудиться к жизни, — и он, Шадрак, навсегда потеряет контроль над своей силой. Ясновидящая бессильно упала грудью на стол — умерла? Или лишилась чувств? Из уголка ее рта сочилась тонкая струйка темной крови.

Шадрак растерялся. Он не знал, что взволновало его больше: чудовище внутри него или беспомощное состояние прорицательницы. В голове все помутилось.

Он понял, что нужно немедленно уходить и, сильно оттолкнув стул, поднялся из-за стола. Когда Шадрак подхватил свою куртку, собираясь броситься вон из домика, ясновидящая очнулась и повернулась к нему.

— Ты одно целое с Госпожой Тьмы! — гневно прохрипела она. — Ты — само зло! Ты навлечешь на всех нас неотвратимый рок!

Глухо вскрикнув, охваченный безумным страхом Шадрак выскочил из дома колдуньи. Он был слишком ошеломлен пережитым, чтобы думать. Деваться от правды был некуда, но Шадрак решил, что никому не откроет свою страшную тайну.

Деревня Киото

12-й год правления

32-го Сёгуна

(1 год спустя)

Шадрак принял стойку зенкутсу-дачи. Он был совершенно неподвижен. Танака медленно обошел вокруг ученика, придирчиво проверяя каждый элемент стойки. Выставленная вперед нога была слегка согнута в колене так, что колено находилось на одной линии с пальцами стопы — это положение позволяло избежать перелома ноги при ударе противника. Другая нога была отставлена почти на три фута назад и более чем на фут в сторону. Она была жестко выпрямлена, чтобы придать стойке силу. То, что ноги были раздвинуты на ширину плеч, придавало равновесие и позволяло выполнять необходимые движения бедрами во время выполнения ударов и блоков.

Легкий, словно сахарная пудра, снежок сыпал на занимающихся, выбеливая всю поляну. Шадрак был бос, но холод заснеженной земли не пугал его. Самураи не обращают внимания на подобные мелочи, а он больше всего на свете хотел стать настоящим самураем.

Танака продолжал ходить вокруг Шадрака. Учителя больше интересовала не сама стойка, а состояние разума юноши, его дзансин. Он знал, что последнее у Шадрака доведено почти до совершенства. Если и были маленькие огрехи, Шадрак давно и самостоятельно справился с ними.

Наконец сэнсэй остановился прямо перед учеником и тяжелым, пронизывающим взглядом посмотрел прямо в глаза Шадраку. Он заметил, что Шадрак прибавил в росте: теперь юный воин был ниже Танаки менее чем на фут — и это всего в двенадцать лет! Его способность к сосредоточению была практически абсолютной: глаза, сфокусированные на далекой точке где-то за головой сэнсэя, при этом четко следили за всем происходящим вокруг.

Внезапно глаза Танаки сузились, и учитель без всякого предупреждения нанес ученику уракен-уси — боковой удар в висок. Удар был мастерским — рука самурая остановилась в миллиметре он цели. Но Шадрак даже не моргнул, сохраняя выдержку. Танака удовлетворенно пробурчал что-то. Оба знали, что реальный такой удар смертелен.

Отступив назад, учитель выкрикнул последовательность приемов, которые предстояло отработать Шадраку:

—Шаг вперед, атака с маэ-гири и санрэн-цуки. Шаг назад и защита: гедан-бараи, гьяку-цуки. Потом атака с маваси-гири, усиро-гири, уракен-уси и гьяку-цуки.

Почти не дав времени на то, чтобы осознать полученное задание, он скомандовал:

—Начинай!

Шадрак немедленно перешел к выполнению первого приема из комбинации — удара ногой вперед. Едва коснувшись земли, он нанес воображаемому противнику три удара кулаками: первый в подбородок, два остальных — в солнечное сплетение. Без малейшей задержки он скользнул назад, изготовившись к блокированию контратаки махом руки у нижней части туловища. За блоком последовал удар тыльной стороной кулака.

В следующую секунду Шадрак снова рванулся вперед, проведя удар прямой ногой с разворота в голову предполагаемого врага и отражая руками воображаемые контрудары; следом за этим мальчик молниеносно развернулся, чтобы нанести удар ногой назад. Наконец гипотетический враг оказался побежден ударом тыльной части кулака в висок и ударом тыльной стороной руки в середину груди.

Последнее движение Шадрак сопровождал «кьяи» — криком духа воина, с помощью которого он вложил в заключительный удар всю силу разума и души. Закончив комплекс, он вернул кулаки в исходное положение и немедленно принял исходную стойку в ожидании дальнейших распоряжений сэнсэя. Попутно юный воин мысленно оценил собственную стойку и автоматически отметил мелкие погрешности — в следующий раз он их не допустит.

Танака даже кивнул головой в знак удовлетворения; впрочем, он позволил себе такую вольность в оценке лишь потому, что ученик не мог видеть реакции учителя. Самурай всегда был осторожен в вопросах похвалы: слишком высокая, как и чрезмерно заниженная оценки плохо сказываются на развитии навыков ученика. Так или иначе, он не мог не отметить, что теперь движения Шадрака обрели умопомрачительную скорость и набрали достаточную силу, чтобы победить взрослого и крепкого воина. Для своего возраста Шадрак просто поразительно преуспевал в своих занятиях.

—Обернись! — приказал Танака.

Шадрак с разворота мощно выполнил гедан-бараи, и его сжатые в кулаки руки снова вернулись в исходное положение.

—Так, теперь йаме. Отдыхай.

Шадрак вернул ноги в естественную стойку и одновременно обхватил туловище руками. Потом он поклонился, оправил свой холщовый ги и замер в ожидании дальнейших приказов. Ноги сводило от холода, но мальчик не собирался показывать, что ему больно. Наоборот, он сосредоточился, мысленно заставляя тело накачивать побольше крови в онемевшие конечности. Постепенно руки и ноги стали согреваться. Шадрак давно уже понял, что тело всегда послушно приказаниям разума.

Танака увидел, как ученик смахнул бисеринки пота на лбу, прежде чем они успели замерзнуть. Как правило, самураи никогда не заставляли своих учеников заниматься в такую погоду; Шадрак же был исключением. За те семь лет, что Танака был его приемным отцом, мальчик ни разу даже не простудился. Он обладал подсознательной силой, которую ничто не могло преодолеть. Даже самурай не имел такой выносливости. Вот и сейчас Танака был одет в куртку из медвежьей шкуры, теплые брюки и сапоги.

—Хорошо, — сказал учитель, — а теперь самое время потренироваться с макиварой.

С губ Шадрака сорвался едва уловимый вздох огорчения. Танака услышал его и украдкой улыбнулся: вздох подтверждал, что в его сыне все же есть что-то от человека. Занятия с макиварой были едва ли не самыми трудными и болезненными во всем процессе подготовки. Поначалу Танака традиционно сделал мальчику обмотанный соломой столб, на котором следовало отрабатывать удары. Макивара служила для укрепления костяшек пальцев и кистей. Как только Шадрак освоился с новым снарядом, Танака заменил столб на толстый дубовый брус. Удары по брусу были более болезненны для суставов, кроме того, оставить следы на этом снаряде было практически невозможно.

Танаку сдерживал только юный возраст Шадрака. Теоретически занятия могли привести к деформации кистей и запястьев, но самурай был уверен, что его приемному сыну такое не грозит.

Танака взял доску за ручки, которые самолично смастерил. Макивара представляла собой квадратный в сечении брус из очень прочной древесины со стороной приблизительно в фут.

—Итак, по пятьдесят гьяку-цуки с каждой стороны. И смотри, чтобы удары были хорошими, — распорядился самурай.

—Осс, сэнсэй.

Шадрак принял стойку дзенкутсу-даси и сосредоточился на цели; потом начал наносить удары тыльной стороной кулака, отводя руку к бедру после каждого удара. Всякий раз брус издавал низкое вибрирующее гудение.

—Старайся так же хорошо действовать и другой рукой! Помни: противоположное должно быть равным!

—Осс, сэнсэй!

Выбрасывая правую руку вперед, Шадрак одновременно отводил левую назад. В сочетании с движениями бедер это моментально удваивало силу каждого удара. Уже после трех циклов костяшки пальцев лишились кожи и закровоточили. Будущий самурай не обращал на это внимания — боль давно стала для него привычным состоянием.

Танака завороженно наблюдал за сыном. Ритм движений все усиливался, и учитель вдруг почувствовал, что Шадрак постепенно теряет осознание окружающего мира. Больше того — казалось, что он перестал осознавать и наличие макивары перед собой, механически потрясая брус мощными ударами. Старому самураю показалось, что в глазах ученика мерцают картины иного мира, лицо другого человека. Даже радужки глаз у Шадрака понемногу изменили свой цвет, отчего взгляд мальчика стал глубже и сильнее.

Он все лупил по брусу, давно перейдя установленный учителем рубеж в пятьдесят ударов. Танака заволновался. Теперь перед ним стоял кто угодно, но не его сын, пусть даже приемный.

—Шадрак!

Во взгляде мальчика заполыхала ярость, Шадрак все глубже погружался в состояние транса. Глаза его потемнели, словно вороненая сталь, в них появилось холодное, зловещее выражение. Внезапно он перестал терзать брус и замер, всматриваясь куда-то глубоко внутрь себя.

—Шадра-ак! — что было сил крикнул Танака.

На это Шадрак отреагировал. Зрачки его, переполнившись ненавистью, сузились до размеров булавочной головки и стали бездонными, словно океанская бездна. Где-то в их глубине сверкали фиолетовые молнии — и Танака впервые увидел силу бессознательного в Шадраке.

Какое-то время глаза мальчика сверкали таким темным, всемогущим и недобрым разумом, что самураю показалось, будто от такого взгляда может остановиться сердце. И тут Шадрак заговорил, все также неотвязно вглядываясь внутрь себя.

—ДЕ-Е-ТЕ-Н-Н!

Яростный вопль эхом пронесся по чаще, сбивая снежинки с веток, убивая на своем пути всякий шорох лесной жизни, Шадрак буквально взорвался завершающим ударом, сконцентрировав в нем всю нечеловеческую, ненасытную ярость, которая бурлила в его теле. Звук удара слился воедино с громоподобным «кьяи» — и маки-вара с оглушительным треском разлетелась на множество кусков.

Танака упал на спину. Он глядел на валявшиеся вокруг щепки и не верил своим глазам. Когда же самурай поднял глаза на ученика, то спрятал лицо в ладони.

—Я уничтожу его... Я уничтожу его... — бесконечно повторял Шадрак.

Танака поднялся с земли и подошел к сыну. Взял его руки в свои.

—Уничтожишь кого, Шадрак?

Мальчик поднял глаза, смущенные и испуганные, и начал всхлипывать. Танака понял, что сын уже забыл обо всем.

—Все в порядке, сынок, — произнес отец, пытаясь успокоить не только Шадрака, но и себя самого.

Потом он крепко обнял мальчика, изо всех сил сдерживая просившиеся слезы.

Эния

Иесод Иецира

Заколдованный лес

Жестокая компания детворы рассеялась, перебрасываясь на бегу шуточками и насмешками. По дороге в лагерь дети побросали палки и камни — оружие выполнило свое предназначение и было уже не нужно. Джаад убедился, что остался один, и принялся залечивать ноющие от боли ребра.

Прежде чем подняться и пойти, Джаад немного выждал. Иногда его недруги прятались вокруг, а потом нападали на него, когда он совершенно не ожидал этого. Джааду это не нравилось. Он не хотел еще раз так попасться: когда нападали на него неподготовленного, побои оказывались гораздо более мучительными. Наконец он решил, что можно идти. Разум Джаада был нацелен только на одно — на его дом, на дереве. Только там он сможет обезопасить себя от боли. Домик был единственной ценностью, которую Джаад получил от отца, и никто не осмеливался атаковать его там.

Он заставил себя подняться, зажимая больной бок. Быстро оглянувшись, резко вдохнул — и почувствовал, что за ним наблюдают. В пятидесяти футах от него стояла фигура в черном. Незнакомец молча разглядывал Джаада. Мальчик испугался. Мужчина был впечатляющего сложения, да и аура у него была совершенно необычной. Ястребиные черты лица, черные страшные глаза. Потом человек в черном помахал Джааду.

Джаад заколебался, не зная, следует ли ему подчиниться приглашению. Фигура снова махнула ему — и Джаад почувствовал, что между ними есть какая-то связь. Казалось, будто они братья, а может, и более близкие родственники. Это явно не был враг, что значило, что незнакомец — друг. Джаад жутко разволновался — до этого у него никогда не было друзей.

Он взволнованно двинулся навстречу. Незнакомец тоже не остался на месте. Он направился прочь, все так же маня к себе рукой.

Черная фигура двигалась прямо к ручью, в сторону от водопада; Джаад же пробирался там, где подлесок был пореже, чувствуя, как растет в нем предвкушение встречи.

Человек в черном достиг ручья. Теперь Джаад бежал, сколько было сил. Желание заговорить с незнакомцем оказалось гораздо более сильным, чем он предполагал. Он миновал последние деревья на берегу и увидел, как человек ступил в воду. Джаад в смущении остановился: незнакомец, не останавливаясь, шел вперед... и погружался в воду, хотя глубина ручья была не более двух футов. Джаад протестующе вскрикнул и нырнул в поток, стремясь дотянуться рукой до черной фигуры. Он не успел: прощально взмахнув рукой, незнакомец исчез под водой.

В отчаянии Джаад зарыдал, шаря в ручье руками. Вода была хрустально чистой, нигде никакой ряби. Джаад без труда видел дно ручья — но человека в черном нигде не было видно. Вынув руку из воды, мальчик закрыл лицо руками и заплакал. Слезы горохом катились по щекам. Он толком не понимал, что именно потерял, но все равно оплакивал эту утрату.

Потом Джаад печально взглянул на ручей, спокойно и размеренно кативший свои воды прочь от водопада. В мягком зеркале воды мальчик видел свое четкое отражение. Что-то в отражении заставило Джаада остановиться и внимательно изучить его. Ястребиные черты лица, странные отметины на лице — они сильно смахивали на облик таинственного незнакомца. Джаад поглядел еще внимательнее: до этого он никогда не замечал собственного отражения и теперь словно впервые рассматривал себя. Черные глаза — не устрашающие, таящие угрозу угольки, как у человека в черном, — а смущенные, затуманенные. В их взгляде не было искры глубокого разума, но, несмотря на множество различий, они были все-таки похожи.

Что-то щелкнуло у него в голове и Джаад понял: незнакомец в черном — это каким-то образом он сам. Он осознал это чисто интуитивно, без всяких слов. Значит, он был кем-то большим, чем просто Джаадом, каким его знали все. Он был больше чем лагерным идиотом. Это осознание наполнило мальчика внутренним ликованием — он сиял, зная, что, безусловно, прав в этом.

Джаад снова взглянул на свое отражение и поразился тем изменениям, которые постепенно происходили с ним. Вода потемнела и стала словно чернила. В ней появилось другое видение. На этот раз он увидел лесную долину с тремя концентрическими кругами мегалитов посередине. Картина была такой же четкой, как и его собственное отражение, которое он рассматривал несколько секунд тому назад. Внезапно разум его стал чистым и острым. Он знал, где находится эта долина: она была не очень далеко от лагеря. Он добежит до нее минут за десять, хотя... Если он отправится туда, отец сильно его поколотит. Нет, долина того не стоит.

Джаад обернулся и глянул в сторону лагеря. Оттуда доносились приближающиеся голоса детей. Мальчик понял, что мучители собираются вернуться к своему занятию. Он нерешительно опустил нижнюю губу. Тогда он взглянул в воду — отражение исчезло, но в памяти осталось таким же ясным. Он все еще точно помнил, как отыскать ту долину. Его разум был точно сфокусирован и ощущать это было как-то странно. Обычно Джаад никогда и ничего не помнил.

Долина звала его к себе, манила, как до этого ничто другое. Она почти первобытным ритмом пульсировала в его костях. Какой мелкой казалась теперь его жизнь в сравнении с новым желанием прийти в долину с кругами из больших камней. Зачем? Он не знал этого; да и не хотел знать. Он чувствовал лишь страстное желание найти эту долину.

Дети заметили его. Джаад понял: или он помчится в долину сейчас, или никогда. Сделать это было просто необходимо. Мальчик развернулся и что было сил побежал. Судя по шуму за спиной, дети не собирались отставать. Он припустил еще быстрее. Он знал, что сил у него предостаточно и что он более вынослив, чем любой из его преследователей. Однако путь предстоял неблизкий, и Джаад не знал, сможет ли он бежать всю дорогу.

Погоня тянулась несколько бесконечных минут. Джаад уже начал слабеть и уставать; легкие пылали, моля о воздухе. Но даже, несмотря на катившиеся по его лицу слезы, он не собирался сдаваться. Уже был виден круг, до цели оставалось каких-то несколько сотен ярдов. Надежда сильнее загорелась в нем, и мальчик припустил вперед. Он знал, что дети уже близко, но сейчас им было уже не поймать его. Что-то звало его из самой середины кругов, и это что-то принадлежало ему, только он потерял его когда-то давным-давно.

Он быстро оглянулся через плечо и... оступился. В следующее мгновение он уже шлепнулся на влажную землю, еще и плечо повредил.

Дети снова насели на Джаада. Они смеялись, поддевали ногами, остервенело молотили кулаками. Устав, мучители потянули избитую жертву обратно в лагерь. Джаад тихо хныкал: всего несколько футов отделяли его от предмета желания, и оставлять задуманное неисполненным было невыносимо больно.

Вскоре долина скрылась из глаз, вместе с ней изгладилась память о том, где расположено заветное место.

24

Чем жаловаться на темноту, лучше свечку зажечь.

— Китайская пословица

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Деревня Киото

13-й год правления

32-го Сёгуна (год спустя)

Первые лучи рассветного солнца мягко пробивались сквозь легкую дымку, заполняя поляну рассеянным светом. Шадрак стоял неподвижно, закрыв глаза и чувствуя лес вокруг. Он слышал шорохи самых разных животных, ощущал запахи, каждый из которых был ему знаком. Ему даже казалось, что вместе с легкими порывами ветерка он ощупывает стволы деревьев. Юноша ощущал полную гармонию со всем вокруг.

Он раскрыл глаза, оставаясь в состоянии дзансин, до предела напрягая все чувства. Уже собравшись приступить к выполнению ката, он вдруг замер, отметив, что изменился общий привычный тембр звучания. В воздухе послышался непереносимо тонкий и пронзительный звук. Шадрак озадаченно нахмурился.

И тут появились они: три фигуры в пунцовых одеяниях, закрывавших их с головы до ног. Лиц было не видно из-под низко опущенных капюшонов. Шадрак содрогнулся, осознав, что троица материализовалась прямо из воздуха. Его поразило собственное ощущение, что он уже видел это раньше и что встреча не несет для него опасности.

Юноша остался в естественной стойке, только задышал чуть равномернее, проверяя, насколько участился пульс. Потом Шадрак успокоил надпочечники, которые грозили взорваться неконтролируемой волной адреналина. Совладав с минутной растерянностью, он вновь зорко наблюдал за происходящим, сохраняя некоторую отчужденность.

В следующее мгновение он уже молниеносно рванулся, стремясь избежать атаки слева. Пригнулся, пропустил боковой удар поверху и широким движением повалил противника, а затем с силой припечатал его голову прежде, чем нападавший успел подняться.

Остальные двое, издавая воинственные крики, зашли с двух сторон. Не меняя спокойного выражения лица, Шадрак максимально эффективно разобрался с обоими атаковавшими. Первому он сломал несколько ребер, поразив его ударом назад усиро-гири. После он воспользовался тай-сабаки и провел несколько контратак, уложив последнего противника ударом локтя маваси-эмпи.

Шадрак быстро огляделся, проверяя, не угрожает ли ему еще кто-нибудь; никого не заметив, он мягко вернулся в естественную позу. Три фигуры в капюшонах медленно поднялись с земли и встали вокруг него. Отвесив Шадраку поклон, они вдруг заколыхались и растворились в воздухе так же таинственно, как и явились. Шадрак стоял вне себя от изумления: с одной стороны, он не поверил происшедшему, с другой — не мог отделаться от ощущения, что однажды встречался с чем-то подобным. Ему так и не удалось коснуться тел своих противников — они сами имитировали действие его приемов на себе, оставаясь бестелесными, словно привидения.

Вдруг Шадрак перестал ломать голову над этим случаем, почувствовав, что не один. Прогнав всякие мысли о собственных тренировках, он отругал себя за то, что его состояние дзансин было слишком слабым.

—Ты уже лучше справляешься с ката, сынок, — послышался будничный голос Танаки, — уже почти похоже на настоящий поединок.

—Я часто тренируюсь, отец.

Одобрительно кивая, Танака вышел из своего укрытия. Он знал, что Шадрак действительно использует каждую минуту свободного времени для оттачивания своих умений. Кроме того, тот часто и подолгу работал подручным у Сайто. Кузнец был уверен, что через несколько лет из парня получится отличный кузнец-оружейник. Шадрак уже неплохо овладел искусством закалки клинков мечей. Тяжелый труд увеличил его силу и выносливость — незаменимые качества для воина. Больше того: работа ему нравилась, отношения с Сайто и его женой, которая недавно родила девочек-близнецов, складывались просто замечательно. Шадрак относился к малышкам как к собственным сестрам.

—Кажется, подошло время устроить тренировочный поединок, — сказал Танака.

Шадрак усмехнулся. Несмотря на то что в таких поединках самурай регулярно мял ему бока, именно благодаря им юноша научился справляться со своим страхом и не обращать внимания на боль. Он даже начинал понемногу давать сдачи своему учителю — Танака уже знал, что если хотя бы на миг потеряет бдительность, то рискует получить удар от своего ученика. Несмотря на сорокалетний возраст, Танака до сих пор не знал поражений, но чувствовал, что со временем искусство Шадрака окажется значительно выше.

Когда спарринг начался, самурай обнаружил, что Шадрак действует гораздо мощнее, чем всегда. В какой-то мере это даже радовало приемного отца возможностью сохранить неплохую боевую форму. Большинство самураев, которым посчастливилось перевалить за сорокалетний рубеж, в лучшем случае превращались в обычных разжиревших политиков, облаченных в йорои.

Танака обрушил на ученика град ударов, готовясь нанести имитацию смертельного удара. Он шел к этому, сознательно направляя реакции и движения Шадрака. Между тем ученик действовал со скоростью молнии: он отлично парировал удары и шел в контратаку, точно следуя проложенному Танакой пути. Сейчас... Самурай развернулся, словно пружина, собираясь нанести венчающий поединок удар, — и внезапно жестоко поплатился за свои благодушные фантазии.

В самый последний момент Шадрак перенес вес тела на одну сторону и в развороте ударил учителя ногой в солнечное сплетение. Удар был достаточно силен, чтобы сбить дыхание и повалить противника, но внутренних повреждений не причинил.

Оказавшись на земле, Танака опешил; потом медленно поднялся, не обращая внимания на ноющую боль в животе. Он знал, что лучшее средство, помогающее от последствий удара в живот, — это расслабиться и медленно встать на ноги. Самурай нисколько не смущался того, что получил урок от тринадцатилетнего мальчишки — все-таки Шадрак был необыкновенным юношей, — да и вообще, этого давно уже следовало ожидать.

Танака поднял глаза на приемного сына и увидел, что тот полностью отдался чувству собственного превосходства и совершенно забыл о защите. Качнувшись вперед, будто борясь с тошнотой, Танака, не меняя направления, провел удар. Неожиданный шлепок по лицу послал Шадрака наземь. Ошеломленный юноша поднялся, утирая разбитый нос. Танака наблюдал за ним, и в глазах самурая светились нечастые веселые искорки.

— Неплохо сынок, я тобой доволен. Только никогда не теряй сосредоточенности, никогда не проявляй своих чувств до окончания боя. В настоящем поединке это была бы не пощечина, а смертельный удар.

Шадрак пристыжено кивнул головой.

В течение следующего часа Танака экзаменовал познания сына в иайдзюцу. На этот раз успехи ученика были бесспорны. Шадрак умел в долю секунды вынуть меч из ножен и нанести удар, сохраняя при этом сосредоточенность и осознание происходящего. Его удары становились такими быстрыми, что за ними сложно было уследить.

Несмотря на все способности сына и его любовь к боевым искусствам, Танака не мог позволить ему тренироваться с настоящей катаной. Даже оказавшись ронином, он не мог преступить Кодекс и позволить не-самураю коснуться священного оружия. До тех пор пока он не решит, что его сын достоин стать самураем, Шадраку придется тренироваться с боккеном — деревянным тренировочным мечом, размерами и весом походившим на катану.

После занятий иайдзюцу Шадрак слушал объяснения учителя относительно сорока трех основных смертельных точек на теле человека. Удары по этим точкам могли иметь самые различные последствия, начиная с потери сознания или невозможности двигаться и заканчивая немедленной смертью. Потом Танака проверил, хорошо ли ученик усвоил материал, и остался доволен.

—Ну что ж, в нормальном поединке ты сражаешься вполне прилично. Теперь посмотрим, каков ты будешь, лишившись помощи глаз! — бросил самурай.

Шадрак ошеломленно наблюдал, как учитель достает из кармана черную повязку. Он читал, что когда-то в древности самураи изучали технику боя вслепую, но в душе не верил, что такое возможно.

—Но сэнсэй, человек не может драться без глаз! Взгляд Танаки засверкал сардоническим умилением.

—Может быть, ты и прав; значит, тебе быть первому! Ты слишком много надеешься на зрение. Пора заняться развитием остальных органов чувств. Но прежде я покажу тебе оружие, которое мы будем использовать.

Танака вынул из сумки два складных шеста-бо. Потом он первые двадцать минут подробно объяснял ученику простейшие приемы боя с шестом: как защищаться, атаковать и действовать против вооруженного мечом противника. В последнем случае шест был особенно подходящим оружием. Танаке было сложно продемонстрировать движения, потому что отсутствующая левая рука не давала ему возможности даже нормально держать бо.

Но, несмотря на этот недостаток сэнсэя, Шадрак вскоре уже ловко владел шестом. Знание искусства ведения боя и отличная ловкость дали великолепное сочетание. С увлечением, отрабатывая атаку, он смог оттолкнуть Танаку на несколько футов, но старый воин сделал то, чего ученик от него совсем не ожидал, — он внезапно сократил дистанцию и ударом ноги оглушил Шадрака.

—Ты должен всегда помнить, — сказал он юноше, — что Кодекс не позволяет хитрить, но хитрость иной раз может спасти тебе жизнь. Твои противники не станут раздумывать, использовать ли хитрость против тебя!

Потом Танака приказал Шадраку надеть на глаза повязку. Он атаковал ученика совсем мягко и аккуратно, но тот не мог защищаться даже в таком медленном темпе. Опять и опять Шадрак получал легкие удары то в голову, то в туловище; наконец он окончательно расстроился.

—Держать себя в напряжении бессмысленно! — поучительно бросил Танака. — Ты должен достичь гармонии с битвой, плыть вместе с ней. Почувствуй движения и мысли противника!

Больше часа Шадрак продолжал свои безуспешные попытки, но ничего не выходило. Он подозревал, что чрезмерное старание сейчас вредит ему, но уже слишком устал от занятий, чтобы продолжать тренировку без лишнего раздражения. Танака видел состояние ученика. Он снял повязку с глаз Шадрака и ободряюще похлопал сына по спине.

—Сегодня неплохо. Через пару лет ты точно побьешь старика! Он заметил угнетенный взгляд Шадрака.

—Не переживай о бое вслепую. Я не знаю ни одного человека, которому бы это удавалось. Это была просто идея. Ты должен знать собственные пределы и радоваться тому, что умеешь.

Шадрак покачал головой: что ж, если искусство боя вслепую находится за его собственными границами, значит, эти границы просто пора расширять.

Иесод

Иецира

Заколдованный лес

Фиона сидела на полу. Окно было закрыто занавесями, и освещали комнату только свечи. Девочка внимательно вглядывалась в свой магический кристалл, рассматривая своего врага. В этом занятии проходило большинство вечеров. Фиона молча рассматривала мальчика со своего рисунка. Сейчас ему было лет четырнадцать — столько же, сколько и ей. Она знала о нем уже довольно много. Все, что Фиона делала, только приближало ее к тому дню, когда она должна была выйти из заточения и встать на бой с ним, своим главным врагом.

Девочка наблюдала, как взрослые и дети лагеря лупили мальчика ногами и руками, но не испытывала ни малейшего сострадания. Единственное, чего она желала, это чтобы удары и пинки были ее собственными — и еще, чтобы в следующий раз он еще больше страдал от них. Ненависть к Джааду иссушала Фиону. Она чувствовала это. Ее единственная цель в жизни состояла в том, чтобы видеть его страдания. Когда эта мысль проскользнула в голове Фионы, девочка нахмурилась. Подспудно она ощущала, что ей уготовано какое-то иное, высшее предназначение, связанное с другим человеком из ее снов. Но в следующую секунду яростное наваждение снова затмило все остальное; теперь ничто, кроме ненависти, не имело значения.

Вздохнув, Фиона убрала кристалл ясновидения. Она изучала Джаада вот уже больше двух часов, и глаза заметно устали. Голову охватила мучительная боль — неизбежное следствие долгой и напряженной концентрации на сохранении связи. Она закрыла глаза и взялась большим и указательным пальцами за переносицу, пожелав, чтобы боль ушла.

Внезапно она почувствовала, как что-то схватило ее за ногу. Она глянула вниз и увидела рядом с собой элементала земной стихии.

Кожа существа была грязно-коричневого и оранжевого цвета, а улыбка элементала была самой хитрой из всех, которые когда-либо видела Фиона. Черные озорные глазки сверкали, словно угольки; на голове росли два небольших рожка, один из которых, почерневший, был сломан.

Фиона улыбнулась и почувствовала, как вся ее ненависть внезапно исчезла.

— Ах ты, нахальный малыш!

Гном потешно мигнул, и Фиону охватило сильное чувство, что когда-то она уже видела его. Ощущение было таким же сильным, как при появлении большой черной кошки, — она иногда издалека поглядывала на Фиону.

Фиона похлопала себя по колену, и гном вспрыгнул на него, словно всегда сидел там. Девочка потрепала его по мохнатой голове, и элементал даже прикрыл глаза от удовольствия. Сильное чувство давней привязанности к гному не давало ей покоя. Это чувство возникало нечасто, но она научилась совершенно серьезно относиться к его появлению. Она очень дорожила этим ощущением, потому что испытывала привязанность к совсем небольшому числу людей и вещей в этой жизни. Филип был ее хорошим другом, причем практически единственным, но она не чувствовала такой глубокой связи с ним, как с этим гномом или той черной кошкой, что иногда смотрела на нее издалека.

В своей нынешней жизни Фиона постоянно разрывалась между двумя противоположными путями: с одной стороны была радость, любовь к природе, глубокая привязанность к ниточкам, связывавшим ее с прошлым; с другой стороны была безумная ненависть к Джааду, обуревавшая Фиону почти все время, которое она не спала. Каждый раз, занимаясь боевыми искусствами, она мысленно сражалась с Джаадом; каждый раз, когда она изучала методы магии, которые можно было применять во зло, Фиона мысленно использовала их против Джаада. И все же подобные мысли казались ей неправильными; почему — она сама не знала. Желтая Школа не во всем склонялась к морализированию. Она пропагандировала принцип недеяния и отстраненности. Однако сознание Фионы было развито достаточно хорошо, чтобы не позволять ей использовать подобные приемы, несмотря на отчаянное желание поступать именно так.

Она разглядывала сидевшего у нее на руках элементала и чувствовала, как ее охватывают волны любви и нежности. Она уже знала, что станет очень заботиться об элементале — ведь в прошлом они были друзьями. Не прошло и пяти минут с момента, когда гном впервые появился перед Фионой, но она уже поставила его гораздо выше всех людей, которые были ей знакомы. Девочка знала, что элементал действительно на ее стороне и не оставит ее в любой беде.

Вдруг дверь распахнулась. В комнату вошла Йихана. Фиона задрожала от страха. Элементал испуганно спрыгнул на пол — он явно испугался мать девочки, — а потом попятился подальше от двери.

—Ты же знаешь, это против духа Школы — водить дружбу с элементалами, — недобро улыбнулась Йихана.

Гном тут же исчез; очевидно, он решил скрыться в своем жилище. Однако Йихана взмахнула рукой, и элементал к собственному ужасу вновь появился в комнате, связанный магией Йиханы.

—Оставь его! — гневно вскрикнула Фиона. Девочка вскочила и швырнула пучок магической энергии в ненавистную мать. В следующую секунду Фиона отлетела обратно, словно пораженная электрическим током. Ее энергии были слишком слабы, чтобы тягаться с матерью.

—Тебе, дочка, еще расти и расти, — презрительно бросила Йихана. Она нащупала драгоценный камень в своем ожерелье и заставила гнома приблизиться.

—Связываю тебя именем Великой Матери Вина, — пробормотала она. Жемчужина выбросила наружу черную ауру и втянула внутрь себя гнома. Хотя несчастный элементал сроду был немым, сейчас он издал тонкий, душераздирающий писк, прежде чем исчезнуть в драгоценном камне. Йихана начертила в воздухе над камнем магические руны заточения.

—Получишь обратно, когда станешь достаточно сильной, чтобы забрать его у меня, — бросила Йихана.

Фиона беспомощно смотрела на мать и слезинки дрожали на ее ресницах. Опять ее оставили наедине с собственной ненавистью.

25

Владение любым опасным оружием предполагает ощущение самоуважения и ответственности. Однако для самурая катана является воплощением самой его души. Так пусть меч никогда не будет извлечен, разве что в самых тяжких обстоятельствах, и пусть никогда не будет помещен в ножны, не обагрившись кровью врага — или самого самурая.

—«Бусидо, Путь Воина»

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Деревня Киото

14-й год правления

32-го Сёгуна (1 год спустя)

Шадрак опустил вакидзаси в чан с холодной водой. Он был очень доволен результатами своей оконченной работы. После нескольких часов напряженного труда в невыносимой кузнечной жаре обнаженный торс юноши блестел от пота. Каждое движение заставляло мышцы ходить мощными буграми. Хотя Шадраку было всего четырнадцать, он был великолепно развит физически и его тело уже представляло собой грозное оружие. Сейчас он вполне мог помериться силами с самыми серьезными взрослыми противниками.

Йориэ Сайто с неприкрытой гордостью наблюдал за тем, как его подмастерье закаляет в воде короткий меч. Это был первый идеально выкованный клинок, который Шадрак сделал самостоятельно. Этому вакидзаси предшествовал добрый десяток не таких совершенных мечей, которые Сайто безжалостно забраковал за последние несколько месяцев. Тогда Шадрак сердился и огорчался — он не видел никаких огрехов в результате собственного труда, но Сайто был неумолим, заставляя подмастерье совершенствоваться сверх всяких пределов. Кузнец хорошо помнил, как в свое время ребенком он точно так же учился у своего отца, знаменитого мастера-оружейника, и теперь требовал, чтобы его ученик делал мечи не хуже наставника. Это был вопрос родовой гордости, и Сайто не мог позволить, чтобы Шадрак ковал клинки, которые нельзя назвать шедеврами.

Юноша с благоговейным трепетом осмотрел лезвие. На зеркальной поверхности стали заплясали красные угольки отсветов.

—Ну как, теперь чувствуешь, что совершенное оружие, которое ты сделал, стоит науки? Ты еще будешь мне благодарен за то, что я так сурово учил тебя, — обратился к подмастерью Сайто.

Шадрак согласно кивнул, завороженно осматривая первый настоящий меч, сделанный собственными руками.

—Возможно, что в последние пару столетий нам действительно не хватает самых лучших инструментов и условий для работы; однако род кузнецов Сайто всегда ковал оружие, вкладывая в него свой дух.

Шадрак на самом деле понимал, о чем говорил кузнец. Казалось, он целую вечность бил молотом по стальной полосе, более трехсот раз он сгибал полосу пополам, наполняя ее невероятной силой, над каждым сгибом он произносил заклинание, вызывая силу Дао, которая была для Сайто воплощением Бога. Шадрак не совсем разобрался в самом понятии Дао, но в любом случае ему удалось вплавить в этот вакидзаси частицу собственной души.

Юноша поднял глаза на Мако и Удзиясу — близнецы сладко посапывали в целом ворохе простыней, уложенном в другом конце кузницы. Теперь крошкам было уже три года. Шадрак относился к ним как к собственным сестрам, всегда заботился о малышках. Вообще-то он не считал кузницу безопасным местом для малых детей, но на все его возражения Сайто лишь пожимал плечами, замечая, что все Сайто, независимо от пола, всегда в душе были кузнецами. Конечно, Шадрак понимал, что большой опасности для девочек нет — Сайто так долго мечтал о детях, что теперь буквально молился на очаровательных девчушек. Кузнец был отличным отцом.

Дверь кузницы распахнулась, и внутрь ввалился запорошенный снегом Танака. За ним следом вошел Горун Цзан с несколькими баулами, забитыми всякой всячиной. Танака помог втащить сумки и ногой захлопнул дверь.

Несмотря на то что Цзан всячески стремился не общаться с Танакой, как-то вышло, что оба самурая постепенно сдружились. Огромное взаимное уважение делало эту дружбу еще крепче.

—Отец! Смотри, что я сделал! — воскликнул Шадрак. — Готово!

Ответом самурая на непривычно возбужденный голос сына был лишь спокойный взгляд, но где-то в глубине зрачков Танаки светились радость и гордость.

—Да, он на славу потрудился, — подтвердил Сайто. — Его ученичество в качестве кузнеца практически закончилось. Мне уже почти нечему его учить.

—Судя по всему, сын, ты приближаешься к зрелости, — невозмутимо бросил Танака.

От волнения Шадрак затаил дыхание.

—Отец, я могу оставить себе этот меч? — с мольбой в голосе обратился он к Танаке.

Ты знаешь, что такое оружие могут носить только самураи, — отчеканил Танака. — Думаю, у Горуна и так хватает забот с тем отступником-самураем, который поселился у него в деревне.

Шадрак смущенно опустил глаза. Больше всего на свете он хотел бы стать самураем, как отец, — настоящим мужчиной, обладающим смирением, честью и храбростью. Заметив реакцию юноши, Танака и Цзан незаметно обменялись понимающими улыбками.

—Но, — продолжил Танака, — пришло время приступить к твоему образованию, ибо желанный день обязательно наступит, Горун тут принес комплект йорои — они с Йориэ сделали его специально для тебя. Сейчас он будет немного великоват, но ничего, он ведь рассчитан на тебя взрослого. Они расскажут тебе о назначении каждой части доспехов и о том, как пристегивать основной до.

Шадрак быстро поднял голову, и его ясно-синие глаза засветились от возбуждения — еще бы! Отец впервые признал, что сын, возможно, когда-нибудь станет самураем. Раньше Танака вообще избегал разговоров об этом, и Шадрак знал, что больной темы ему лучше не касаться.

Танака с улыбкой смотрел на счастливого сына,

—А теперь помоги Сайто убраться в кузнице, а я отнесу сестричек обратно к Сашке. Потом Горун начнет обучать тебя.

В течение последующих шести месяцев Шадрака научили всем наукам и премудростям, которые он должен был знать, чтобы стать самураем. Он познакомился со всеми частями доспехов йорои — до, цурубасири, коте, сунэате, хайдатэ и соде. Кожаные ремни доспехов были изящного плетения: богатое украшение было не менее важно, чем защитные качества. Шадрак был вне себя от радости, когда обнаружил, что кожаная нагрудная пластина цурубасири украшена изображениями тигровых лилий, как и в доспехах Танаки.

Помимо остальных знаний, в обучение входила наука изготовления доспехов из подручных средств, а также знакомство с другими, более редкими вариантами защиты воина — до-мару и харамаки. Последние обычно использовались самураями победнее, не столь благородного происхождения (в обществе воинов внешний вид и родовитость имели весьма важное значение).

Кроме того, юноша научился ездить верхом на лошади. Цзан позволил ему учиться на его собственной кобыле — единственной лошади в деревне. Через пару месяцев Шадрак уже скакал как заправский воин и умел даже в галопе поражать мишени из большого лука. Любому самураю было нелегко научиться этому, поскольку здесь было необходимо умение великолепно контролировать посадку в седле в то время, как лошадь стрелой мчится по лесу.

Но Шадрак совершенствовал не только свою физическую подготовку. Эканар продолжал обучать его географии Империи, а также объяснял юноше особенности общественного строя страны. Ученик получал даже некоторые сведения о новейшей истории Империи — особенно о недавних и здравствующих Сёгунах и самых влиятельных дайме. Так, он узнал, что, несмотря на официальное название Ниппонской империи, род настоящего Императора был уничтожен много поколений назад одним жестоким Сёгуном и что слово нынешнего Сёгуна было непреложным законом во всех проявлениях государственной жизни.

Танака же объяснял сыну Кодекс Бусидо, которому он, в свою очередь, много лет назад научился у крестьянина. Шадрак жадно хватал каждую крупицу этой доктрины, чувствуя, что наконец открыл для себя ту философию, которая поможет ему совершенствоваться духовно. Помимо этого, Танака рассказывал Шадраку и о том кодексе, которым обычно пользовались самураи, попутно объясняя разницу в подходах. Самым значительным отличием было отношение воина к вопросу о смирении, а также священное уважение ко всему живому вокруг. Принципиально соглашаясь с доктриной отца, Шадрак все же чувствовал, что не сможет следовать ей до конца, как это делал Танака. Причина была в примате чувства самосохранения, хотя юноша не осознавал это.

Танака вполне соглашался с точкой зрения ученика, но все же настоял, чтобы Шадрак использовал свои навыки самозащиты лишь тогда, когда под вопросом оказывалась его собственная жизнь. Сын торжественно поклялся отцу в этом.

—Хотя ты никогда не будешь следовать за каким-нибудь дайме, настоящим самураем ты сможешь стать, только если будешь придерживаться принципов Бусидо, о которых я тебе рассказал, — произнес Танака.

—Но когда это случится, отец? Ведь мне уже целых четырнадцать лет!

Танака едва заметно улыбнулся:

—Ты будешь готов, когда будешь готов.

—Но разве мои умения не приблизились к совершенству?

В знак легкого недоверия Танака приподнял бровь.

—Йориэ, Эканар и Горун говорят, что твои занятия продвигаются весьма успешно.

—Что мне еще нужно изучить?

—Наверное, последнее условие — научиться терпению.

Шадрак открыл, было, рот, чтобы возразить, но тут же спохватился, осознав всю бесполезность этого.

—Да, отец, — только и смог тихо произнести он.

Эния

Иесод Иецира

Заколдованный лес

Мендас сидел и наблюдал за празднествами в честь середины Зимы. На сердце лежали черные думы. Его люди поднимали себе настроение обильными возлияниями эля и плясали вокруг ревущего костра, отмечая зимний солнцеворот. Несколько долгих недель лагерь запасался продуктами, готовясь к празднику — Зимой путники в лесу попадались нечасто, так что отряд разбойников переживал трудные времена. Веселье было просто необходимо, чтобы поднять дух в ожидании прихода Весны.

Мендас вспомнил двух путников, которые много лет назад повстречались им Зимой, лишив его жены. Такое не забывалось. Каждый день к нему являлось лицо Тары, и каждый день его терзало чувство одиночества.

Он неспешно оглядел шумевший лагерь. Все танцевали, кричали, раздували огромный костер и устраивали поединки на деревянных мечах. Глядя на праздничный тарарам, Мендас испытывал к веселящимся разбойникам глубокое презрение, к которому примешивалась зависть. В свое время он уважал солдат, а теперь вот не мог уважать даже себя. Единственно любимой оставалась лишь полупустая бутылка спиртного, которую он сейчас прижимал к своей груди. Мендас понимал, что медленно убивает себя, ежедневно прикладываясь к этой отраве, но что с того? Сейчас он не имел ничего другого.

«Ну, нет, не совсем», — цинично подумал главарь разбойников, заметив Джаада. Тот сидел поодаль от всеобщего гама, как всегда прислонившись спиной к дереву и уткнувшись носом в колени. На мгновение Мендас почувствовал, насколько они похожи — отщепенцы, которым нет места в этом мире. Оба были безумно одиноки, и у каждого не было ни одной родной души, к которой можно было бы прилепиться. Мендас ощутил желание сблизиться с сыном, понять Джаада, сродниться с ним. Он чувствовал отчаянную потребность в том, чтобы сын простил его за все зло, которое видел от него. Правда состояла в том, что одна лишь злость помогала Мендасу сохранять рассудок и оставаться живым. Если бы он не находил отдушины для своей неизбывной горечи, то наверняка сошел бы с ума. Как бы то ни было, ему хотелось сделать хотя бы символический шаг к примирению с Джаадом.

Он заставил себя подняться с заснеженной земли, неверно пошатываясь от выпитого, вломился в гущу танцующих и подошел к громадному костру. Круг веселящихся сразу рассыпался, когда он расчищал себе дорогу. Куда бы ни ступал Мендас, смех и радость тут же исчезали: каждый житель лагеря боялся непредсказуемой ярости своего главаря.

—Джаад! — заорал Мендас. — Джаад! А ну иди сюда! Джаад поднял глаза; в отблесках костра шрамы и царапины на его лице казались совсем черными. Увидев отца, он поспешно опустил лицо в ладони, словно страус, прячущий голову в песок.

—Тащите его сюда, — приказал Мендас.

Двое бандитов подошли к подростку и, подхватив его под руки, поволокли в центр лагеря. Джаад не сопротивлялся, но его крепкое тело напряглось, словно стальная болванка. Каждый раз, когда с губ отца слетало его имя, мальчика охватывал безумный страх.

Джаада швырнули наземь перед Мендасом. Взглянуть наверх сын не решился — такой взгляд всегда вызывал у отца желание пнуть своего отпрыска ногой в лицо.

—Поднимайся, — нетвердо произнес Мендас.

Но Джаад лишь свернулся в клубок. Мендас не верил своим глазам — как это так, он позвал сына, чтобы помириться с ним, а этот маленький негодник даже не соизволит показать свое лицо!

—Вставай, Джаад!

Сын не пошевелился. Тогда Мендас повернулся к Фенрину — тот, вооруженный деревянным мечом, стоял рядом с главарем.

—Дерись с ним.

И Мендас махнул рукой в сторону сына. Весь лагерь тут же сомкнулся живым кольцом вокруг Джаада и его противника. В толпе раздался возбужденный шепот: все предвкушали грядущее зрелище избиения сынка главного.

—Бросьте ему меч, — распорядился Мендас; теперь он был снова гневен и хотел, чтобы сына примерно наказали.

Наземь рядом с подростком шлепнулся боккен. Джаад приподнял голову, чтобы взглянуть на деревянный меч, но не сделал ни одного движения подняться. Фенрин оглянулся на предводителя за разрешением; Мендас молча кивнул.

Солдат тут же ринулся вперед, изо всей силы ударив Джаада мечом по спине. Подросток скривился и откатился в сторону. Фенрин не отставал, и Джаад поневоле поднялся на ноги в поисках, куда бы скрыться. Толпа сдвинулась плотнее, и беспомощного мальчика, пытавшегося протиснуться между орущими зрителями, втолкнули обратно в круг. Деревянный меч вновь опустился, на этот раз на голову Джааду; удар был такой сильный, что боккен переломился. Джаад упал, как подкошенный. Теперь он пристально смотрел на Мендаса — немыслимое дело для запуганного сына, всегда старательно избегавшего встречаться со взглядом отца. Однако Мендаса поразило не это, а выражение глаз мальчика: вместо обычного животного ужаса в них читались ненависть и ярость.

—Остановись, — приказал Фенрину Мендас; не отдавая себе в этом отчета, он был напуган взглядом сына. — На, возьми, — он бросил нападавшему свой собственный меч из великолепной стали.

—Пусть защищается по-настоящему.

И снова на землю рядом с Джаадом упал меч, только теперь всамделишный. Подросток не шевельнулся, продолжая внимательно смотреть на отца.

Фенрин бросился в новую атаку. Отвесный удар мечом был достаточно сильным, чтобы надвое раскроить голову Джаада, но мальчик сумел увернуться. Пострадало только левое ухо, от которого остался кровоточащий обрубок. Джаад оттолкнул Фенрина, буквально зашвырнув противника в толпу — все-таки природа не обидела его ни ростом, ни физической силой.

Фенрин поднялся. По его лицу было видно, что солдат взбешен таким позором. В толпе заулюлюкали, в Фенрина полетели обглоданные кости и объедки печеной картошки.

—Ты совершил крупную ошибку, сынок, — прохрипел Фенрин Джааду.

Подросток смотрел на врага. В позе Джаада теперь появилось нечто беспокоящее: он развернул плечи, смело поднял голову. Казалось, что боль и поединок впервые пробудили его к жизни. Он легко нагнулся и подхватил с земли меч. Фенрин нервно облизнул губы. Черные глаза Джаада в отсветах костра теперь демонически сверкали. Зрители притихли, почувствовав какую-то новую ауру, исходившую от Джаада.

Фенрин бросился вперед, выставив меч перед собой, чтобы пронзить Джаада насквозь. Подросток отреагировал с молниеносной быстротой, скользнув в сторону от разящего клинка. В следующий миг он железной рукой схватил запястье Фенрина и заглянул тому в глаза. Солдат ответил ему испуганным взглядом. Он не мог понять, что же произошло так внезапно с этим забитым мальцом. Глаза Джаада смотрели как никогда остро, на время, лишившись привычной затуманенной смущенности. Теперь он разглядывал Фенрина, как паук рассматривает случайно попавшуюся муху. Через секунду Джаад воткнул свой меч в живот солдата, проткнув его насквозь. Фенрин вскрикнул и повалился на снег, зажимая продырявленное брюхо.

Толпа ошеломленно заревела. Потом трое бандитов набросились на Джаада, собираясь отомстить за убийство, однако место боя внезапно озарилось слепящей вспышкой, и на грязном снегу осталось три обгоревших, дымящихся трупа. Джаад бросился на землю, свернулся клубочком и собрался зареветь — к нему вернулось обычное состояние испуга. Недавняя перемена полностью изгладилась из его разума — теперь это был всегдашний забитый подросток.

Орава бандитов угрожающе двинулась на Джаада, но голос Мендаса разом перекрыл нараставший шум.

—Остановитесь! Хватит на сегодня кровопролитий!

—Но Мендас, он убил четырех наших товарищей! — произнес один из бандитов, стоявший ближе всех.

Резким ударом Мендас свалил его на землю.

—Они заслужили это, — произнес он. — Мы все это заслужили. Отнесите его в домик на дереве. Когда он соберется с силами, может вернуться.

26

Никто не знает, не окажется ли смерть величайшим благословением для человеческого существа, — и все же люди боятся ее, поскольку определенно знают, что смерть — величайшее зло.

— Сократ

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Деревня Киото

15-й год правления

32-го Сёгуна (1 год спустя)

Шадрак лежал в душной и темной комнате. Его мысли бесцельно слонялись в голове. Сознание то возвращалось к нынешнему бытию, то покидало его, осторожно балансируя на грани между дремотой и бодрствованием. В мозгу проносились странные образы и мысли. Шадрак чувствовал, что бессилен остановить эту круговерть. Мысли крутились самые вольные; они дразнили его, прежде чем смениться новыми образами, совершенно не связанными с предыдущими, и еще более странными.

Шадрак отчаянно пытался очистить разум, чтобы, наконец, спокойно уснуть — но каждый раз оказывалось, что он погружается в очередные грезы наяву. В ночном воздухе ощущалось что-то непривычное; Шадрак решил, что в этом виновата Темная Луна.

Он уже давно подметил, что его жизнь имеет циклическую природу. Особенно тесно она была связана с луной. Темной Луны Шадрак боялся, а стареющую просто не любил — в обоих фазах он находил что-то зловещее.

Правда, днем все это казалось не имеющим значения. Шадрак жил двойной жизнью — одна была в светлое время суток, совсем другая начиналась ночью. Днем он чувствовал себя уравновешенным и мог управлять собой, как и подобает настоящему воину; зато ночью он, словно малое дитя, прятался от всевозможных ужасов. Две эти жизни были совершенно отдельными крайностями, между ними не было никакой середины, хотя глубоко в душе юноша подозревал, что его дневное ощущение полного самоконтроля — всего лишь иллюзия.

Тело отяжелело, руки и ноги налились свинцом. Шадрак почувствовал, как внутри него покалывают крохотные электрические разряды. Веки были закрыты сильно, словно створки моллюска — Шадрак вдруг понял, что просто не может открыть глаза! Он занервничал, стараясь побороть внезапно охвативший его паралич. Поздно: вес тела становился все больше, и попытки бороться с этим были тщетными. Он взмок до нитки и чувствовал, что липкий пот пахнет страхом. Во рту пересохло.

По лицу, голове и горлу прокатилась пощипывающая волна. Она напоминала нежное прикосновение. Теперь Шадрак был совсем не властен над собственным телом, даже дыхание и грохочущие пульсы существовали отдельно. Оставалось только ждать заключительного события. Как всегда на закате, он оказался в ситуации, которая совершенно не попадала в сферу привычного влияния.

Ожидание оказалось недолгим. В голове что-то громко щелкнуло, и осознание Шадрака немедленно угасло, но вскоре понемногу вернулось. Ногам было невыносимо тяжело. Ощущение было таким, словно кто-то или что-то уселось на ноги Шадраку. Тяжесть заскользила вверх по его телу, и юноша понял, что она имеет человеческие очертания — во всяком случае, он ощущал, что тяжесть ползет на четвереньках.

Само существо он не разглядел, но определенно чувствовал его невероятно сильную сущность. Шадрак был уверен, что это не человек — сущность неизвестного гостя в мельчайших деталях соответствовала понятию Зла и несла мощный заряд женственности, гораздо более сильный и привлекательный, чем у любой земной женщины. Шадрак ощутил призывную теплоту странного тела, и глубоко в груди тут же заклокотала еле сдерживаемая страсть.

Шадрак ощутил, что инстинктивные порывы совершенно вышли из-под контроля. Мощные волны гормонов захлестывали тело, напрягшиеся чресла умоляли о долгожданном облегчении. Он понимал, что должен сдержаться любой ценой, что не должен поддаваться дразнящим ласкам чудовища, но куда проще было отдаться на волю желаний...

Суккуб дразнил его, лаская промежность, находя жарким языком поразительно чувствительные места на теле Шадрака, о существовании которых юноша даже не подозревал. Прикосновения теплых, влажных губ обещали негу. По жилам Шадрака заструился огонь страсти; кровь гулко стучала по всей наковальне его тела. Каким-то образом Шадрак знал, что дьяволица не возьмет желаемого без его, Шадрака, согласия. Сознавал он и то, что не должен уступить.

Теперь самка оседлала его верхом. Возбужденная плоть Шадрака уже почти касалась источника сладкого удовлетворения. Женщина ждала лишь его согласия, и юноша чувствовал — он слишком слаб, чтобы отказать ей в этом. Сейчас он жаждал только ее и никого, ничего больше. Желание превратилось в невыносимую муку. Животные инстинкты настойчиво требовали своего.

Обреченно вылавливая остатки собственной воли, он попытался отсрочить неизбежное хотя бы на несколько секунд — и тут внутренний взор выхватил образ темноволосой женщины из снов, незнакомой и одновременно более близкой, чем отец. Шадрак даже вспомнил ее имя: Лина.

Грусть и печаль в ее глазах были настолько сильны, что юноша не мог вынести этого, но они чудесным образом стократно укрепили его волю. Теперь он мог совершить все что угодно, лишь бы не причинить боли этой женщине.

Он напряг все свои силы. Каждая клеточка его тела теперь активно сражалась с парализующим оцепенением. Шадрак попытался перекатиться на бок. От напряжения он весь покрылся, потом и загнанно дышал, но, вопреки всем попыткам, вырваться из порочных объятий ему не удавалось. Впрочем, Шадрак не собирался сдаваться.

Совсем внезапно к Шадраку вернулся голос, и в воздухе раздался его пронзительный вопль. Что-то оглушительно щелкнуло, и Шадрак скатился с постели. Он тяжело ударился о пол, расцарапав себе бок и сбив дыхание.

В следующий миг он остался в темноте наедине со своей болью, страхом и гибнущим сладострастием.

Танака что-то задумчиво говорил, неспешно отыскивая тонкий смысл притч Бусидо. Монотонность процесса лишь иногда нарушало едва слышное бормотание Эканара — старый мудрец объяснял Шадраку принципы элементарной геометрии.

Прямо на полу посередине комнаты крепко спали дочурки Сайто — Мако и Удзиясу. Вволю наигравшись в течение целого часа, близнецы, наконец, утомились и теперь мирно посапывали, обняв друг друга ручками и ножками.

Ветер на улице прекратил завывать и лишь мягко посвистывал.

—Почему земля постоянно укрыта снегом, Эканар? — поинтересовался Шадрак.

Мудрец не ожидал вопроса: он как раз разливался соловьем, описывая практическое значение теоремы Пифагора.

—Что ты имеешь в виду, говоря, что земля вечно укрыта снегом?

—Ну-у, в других местах его нет.

—Откуда ты знаешь? Ты ведь нигде не бывал!

—Просто знаю! Во сне я видел всякие места.

Эканар закатил глаза кверху — другого заявления от своего юного ученика он и не ожидал.

—Э-э, очень мало людей знают действительную причину этого, но, к счастью, я могу тебе ответить. Так вот, говорят, что много веков тому назад мир потрясло падение огромной скалы. Она почти разорвала планету на куски. В воздух поднялись огромные клубы пыли и водяного пара, они-то и закрыли от нас лучи солнца. Так возник период, который обычно называют Ледяным веком. Впрочем, для нас этот климат нормальный.

—И солнце до сих пор не может пробиться сквозь атмосферу?

—Нет, Шадрак. Люди на этой планете привыкли использовать огромные количества энергии. Они умели строить летающие аппараты и мгновенно обмениваться информацией по всему миру. Однако для этого требовались различные виды топлива.

—Вроде дерева, которым мы сейчас пользуемся?

—Полагаю, что да, — пробормотал мудрец. — В любом случае, еще до падения скалы топливо было израсходовано практически полностью. Люди вновь начали жить в гармонии с природой. Когда случился Катаклизм, погибло много, очень много людей; еще больше погибло от вулканов, от ядовитых газов, которые выбрасывали эти вул...

—Что такое катаклизм? — перебил его Шадрак.

—А, — воскликнул Эканар, довольный тем, что употребил слово, смысл которого ученик не знал, — это что-то вроде катастрофы, только, думаю, гораздо хуже ее. Катаклизм случился, когда огромная скала врезалась в планету.

—А что такое вулкан?

—Это... это... ну, я точно не скажу, — замялся Эканар, но тут же более уверенно прибавил: — В любом случае, большинство населения планеты погибло, а те, что выжили, возвратились к древним способам существования, которые отличаются в зависимости от места проживания. Мы живем на острове Хоккайдо, который некогда был частью страны, называвшейся Япония. История этой страны весьма впечатляющая и своеобразная, она способствовала воспитанию гордости у жителей.

—Значит, люди вернулись к древнему образу жизни?

—Не совсем. Частично традиции оказались забыты; кроме того, холодный ледниковый климат тоже внес свои изменения в жизненный уклад. Во времена далекой древности земля была зеленой и плодородной, над ней светило жаркое солнце — а сейчас Империя представляет собой одно из наименее гостеприимных мест на планете. Здешних природных ресурсов хватает лишь на малую толику жителей, вот почему здесь нет настоящих городов, какие существовали здесь когда-то, за исключением разве что Хонсю, который назван так в честь самой большой земли древней Японии.

—Но...

Внезапно атмосферу спокойствия нарушили доносившиеся снаружи вопли ярости и удивления. Жители деревни быстро двигались в сторону главной площади, очевидно, не по доброй воле. Эканар и Танака обменялись встревоженными взглядами — оба понимали, что у столь массовой сходки может быть только одна причина.

Танака уже был на полпути к лестнице, ведущей на чердак, как вдруг дверь рывком распахнулась. Самурай с облегчением вздохнул, увидев Сашку, жену Йориэ Сайто.

—Самураи! — загнанно прохрипела женщина.

Сашка тут же метнулась к сонным дочкам-близнецам и схватила их на руки. От неожиданности дочки разревелись. Танака тем временем забрался на чердак и дожидался там Шадрака. Приемный сын разрывался между возбуждением, страхом и смущением. Выражение лица отца подсказало ему, что оба находятся в серьезной опасности. Тогда Шадрак как можно быстрее взобрался вслед за отцом на чердак, и они вдвоем затащили наверх лестницу.

Танака выдернул из стены кусок утеплителя и посмотрел наружу. Он видел, что всех жителей собрали в круг на главной площади Киото. В кругу стояли три самурая. Один из них выстраивал людей, другой методично и тщательно осматривал дом за домом. Третий самурай направлялся прямиком к дому Эканара.

Танака с удивлением заметил, что знает последнего. Главным над остальными самураями был Хидейори Йоситака; этот самурай в свое время служил под началом Танаки. Теперь Йоситака был кебииси Сёгуна; он отвечал за отыскание и казнь беглецов. То был очень умелый и опытный воин с невероятной силой воли. Черная повязка все так же закрывала левый глаз Йоситаки — много лет назад Танака, убегая из дворца Сёгуна, оставил ему такой вот след.

Через секунду в дверь громко застучали. Эканар быстро пошел к дверям, собираясь впустить визитеров, но те, не желая терять времени, уже грубо сорвали деревянное полотнище с петель. Йоситака ворвался в дом и принялся подозрительно осматриваться по сторонам. Он махнул рукой своему подручному, чтобы тот получше осмотрел весь дом.

Сам Йоситака подошел к Эканару и, положив руку на рукоятку меча, принялся буравить старика острыми глазами.

—Это ты прячешь ронина, старик?

Из-за старой раны на горле голос Йоситаки звучал сипло, надсадно. В слово «ронин» он вложил всю ненависть и презрение.

—Я мудрец, — с нотками раздражения заявил Эканар. — Я не якшаюсь с воинами.

На лице самурая отразилось удивление, глаза гневно сузились. Он всегда ожидал раздражения от своих подданных, но этот случай показался ему вовсе возмутительным. Правда, доселе Йоситака ни разу не встречал мудрецов, и сейчас он не был уверен, какое же именно положение занимает этот старец. Как обычно, протокол общения был, прежде всего.

Мужчины обменялись испытующими взглядами. Самурай несколько ослабил хватку на рукоятке меча, а Эканар стоял все так же неподвижно. Подручный Йоситаки вернулся и знаком показал, что ничего не обнаружил. Йоситака кивнул и поклонился Эканару как равному по положению — самурай все еще не определился в своем отношении к мудрецу, понимая, что Сегун не потерпит ни от кого оплошностей в поведении.

—Будьте добры, ученый господин, проследовать за мной.

Эканар ответил столь же учтивым поклоном, поплотнее закутался в теплую накидку и вышел из дому. Йоситака отдал подчиненным приказ продолжать поиски, а сам отправился вслед за Эканаром к главной деревенской площади. Остальные жители уже собрались.

Пока все ожидали возвращения остальных самураев, Эканар и Сайто украдкой переглянулись. Йоситака шел вдоль выстроенных в шеренгу крестьян, громко их пересчитывая. Всего получилось сто двадцать человек. Сайто тут же понял: кого-то из сельчан не хватает. Эканар с трудом подавил в себе желание обернуться и посмотреть на свой дом. Впрочем, он знал, что сидящий на чердаке Танака сможет увидеть все, что творится на площади.

Появились два самурая. Между ними шел последний житель Киото, которого недоставало, — Горун Цзан. Он был без доспехов, но катана и вакидзаси оставались при нем. Цзан выглядел каким-то ошеломленным — очевидно, его подняли с постели.

Йоситака подскочил к Цзану и что-то затараторил. Цзан устало качал головой, вероятно, отрицая услышанное. Йоситака повысил голос, но все равно разобрать, о чем они говорили, со стороны было невозможно. Было видно, что свидетельства местного самурая не убедили Йоситаку, и заезжий самурай постепенно выходит из себя. Йоситака был вполне уверен в том, что Танака прячется именно здесь. Резко взмахнув рукой, он сильно ударил Цзана по лицу тыльной стороной руки. Голова Цзана мотнулась в сторону, а сам он, даже не покачнувшись, спокойно вытер тонкую струйку крови в уголке губ и белыми от ярости глазами уставился на вышестоящего офицера.

Йоситака раздраженно буркнул. Со стороны казалось, будто оба самурая вот-вот выхватят свои мечи. Несколько секунд воздух был густым от напряжения.

—В другой раз сочтемся! — ядовито прошептал Йоситака и круто развернулся к шеренге крестьян. Он должен был убедиться, что отступника в деревне нет.

—Кто староста в деревне? — гаркнул он.

После небольшой заминки Сайто стряхнул с себя намертво вцепившуюся руку жены и сделал шаг вперед.

—Я.

На лице кузнеца не было страха.

Йоситака неторопливо подошел к нему, потом внезапно и грубо схватил Сайто за волосы, оттянув голову назад. Прокатившийся по шеренге испуганный гул подсказал Йоситаке, что старосту в деревне любили и уважали. Посланник Сёгуна потянулся к рукоятке меча.

—Выдайте мне ронина, или этот человек умрет!

Сашка метнулась вперед, схватила Йоситаку за руку, что держала меч, но тут же повалилась наземь, когда самурай, не вынимая клинок из ножен, с яростным воплем опустил его плашмя на спину женщины. Эканар успел подхватить обмякшее, бесчувственное тело Сашки. Удзиясу и Мако заплакали.

Танака, наблюдавший за всем из своего безопасного убежища на чердаке дома Эканара, в ужасе зажмурился: он знал, что самурай не блефует. Однако ронин не мог сдаться из-за Шадрака — мальчишка должен выжить любой ценой.

В это время на площади Йоситака наполовину вынул лезвие из ножен.

—Еще раз спрашиваю: где ронин?

Послышалось несколько всхлипываний испуганных крестьянок из толпы, но никто не произнес ни слова, никто не пошевелился.

Танака со слезами на глазах посмотрел на своего сына-подростка: вот опять из-за него отбирают чужую жизнь.

—После сегодняшнего жертвоприношения вам лучше быть со мной откровенными. Если вы обманете меня, то понапрасну прервется жизнь этого человека!

Шадрак смотрел на отца, ничего не понимая. Он не видел, как кровь из шеи обезглавленного кузнеца обагрила снег, но тот вопль двух крошечных дочурок Сайто он забыть не смог.

27

Степень твоего невежества есть глубина твоей веры в несправедливость и трагедию. То, что для гусеницы конец мира, мастер называет бабочкой.

— Доктрина Белой Школы

Выход за пределы разумного ведет в башню мудрости.

— Уильям Блейк

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Деревня Киото

17-й год правления

32-го Сёгуна (2 года спустя)

Танака с нежностью наблюдал за Шадраком, внимательно изучавшим бурлящие струи ручья. Ронин тяжело оперся о перила мостика, и те протестующе заскрипели. В толще воды то и дело мерцали оранжевые и серебристые вспышки. Через несколько недель холода вернутся, и ручей опять станет твердым.

—Ну, как сегодня работа? — спросил Танака.

Он не был в деревне вот уже шесть месяцев. Зима застала Танаку в деревне Сандзин, где он прятался от поджидавших его в Киото самураев.

—Работа в порядке, — откликнулся Шадрак. — Конечно, было бы лучше, если бы с нами был Йориэ.

Танака кивнул — он знал, что сын очень тяжело перенес гибель кузнеца. Будучи подмастерьем Сайто, Шадрак принял на свои плечи весь груз работы и при необходимости помогал Сашке. К дочерям Сайто он относился как старший брат.

Глядя на сына, Танака вдруг понял — перед ним уже совсем взрослый человек, мужчина. И голос стал более низким, басовитым, и сложение прекрасное. Интересно, задумался самурай, как дальше будет развивать сын свои способности воина? Ведь сам Танака уже вряд ли мог научить его чему-то новому.

Он подошел к Шадраку и похлопал его по плечу:

—Как насчет небольшой тренировки, а, сынок?

Губы Шадрака изогнулись в легкой улыбке:

—Я не уверен, что мне стоит побеждать старика.

Самурай шутливо и легко попытался шлепнуть юношу, тот легко отбил руку. Танака удивился: он никогда не слышал и не видел от сына даже намека на шутку.

—Ты становишься все более похожим на Эканара, — проворчал он.

Они добрались до давно уже облюбованной для занятий полянки, и Танака без особого удивления констатировал, что пятачок открытого пространства начисто лишен какой-либо растительности — постоянные занятия Шадрака явно не способствовали зарастанию прогалины.

—Спарринг? — спросил Танака.

Шадрак молча бросил ему шест-бо, а сам закрыл глаза черной повязкой. Танака посерьезнел.

—Послушай, сынок, к чему эта демонстративность? Я давно говорил тебе: познай собственные границы. Ведь у каждого есть предел возможностей.

Но Шадрак уже подхватил свой шест:

—А ты попробуй.

Танака вздохнул: стремление ученика похвалиться своим умением совсем ему не понравилось. Он считал, что физическая подготовка сына подошла к концу; теперь настал черед самого основного компонента воина — разумного подхода. Что ж, если Шадрак ведет себя, словно зарвавшийся юнец, придется разок-другой сбить его с ног. И начать обучение снова. Сейчас Танака был не склонен давать поблажки — парню следовало раз и навсегда усвоить урок.

Держа шест в здоровой руке, Танака со свистом описал им широкую дугу и начал кружить вокруг соперника. Он с удивлением наблюдал, как легко Шадрак улавливает каждое движение учителя. Стойка юноши была безупречной, шест он держал правильно. Танака плавно перетекал из одного положения в другое, но ученик одновременно с ним изменял свою позу и технику защиты, каждый раз сводя на нет любые задумки тактического превосходства сэнсэя.

Улучив мгновение, Танака бросился вперед, словно боевой скакун, опуская шест для сильнейшего удара в голову Шадрака. Но... в точке удара ученика уже не было. Воспользовавшись техникой тай-сабаки, он гибко ускользнул в сторону и теперь был готов контратаковать.

С громким «кьяи!» Танака прыгнул на ученика. В этот раз он вошел в контакт с Шадраком, но совсем не так, как собирался. Неуловимым махом шеста Шадрак разоружил сэнсэя, и в момент, когда Танака по инерции пронесся мимо соперника вперед, легко ударил кончиком шеста по затылку учителя. Танака изумленно замер: если бы сын не контролировал силу удара, то убил бы отца на месте.

Самурай подобрал свой шест. Теперь Шадрак предстал перед ним совсем в ином свете. Пожалуй, впервые Танака всерьез задумался над тем, что сын способен действительно достигать поставленных перед собой целей. Учитель мягко и неслышно закружил вокруг ничего не видящего ученика, но Шадрак всякий раз поворачивался в сторону сэнсэя. Юный воин сохранял полный контакт со всем окружающим, оставаясь расслабленным и собранным. Движения его были плавными и точными; казалось, ничто не может вывести Шадрака из равновесия.

Танака вновь неожиданно атаковал его. Нападение было совсем грубым и решительным — учитель отбросил всякую предосторожность, осыпая ученика градом мощных ударов. Шадрак отступил, парируя удары с такой легкостью, словно оба отрабатывали давно известный комплекс связных движений — и это при том, что самурай бесконечно изменял технику, стараясь быть непредсказуемым!

Танака сделал заключительный обманный выпад шестом и, резко сократив дистанцию, нанес удар в пах ученику. Шадрак с молниеносной быстротой отреагировал мощным ударом по щиколотке учителя. Танака не удержался на ногах и шлепнулся на землю, в следующее мгновение пятка Шадрака замерла менее чем в полудюйме от кадыка учителя.

Юноша убрал ноги и крутнул шест, возвращая его в исходную позицию. Затем он снял повязку и помог ошеломленному отцу подняться на ноги. Самурай не мог ни отдышаться, ни сказать хоть слово. Шадрак скупо улыбнулся, легко и скромно признав собственную победу.

Теперь-то Танака окончательно уверовал в то, что сын — настоящий мужчина, сильный и умный.

—Знаешь, сынок, — обратился он к Шадраку, — если ты настолько веришь в себя, тебе можно не бояться ни одного человека на земле.

Шадрак кивнул.

—Знаю. Я и так никого не боюсь. Только, думаю, тот, с кем мне предстоит сразиться, совсем даже не человек.

Мысль о притаившейся где-то в глубине его естества твари наполнила юношу самыми черными, неприятными чувствами. Он понимал, что это существо — единственное, которого действительно стоит опасаться.

Танака собирался спросить сына, что он имеет в виду, но заглянул ему в глаза и смолчал: в зрачках Шадрака мерцали отблески вековечной мудрости, той самой, которую он видел только раз, двенадцать лет назад, у каменных кругов. Танака снова обдумал слова сына, и кровь застыла в жилах самурая при воспоминании о том далеком дне несколько лет назад, когда сила зверя выглянула изнутри Шадрака.

Танака снял с пояса катану в ножнах и решительно вложил меч в руки сына.

—Теперь ты самурай. Хотя ты никогда не будешь служить дайме, тебе понадобится это.

Шадрак принял дар и вынул клинок, восхищаясь совершенством работы: ведь он сам был толковым оружейником, так что кому, как не ему, было оценить мастерство кузнеца! Затем он слегка рассек мечом кожу на большом пальце, подчиняясь неписаному правилу Кодекса самураев: извлеченное из ножен оружие должно напиться крови. Сколько лет он тренировался только с деревянными копиями катан! Теперь Шадрак не верил своему счастью — он держал в руках настоящий меч-катану, оружие чести. Глаза юноши засверкали от возбуждения.

—Я не могу принять такой дар, отец. Ведь в этом мече твоя душа самурая.

В глазах Танаки светилась неприкрытая печаль.

—Моя жизнь воина закончилась, а вот твоя только начинается. Когда ты будешь сражаться этим мечом, я всегда буду драться рядом с тобой — даже после того, как меня не станет. Я утратил свою душу много лет назад, темной, холодной ночью, незадолго до того, как нашел тебя. Теперь я выполнил свое предназначение.

Шадрак вздрогнул: где-то в душе возникло чувство грядущей разлуки с отцом. Страха он не ощущал, было лишь огромное чувство сожаления — он очень любил отца. Юноша обхватил Танаку за шею и крепко обнял, понимая, что никогда больше не решится на такое. Танака на миг замер, потом ответил такими же горячими объятиями.

Через четверть часа они подходили к дому Эканара. Танака распахнул дверь, и они шагнули в уютное тепло комнаты, но уже в следующую секунду отец и сын поняли, что опасность все-таки подстерегла их.

Посередине кабинета мудреца стоял Йоситака. Подле него был младший самурай. Хруст кожаных доспехов за спинами подсказал вошедшим, что в доме был еще кто-то третий. Прежде чем отец и сын успели отреагировать, их заставили пройти в кабинет.

Боковым зрением Танака заметил в углу Эканара. Старик был связан и без сознания. Рядом с мудрецом лежало безжизненное тело Горуна Цзана. Наискось через туловище безоружного деревенского самурая тянулась тонкая полоска от удара мечом.

Глаза Йоситаки торжествующе сияли: после двенадцатилетних розысков он наконец-то настиг беглеца. Кебииси и ронин скрестили взгляды. Шадрак в отчаянии разглядывал мертвого Цзана.

—У меня приказ убить тебя, Иэйасу Танака, — произнес Йоситака. — Может, на этот раз ты дашь свое благородное согласие?

В голосе Йоситаки слышалась неприкрытая издевка. Судя по всему, преследователь считал бывшего капитана не заслуживающим внимания убожеством.

Танака огляделся. Трое самураев окружили их, отрезав все пути к отступлению. В потолке зияла черная дыра выхода на чердак — укрытие было обнаружено.

Танака понимал безвыходность положения. Обезвредить троих вооруженных катанами воинов было невозможно, к тому же он дал обет не убивать. Более того: он был безоружен — его катана был у Шадрака, а вакидзаси он оставил на чердаке. Самурай спокойно и твердо взглянул на врага.

—Я сдамся, если вы подарите жизнь этому мальчику. Йоситака с недоверием посмотрел на ронина, потом рассмеялся гулко и зло.

—Этот сопляк вооружен катаной. Тебе известно, каково наказание за подобное бесчестье. Человек, выдающий себя за самурая, подлежит немедленной смерти.

Лицо Танаки потемнело. Заметив это, Йоситака снова рассмеялся.

—Но я буду милостив. Я позволю ему умолять Сёгуна сохранить ему жизнь.

Танака понимал, что иного выхода в любом случае нет.

—Я согласен, — покорно опустил голову ронин.

Йоситака сделал знак одному из подручных схватить и разоружить Шадрака. Юноша заметил предупреждающий взгляд Танаки и не пытался сопротивляться. Он чувствовал, как от страха адреналин загулял по всему телу. Кровь застучала в висках. Шадрак пытался совладать с дыханием.

Танака опустился на колени и посмотрел на сына.

—Не опозорь меня. Ты не должен вмешиваться. Затем он обернулся к Йоситаке.

—Позвольте мне воспользоваться моим вакидзаси. Я хочу умереть с честью.

—Тебе не вернуть честь, старик, — прорычал Йоситака. — Тебе следовало сделать харакири двенадцать лет назад, а сейчас уже слишком поздно. Ты сдохнешь смертью труса!

Танака закрыл глаза, признавая свое поражение. Он понимал, что сейчас он лишился последнего бастиона чести, но не собирался оказывать сопротивление. Сейчас самым важным для него был Шадрак.

Шадрак непонимающим взглядом следил за тем, как отец преклоняет колени и опускает голову в ожидании неизбежного. Над Танакой, спиной к юноше, стоял один из самураев; он вынул катану и поднял меч для последнего удара. Самурай взглянул на Йоситаку и получил разрешающий кивок начальника.

Шадрак отреагировал незамедлительно. Его разум просто не поспевал за охватившими юношу инстинктами. Он схватил руку того, кто держал его за плечо, вывернул запястье, применил захват, потом перешел к удержанию плеча. В долю секунды раскрытая ладонь Шадрака нанесла удар в затылок самураю, отделив череп от позвонков. Смерть наступила мгновенно. Пока тело сползло на пол, Шадрак выхватил катану поверженного врага.

Двое других самураев собрались было наброситься на Шадрака, но юный воин был гораздо быстрее противников. Он метнулся вперед, к буси, стоявшему над отцом, и нанес ему из-за спины мощный удар ногой в пах. Копчик и тазовые кости самурая с хрустом превратились в месиво. Пронзительно вскрикнув, самурай без сознания упал на пол.

Шадрак услышал за спиной шуршание стали о кожу и понял, что Йоситака вынимает из ножен свой меч. Юноша немедленно развернулся. Клинок в его руках описал сверкающую наклонную дугу, разрубив Йоситаку от головы до солнечного сплетения. Самурай упал на пол, меч так и остался у него в груди.

Время вернуло себе нормальный бег. Шадрак отступил назад, с ужасом и отвращением оглядывая то, что он сотворил собственными руками. Кровь толчками била из трупа Йоситаки, заливая все вокруг. Шадрак не выдержал и склонился в приступах тошноты. В глазах сына Танаки появились слезы; послышались тихие рыдания. Он ведь хотел только остановить самураев, даже не собираясь их убивать! Но воинские навыки превзошли его желания, и Шадрак не смог остановить себя.

Потом он заметил перед собой отца. Шадрак поднялся на ноги, утирая опухшее от слез лицо. Старый самурай держал перед собой катану, дожидаясь, когда сын возьмет меч. Нахмурившись, Шадрак принял клинок из рук отца. Он не понимал, что происходит.

—Однажды я потребовал, чтобы ты не позорил меня, но сегодня ты нарушил обет, убив трех человек. Я вновь передаю тебе этот меч. Он хорошо послужит тебе. Моя работа над тобой завершена — я проиграл. Я вернусь через час и хочу, чтобы к этому времени ты покинул деревню. Если хочешь, можешь взять свои доспехи и вакидзаси. Я больше не желаю видеть тебя.

Шадрак смотрел на отца, не веря своим ушам. Лишь на миг в глазах Танаки мелькнула слезинка, когда он резко отвернулся от сына и, опустив от стыда голову, вышел из дому. От переполнивших его чувств Шадрак опустился на колени и залился слезами.

Эния

Иесод Иецира

Заколдованный лес

Взяв шест наизготовку, Фиона кружила вокруг Филипа. Она следила за его глазами и движениями ног, чтобы уловить момент, когда Филип начнет атаку. Он придвинулся ближе, чтобы можно было действовать коротким и широким мечом, но Фиона знала, на каком расстоянии от соперника следует держаться. Она быстро нанесла удар шестом, заставив Филипа отскочить назад. Дистанция была восстановлена.

Неожиданно Филип метнулся вперед. Фиона отбила атаку, широким махом шеста разоружив соперника и сбив его с ног. Филип ударился оземь сильнее, чем она ожидала, и девушка быстро склонилась над поверженным партнером.

—С тобой все в порядке? — обеспокоенно спросила она.

—Кажется, с возрастом я лишаюсь своих лучших качеств, — сообщил Филип. — Ты же знаешь, я заслужил свою седину.

Фиона улыбнулась и протянула руку, чтобы помочь ему подняться.

—Нет, давай посидим немного, — предложил Филип. — Ты слишком ловко управляешься с шестом.

Фиона была готова рассмеяться, если бы не знала, что все, что говорит Филип, совершенно серьезно. Он нередко позволял себе на первый взгляд смешные замечания, но в действительности это была лишь констатация реальных фактов.

—Ты становишься серьезным противником, — сказал Филип, потирая ушибленное плечо, — причем как в боевых искусствах, так и в магии. Мне кажется, что ты особо одарена именно в последней.

—Надеюсь, что это так. Ведь я очень старалась, — улыбнулась Фиона.

—Частично, — согласился Филип, — дело в том, что у тебя есть магические способности, которыми обладает далеко не каждый. Ты вполне созрела, и сейчас с тобой уже приходится считаться.

Он внимательно изучил ее лицо и пышную гриву длинных черных волос.

—Кроме всего прочего, ты превратилась в очень красивую девушку.

—Филип... — Фиона смутилась от услышанного.

—Я не собирался льстить тебе. Так, просто наблюдение, — и он провел пальцем по лезвию широкого меча, сделанного специально для имитации поединка.

—Филип, скажи лучше, почему в Желтой Школе учат только защищаться от мечей, вместо того чтобы научиться использовать их в бою? — спросила она. — По-моему, это однобокая стратегия.

Филип изумленно приподнял бровь, но тут же протянул девушке меч.

—Хочешь научиться?

Она с неудовольствием отдернулась.

—Нет, я их не люблю.

—А, вот, значит, почему ты так сильно двинула меня, — серьезно произнес он. — Надо запомнить на будущее, чтобы атаковать тебя другим оружием. Мы не используем мечи при атаке, потому что с ними невозможно контролировать себя. Это оружие предназначено только для уничтожения. При помощи шеста или цепи можно оглушить противника, лишить его сознания, а меч может только рассекать, рубить. Он создан для убийства. Конечно, им можно порезать ногу или руку врага, но это не гарантирует, что противник остановится и не будет больше атаковать; вот почему меч нельзя использовать в качестве средства защиты. Он сотворен для того, чтобы лишать жизни.

—И какое отношение это все имеет к философии Желтой Школы?

—Наш путь заключается в невмешательстве, в как можно меньшем воздействии на все живое. Это не вопрос морали — просто убийство нарушает тонкую ткань Вселенной. Для разумной Вселенной каждая смерть отдается болью.

Глаза Фионы сузились:

—Если бы моя воля, я отняла бы две жизни.

Филип пристально посмотрел на нее; его взгляд, как всегда, казался изучающим.

—Фиона, тебя жутко напугало прошлое, которое ты точно не помнишь. Если ты не будешь проявлять осторожность, то ненависть, которую ты носишь в себе, уничтожит тебя. Та личность, которой ты когда-то была, не позволит тебе забрать чужую жизнь иначе, как только при необходимости защитить собственную жизнь. Если же ты задумаешь убийство, то оно станет самоубийством для твоей души.

—Похоже, ты слишком много знаешь о моем прошлом, — ледяным тоном заметила Фиона.

—Существует много способов и путей добывать информацию. Я достаточно знал о тебе еще до твоего рождения, но не могу открыть тебе больше, чем это необходимо, — ты должна учиться самостоятельно, иначе это вовсе не будет учебой. Я знаю о твоей ненависти к Джааду, и должен сказать, что чувство это не беспричинно. И все же твоя судьба состоит в чем-то другом. Твой путь должен заключаться в прощении, а не мщении, ибо есть другой человек, которому необходима твоя помощь. Именно он должен быть первоочередной целью твоих помыслов. Этот человек сможет преуспеть лишь благодаря тебе.

—Еще один человек из моих снов, — тихо произнесла Фиона. — Да. Я чувствую глубокую привязанность к нему, но ненависть к тому, другому, гораздо сильнее. А что моя мать? Действительно ли я вправе ненавидеть самый воздух, которым она дышит?

—Точно так же, как она находит для себя резоны ненавидеть тебя. Жизнь у твоей матери была очень тяжелой. Детские годы в борделях Горома оставили в ее душе шрамы не легче тех, что есть у тебя. Не стоит слишком поспешно судить ее.

—Но она лишает меня всего! И в ее драгоценном камне до сих пор томится мой элементал!

—Твой элементал?

—Мы принадлежим друг другу, — твердо произнесла Фиона. — По крайней мере насколько я знаю.

Филип пожал плечами.

—Ты всегда можешь забрать его обратно. Теперь тебе восемнадцать, и ты имеешь все права. Ты больше ни от кого не зависишь.

—И ты поддерживаешь меня, чтобы я выкрала тот драгоценный камень с элементалом внутри? Разве это не идет вразрез с твоим принципом недеяния? Ведь ты влияешь на меня даже сейчас, просто сидя рядом!

Тут Фиона впервые увидела, как Филип неуютно заерзал.

—Это все очень сложно, — произнес он. — Между обязанностями и принципами всегда возникают противоречия, и взаимоприемлемое решение никогда не бывает идеальным. Мы все должны делать то, что должны. Помни: мы не можем поднять палец, не вызвав потрясения самих звезд!

Он решительно поднялся.

—Ты должна поступать так, как считаешь правильным.

С этими словами он почтительно поклонился Фионе и вышел из комнаты.

Фиона смотрела вслед Филипу, размышляя над только что услышанным. Она очень хотела освободить элементала из драгоценного камня Йиханы — ведь такое заточение иначе как варварством не назовешь. Гном был одним из ключей к таинственной дверце в прошлое, и Фиона не могла позволить, чтобы он страдал. Она чувствовала определенные обязательства перед элементалом и даже испытывала стыд: ведь из-за того, что она не может поднять руку на мать, он уже два года томится в заточении.

«Ничего, — решила про себя девушка, — сегодня ночью все будет по-другому. Сегодня ночью он обретет свободу».

Фиона стояла в темноте у двери в комнату матери. Она внимательно прислушивалась, стараясь определить, заснула ли Йихана. Направить в комнату свое астральное тело она не решилась — мать определенно имела астральную защиту. Все знали о параноических переживаниях Йиханы, видевшей врагов даже в отрекшихся от всего мирского братьях по Желтой Школе.

За дверью все было тихо. Фиона чувствовала, как кровь бухает в висках, и слышала свое взволнованное дыхание. Отчетливый звук произнесенных имен Бога поплыл по коридору — это последний из Адептов окончил ночной защищающий ритуал. Прежде чем двинуться вперед, девушка выждала еще несколько минут.

Затем она, как учил Филип, своей аурой приглушила все издаваемые ею звуки и медленно распахнула дверь. Магия делала неслышным каждый ее шажок. Сейчас было полнолуние, так что магические способности Фионы были очень сильными.

Яркий лунный свет заливал всю комнату, и Фиона сразу же рассмотрела спящую мать. Рядом с изголовьем кровати стоял небольшой комод с маленькой шкатулкой для драгоценностей. Фиона знала, что в шкатулке находится ожерелье матери, в одной из жемчужин которого томился ее гномик.

Мягко ступая, девушка неслышно пересекла комнату. Она все время осторожно следила за матерью, чтобы вовремя услышать, если дыхание Йиханы изменит свой ритм. Фиона на мгновение замерла, потом, удовлетворенная результатом, пошла дальше.

К комоду она подошла, почти не дыша. Фиона немного уменьшила магическое воздействие — она находилась совсем рядом с матерью, и та могла почувствовать присутствие дочери. Вместо того чтобы распахнуть шкатулку со всеми соответствующими шорохами и скрипами, она просто взяла ее. Потом, не сводя с матери глаз, попятилась к двери и очутилась в коридоре.

Вне себя от радостного и тревожного возбуждения, она домчалась до своей комнаты, закрыла занавеси и зажгла лампу. Потом она раскрыла шкатулку и вынула из нее ожерелье. Одна из жемчужин завибрировала в руке, и Фиона поняла, что гном узнал ее. От радости сердце девушки забилось сильнее.

Усевшись на пол, Фиона сосредоточилась и обратила всю свою энергию против колдовского заклятия Йиханы. Несколько минут она пыталась снять печать с жемчужины, но ничего не получалось. Это было все равно что голыми руками пытаться разбить толстую кирпичную стену. Магия Йиханы все еще была Фионе не по зубам, а до тех пор, пока Фиона не станет сильнее, мать ни за что не освободит гнома. Фиона заметила, что жемчужина вновь завибрировала — это гном умолял выпустить его, — и заплакала от бессилия.

Внезапно дверь распахнулась от сильного пинка, и в комнату ворвалась Йихана. Лицо матери было искажено яростью.

—Сука! — заорала она дочери. — Ты поплатишься за это! Мощный удар астральной энергии оглушил Фиону и швырнул

ее в сторону. Жемчужина выпала из ее руки и покатилась по полу. Фиона попыталась дотянуться до драгоценности, но мышцы, словно парализованные, не слушались приказов разума. Йихана склонилась на дочерью, сжимая в руке кинжал.

—Надо было мне сделать это еще год назад, — рявкнула она. — Ничего, сейчас этот кинжал во второй раз перережет глотку молодой девицы.

Холодная сталь прижалась к горлу Фионы.

Внезапно окно разлетелось на тысячу кусков. Изумленная Йихана обернулась и увидела прямо над собой мускулистое тело огромной черной кошки. Теперь зверь был больше тигра. Холодные зеленые глаза уставились на Йихану, а через секунду кошка прыгнула.

Йихана взвизгнула, когда кошка вцепилась когтями ей в лицо. Скрипнув зубами, Фиона заставила себя подняться на ноги. Не теряя времени, девушка схватила свою сумку и ожерелье матери. Несколько мгновений понаблюдав за схваткой, она взяла кинжал Йиханы и выбралась через окно в лес.

Больше часа Фиона сидела на снегу, заново переживая события этой ночи. Все это время она пыталась выпустить гнома на волю, но ничего не выходило. Слезы разочарования брызнули из ее глаз: лишившись даже той малости Силы, что была у нее, девушка осталась буквально ни с чем.

Следом за бессилием вернулась ярость. Темное чувство принесло с собой единственную мысль — убить Джаада.

28

Жизнь такова, какова она есть; ты не можешь изменить ее, но ты можешь изменить себя.

—Хазрат Инайят Хан

Величайшее открытие моего поколения состоит в том, что человеческие существа, изменяя подходы своего разума, способны изменить собственные жизни.

— Уильям Джеймс

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Санцзин

Добравшись до окраины Санцзина, Шадрак едва не свалился от облегчения. Было уже за полночь. К человеческому жилью он вышел по чистой случайности: в окнах санцзинских домов не было ни огонька, да и густой туман сильно мешал. Несмотря на позднее лето, ночной воздух нес пронизывающий холод. Шадрак понимал, что ему нужно обязательно отыскать ночлег и пищу. Скоро должен был появиться первый снег.

Дома в Санцзине были побольше, чем в Киото, да и архитектура у них была более богатой и разнообразной. Юноша поразился размерам города: ему не доводилось бывать нигде, кроме Киото, и приспособиться к его нынешней жизни оказалось нелегко. Он покинул дом Эканара две недели назад, но они показались ему вечностью.

Шадрак пошел вдоль грунтовой дороги, тянувшейся через центр города. Глубокие колеи и следы подков говорили, что здесь часто ездят на лошадях и повозках. Где лошади, там и самураи — это Шадрак знал точно.

Сейчас город казался тихим, словно вымер, но молодой воин предпочел не рисковать и осторожно, укрываясь в тени, двинулся по левой стороне дороги.

Пройдя несколько сотен ярдов, он оказался в сердце Санцзина. Величие городских построек внушало трепет. На главную улицу, мощенную булыжником, выходили многочисленные лавки — такого Шадрак не видывал. Он понял, что городское правление весьма не похоже на власть в Киото.

Редкие снежинки касались лица, заставляя юношу дрожать от холода. Нужно было поскорее укрыться в тепле. Желудок корчился от голода: свои последние припасы Шадрак съел два дня назад и все это время питался лишь лесными ягодами и кореньями.

Он чувствовал, что здесь ему явно повезет с пищей — в крайнем случае он украдет необходимое. Странно было, что он вообще наткнулся на этот город. Шадрак чувствовал себя так, словно кто-то специально вывел его к Санцзину.

Через некоторое время на глаза ему попался дом на противоположной стороне дороги. На всю ширину огромных деревянных дверей раскинулся самурайский герб. Шадрак тут же понял, что перед ним Дворец Сёгуна, и в который раз поразился обилию полезных для выживания сведений, которым его научил отец. Теперь отвергнутому сыну предстояло выучиться применять знания на практике.

Рядом с богато украшенным дворцом он обнаружил конюшни. Лучшего укрытия было не сыскать. Он подошел к конюшенным воротам, настороженно оглядываясь, чтобы его не застали врасплох.

Шадрак заглянул поверх невысокой, по грудь, ограды. Внутри стояли четыре холеные лошади. Даже небольшой знаток лошадей признал бы, что животные весьма породистые и в отличной форме. Все лошади были покрыты длинной снежно-белой шерстью — насколько знал Шадрак, это удваивало цену каждой. Первоначально самураи ценили белоснежных скакунов из-за их незаметности в снегах, а сейчас это стало просто символом богатства.

Еще раз осмотревшись, Шадрак открыл задвижку ворот и неслышно скользнул внутрь конюшни. Он был практически уверен, что никто его не заметил.

При его появлении лошади негромко захрапели — и только. Они были хорошо обучены и не волновались по пустякам. Каждая такая лошадь могла без проблем проскакать через все поле брани.

На полу конюшни было достаточно сена, чтобы сделать себе роскошный ночлег. Шадрак собрал сено в кучу и накрылся им с головой. Вдруг он заметил нечто большое и темное у противоположной стены. В сумерках юноша видел отлично, как кошка, но в помещении было слишком темно, чтобы можно было точно разглядеть, что там такое. Он поправил катану на боку и осторожно приблизился, приготовившись при малейшей опасности отпрянуть от стены.

Уже почти в ярде от цели он обнаружил, что его напугали подвешенные на крюке чересседельные сумки. Испустив вздох облегчения, юноша снял их и поспешно перерыл содержимое, с изумлением обнаружив, что сумки забиты провиантом для дальней дороги. Он достал из одной сумки ломоть хлеба и кусок сыра.

На еду Шадрак накинулся с такой жадностью, что даже живот заболел. Остатки он завернул в свою накидку. Жажду он утолил из бурдюка, наполненного прекрасным вином, хотя с большим удовольствием попил бы просто воды.

Устроившись наконец в куче сухого сена, он задумался, что за сила направляет его путь. Везение выглядело слишком подозрительным, и ему казалось, что судьба уготовила ему какое-то вполне определенное предназначение.

Металлический щелчок мгновенно вывел Шадрака из глубокого сна. Вспомнив, где он находится, юноша тут же подавил желание сладко потянуться. Судя по звуку, кто-то открыл ворота конюшни.

Сквозь тонкий слой сена над головой пробивался слабый свет. Влажный воздух подсказал Шадраку, что уже утро — по утрам туман всегда был гуще. Он ничего не видел из своего укрытия, поскольку устроился у самой задней стенки конюшни. Надо было вылезать.

—Ты принесешь великую честь своему роду, Асаи. В Страже Сёгуна служат наиболее именитые самураи Империи.

—Я справлюсь с поручением, капитан.

Чтобы понять, что это самураи, Шадраку не нужно было особенно прислушиваться к смыслу разговора — достаточно было услышать их гулкие, гортанные голоса. Потом он вспомнил, что не повесил вчера на место подсумки, и запаниковал.

—Когда тебе нужно прибыть?

—Я должен добраться во дворец через неделю.

Шадрак услышал легкий звук хлопка.

—В таком случае, поторопись. Удачи тебе, Асаи.

—Спасибо. И вам тоже, капитан.

Звуки шагов постепенно умолкли, и в конюшне воцарилась тишина. Шадрак напряг слух, желая понять, где находится оставшийся буси — он был уверен, что на улицу вышел только один из собеседников. Юноша старался почти не дышать: звук дыхания громом отдавался в ушах, и Шадраку казалось, что самурай должен обязательно его услышать.

Послышался едва уловимый шорох. Через некоторое время шорох повторился, на этот раз ближе. Тяжелый сапог обрушился на спину Шадраку, и юноша взвыл от боли и неожиданности. Отбросив уже бесполезные остатки сена, от перекатился к задней стенке конюшни. Над ним склонился воин в полном вооружении, с лицом, прикрытым стальным шлемом с прорезью для глаз.

—Встать, крестьянин!

Шадрак поднялся на ноги, ошеломленно разглядывая самурая; тот, в свою очередь, поразился тем, что за спиной у «крестьянина» висит катана, а на боку — вакидзаси. Шадрак выругался про себя: за этот очевидный просчет он заслуживал немедленной казни. Он раскрыл рот, чтобы объяснить, что не собирается сопротивляться, но тут заметил, что самурай уже вытаскивает свой меч.

Шадрак отступил назад, сопротивляясь желанию вынуть собственный клинок. Уходя из деревни, он поклялся больше никогда не обнажать оружие против человека; вот и теперь он не собирался драться с самураем. Конечно, определенный вред он уже причинил, но больше этого не будет. Сын совсем не желал снова позорить своего отца.

Однако он тут же почувствовал спиной стену конюшни и понял: спасения нет. Буси поднял свой меч. В голове Шадрака совершенно автоматически пронеслись последовательности движений для защиты и контратаки. Помимо этого он механически отметил с десяток уязвимых мест в стойке и технике воина напротив. Он почувствовал, что легко победит нападающего.

От этих мыслей Шадрак расслабился, предпочитая скорее умереть самому, чем убить другого. Катана начал движение наискось. Движение казалось удивительно медленным. Буси имел хорошую подготовку, но в сравнении с навыками Шадрака казался новичком-любителем.

Уловив жадную вибрацию лезвия, Шадрак прекратил раздумья. Он отскочил в сторону от удара и мощно вонзил кулак в неприкрытое доспехами горло самурая. Трахея с хрустом сломалась, буси захрипел и упал на пол. Несколько секунд он бился в агонии, потом затих навсегда.

В каком-то оцепенении Шадрак стоял над телом убитого. Мучительная пустота охватила его до глубины души. Его подсознание, как всегда, выступило против воли — и победило. Его навыки впечатались настолько глубоко, что любая угроза ликвидировалась без всякого участия разума юноши.

Он вынул из ножен вакидзаси и опустился на колени. После того как отец изгнал его, смысла жить не было. Не было и во что верить — Шадрак чувствовал, что предал все идеалы. Он был совершенно одинок в этом бескрайнем мире, о котором ничего не знал. Хуже того — он превратился в опасного беглеца и не сегодня-завтра за его голову назначат награду.

Он обхватил туловище руками. Острие клинка коснулось оголенного живота. Даже при легчайшем нажатии лезвие с готовностью погружалось в тело. Слегка заколебавшись, он удобнее взялся за рукоятку меча, приготовившись нанести себе смертельный удар. Обычно, когда самурай совершал харакири, за его спиной стоял близкий друг, который должен был обезглавить приговоренного. Это делалось потому, что вспарывание живота было одним из самых мучительных способов лишения жизни. Могло пройти около получаса невыносимых страданий, прежде чем к самураю приходила смерть.

Мысль о боли не путала Шадрака. Конечно, он не желал мук, но был вполне способен управлять собой. Правда, при одной лишь мысли о самоубийстве он ощущал как никогда сильное отвращение. Хотя это чувство не было сознательным, однако стремление к самосохранению оказалось всепоглощающим.

Он попытался вонзить лезвие глубоко в живот, но инстинкты были неумолимы. Он яростно зарычал и отшвырнул клинок в другой угол конюшни, потом спрятал лицо в ладонях. Шадрак чувствовал, как силы разом оставили его. Ему казалось, что грядут великие мучения: он фактически обезглавил сам себя, но тем не менее был вынужден жить дальше.

Юноша снова взглянул на мертвого самурая, и горькая волна собственной вины окатила его. Что ж, он займет место убитого и постарается хотя бы частично возместить причиненный ущерб. В принципе, такое решение не казалось особенно разумным, но оно шло из самой глубины души, и Шадрак знал, что должен следовать ему.

Он принялся снимать доспехи с самурая, одновременно высматривая, нет ли где мотыги, чтобы закопать тело. Если бы ему удалось найти письмо с приказами буси, он бы спокойно представился вместо погибшего и взял бы себе его имя.

Все равно Стража Сёгуна не имела представления о том, как выглядит Асаи.

Пока Шадрак возился с бесчисленными застежками доспехов, он поклялся себе больше никогда не терять контроля над собой. Отныне он никогда не нарушит свой обет отказа от насилия.

Эния

Иесод Иецира

Заколдованный лес

Фиона сидела под деревом, стараясь разумом определить, где находится Джаад. До этого она сотни раз применяла ясновидение, чтобы отыскать своего врага. Сейчас она никак не могла сосредоточиться, управлять собственным мозгом. На девушке была плотная накидка, но начинающийся снегопад заставлял ее зябко ежиться. Впрочем, Фиона не слишком обращала внимание на холод — в ее голове метались куда более важные мысли. Рядом с ней улеглась черная пантера. Зверь нетерпеливо и нервно подергивал хвостом.

Внезапно Фиона вздрогнула: она почувствовала своего недруга. Ярость забурлила в крови девушки, когда она нащупала домик на дереве, в котором сейчас находился Джаад. Фиона перебросила через плечо суму, подхватила шест и быстро направилась к видимой только разумом цели. Пантера зарычала и отправилась следом.

Когда Фиона подошла к лагерю разбойников, на небе сияла полная луна. Снег устилал землю толстым покрывалом. Кое-где его толщина доходила до фута, так что подгоняемой собственной ненавистью Фионе приходилось пробиваться сквозь сугробы. Была почти полночь, и золотая лодка леса уже плыла в серебристых лунных волнах. Холод стоял такой, что пар от дыхания тут же оседал инеем на одежде Фионы.

Быстрая ходьба по глубокому снегу утомила Фиону. Задыхаясь, девушка жадно хватала ртом воздух. Выбирая себе путь между деревьями и кустарником, она почти все время смотрела себе под ноги и поэтому испугалась прорезавшего воздух громкого окрика:

—Эй, ты! Стой там, где стоишь!

Она поняла, что это часовой лагеря бандитов. Подняв глаза, она увидела приближавшегося к ней мужчину. Часовой был вооружен длинным мечом и луком. Чуть правее к ней спешил другой бандит, затянутый в коричневую кожу доспехов.

Фиона решительно направилась вперед, наперерез первому охраннику. Заметив ее приближение, бандит извлек свой меч, но, судя по всему, нападать на девушку не собирался. Очевидно, осознание того, что перед ним женщина, обескуражило часового. Подойдя поближе, он схватил Фиону за руку.

Сосредоточившись, Фиона метнула в него всю мощь своей психической энергии. Часового отбросило далеко прочь. Он крепко ударился спиной о ствол дерева и без чувств упал наземь. Второй бандит выругался и нацелил на девушку свой лук. Однако больше он ничего сделать не успел: черная пантера бросилась на него. Вопль оборвался почти немедленно — зверь убил бандита мгновенно и безболезненно, одним ударом когтистой лапы раскроив тому горло до позвоночника.

Не останавливаясь, Фиона направилась к домику на дереве. До цели было уже близко. Она обошла дерево несколько раз, чтобы убедиться, — ночью все деревья выглядели одинаково.

Сверху был спущен толстый канат. От жилья Джаада до земли было футов десять.

—Лежать! — тихо приказала Фиона. Пантера недовольно заурчала и улеглась в снег.

Оставив сумку внизу, Фиона укрепила шест на спине и полезла по канату. Канат, покрытый ледяной коркой, был очень скользким, но встречавшиеся через равные промежутки узлы помогали удержаться. Уже на самом верху она напрягла торс и перебросила тело на платформу.

Домик наверху представлял собой не просто платформу; он был сооружен среди толстых ветвей, что давало хоть какую-то защиту от ветра. В остальном это была плоская дощатая конструкция, единственным украшением которой служило закутанное в кучу одеял тело спящего Джаада. Как только Фиона коснулась платформы, Джаад испуганно приоткрыл один глаз. В следующую секунду он уже сидел, словно загнанный в клетку зверь, готовый вскочить и убежать. Но Фиона уже склонилась над ним, и юноша замер.

Их взгляды встретились, и Фиону охватило чувство невероятно мощной связи с Джаадом. Ощущение, будто однажды они встречались, было даже сильнее, чем в момент встречи с пантерой или элементалом. Несмотря на ненависть к Джааду, Фиона чувствовала безусловную связь, соединявшую ее с этим человеком. Юноша тоже глядел на девушку, и его черные глаза слегка прояснились — их взгляд стал более осмысленным и не таким затравленным. Фиона видела, насколько беспомощен ее враг, она даже чувствовала определенную симпатию к нему, но вопреки всему не могла побороть в себе жгучую ненависть к Джааду.

—Лина, — сдавленно произнес Джаад. Фиона удивленно уставилась на него — она не поняла, отчего он решил назвать ее так.

Джаад протянул ей руку. Это опять поразило девушку: она ожидала, что недруг будет испытывать такую же яростную ненависть к ней, как и она — к нему. Совершенно неожиданно ее миссия значительно осложнилась.

Фиона отбила шестом протянутую руку. Джаад обиженно глянул на гостью. И тут Фиону прорвало.

—Будь ты проклят! — выкрикнула она, с силой опуская шест на Джаада.

Защищаясь, юноша поднял руки раскрытыми ладонями кверху и вскрикнул, когда удар обжег его.

—Нет, Лина, нет! — с болью в голосе прокричал он. Однако Фиона уже ничего не слышала. Она вновь и вновь лупила его шестом. Джаад попытался отползти, но крохотная платформа не давала ему спасения. Ослепленная яростью девушка не сознавала, что ее противник даже не пытается ответить ей, а только неуклюже защищается. Конечно, она отметила про себя его впечатляюще мощное сложение; одного ответного удара хватило бы, чтобы прикончить Фиону на месте.

Шест звучно и мощно приложился к спине Джаада, как раз напротив правой почки. Юноша взвыл от боли и заметался по платформе. Он перевернулся на спину, чтобы отбиваться от Фионы руками. А девушка все наступала на него, и несчастный почувствовал, что избиение будет продолжаться.

Он поднялся и, неверно пошатываясь, изготовился схватить Фиону, придавить ее своим весом, чтобы прекратить мучения; но, заметив, что Джаад встал, она тут же ударила его шестом по голове. Удар оказался настолько неожиданным, что юноша свалился с платформы и полетел на землю. Он лишился сознания еще до того, как упал на землю. Снег почти не смягчил падения.

Лина в ужасе смотрела на дело своих рук. Длилось это недолго — буквально через секунду ненависть снова овладела ею. Она спрыгнула с платформы, приземлившись неподалеку от Джаада. Схватив шест, она оседлала мощную грудь врага. Потом Фиона выхватила кинжал — тот самый, что некогда стащила у Йиханы.

Она пристально всматривалась в лицо Джаада, чувствуя, как растет в ней ярость; и все же что-то внутри сопротивлялось намерению вонзить кинжал в его сердце.

«Совершить убийство — все равно что совершить самоубийство, — вдруг пришли ей в голову слова Филипа. — В тебе есть что-то, оно не позволит тебе убить».

С искаженным лицом она прижала лезвие к горлу Джаада. Лицо юноши казалось ей до боли знакомым, она, пожалуй, смогла бы даже назвать его имя. Во всяком случае, звали его точно не Джаад.

Рука Фионы дрожала, когда из-под лезвия появилась тонкая полоска крови. Заслышав мягкий топот, девушка подняла голову — это пантера в несколько прыжков преодолела расстояние до них. Огромная кошка недобро зарычала, и Фиона поняла: зверь пытается внушить ей, что убийство будет большой ошибкой. Она чувствовала даже, как забился элементал в ожерелье матери, предупреждая Фиону.

Ярость все не покидала ее, девушка не могла с ней бороться. Силясь вернуть самообладание и убрать кинжал от горла Джаада, она вся тряслась, словно в лихорадке. От величайшего напряжения на глазах Фионы выступили слезы, но рука так и не двинулась с места — она все так же нависала над горлом Джаада, готовясь в любую минуту одним махом перерезать ему горло.

—Не-ет! — ее вопль ярости и отчаяния зазвенел в холодном ночном воздухе.

Джаад внезапно очнулся. Он сильно толкнул Фиону, так что она отлетела на несколько футов, и тут же вскочил на ноги, спотыкаясь в снегу. Фиона перехватила кинжал: она собиралась метнуть его в спину Джааду, как только он побежит. Девушка понимала, что в этом ее последний шанс — она не сможет жить дальше, если сейчас не удовлетворит свою злость. Вдруг кинжал выпал из ее руки. Фиона чувствовала, что не сможет обагрить руки кровью невинного человека. В конце концов, что бы Джаад ни сделал ей в прошлых жизнях, в этой он не сотворил ничего, за что она могла бы осудить его на смерть.

Приняв трудное решение, Фиона повалилась на землю и принялась кататься, словно безумная. Казалось, будто ярость в ней превратилась в разумное живое существо, которое теперь наказывает ее за то, что девушка осмелилась ослушаться приказа. Визжа, Фиона извивалась по снегу, стараясь прогнать овладевшие ею кошмарные чувства. Она знала: есть только один оккультный способ спастись от этого.

В такой ситуации Фионе нужна была максимальная концентрация, чтобы следовать за бурей чувств. Девушка вытолкнула из солнечного сплетения сгусток своей астральной материи, постепенно придав ему форму довольно большого шара. Все это время ее тело раскалывалось от невыносимой боли. Долго ей такую агонию не выдержать; необходимо завершить попытку сейчас — или никогда. Невероятным усилием воли она спроецировала свою ненависть прочь от себя, в виде астрального сгустка. Почти сразу же Фионой овладело спокойствие. Ненависть вытекла, исчезла.

Астральная материя зашевелилась, принимая облик огромного волка с багровыми, бездушными глазами. Даже понимая, что это ее собственное творение, часть ее собственной души, Фиона оцепенела от страха. Она исторгла из самой себя это существо, которое теперь обрело свою волю и желания. Она не имела власти над этой тварью — разве что вновь поглотив ее. Но на такое у Фионы не хватило бы сил. Пантера пристально следила за волком, словно это была добыча. Черная кошка была готова растерзать зверя, как только он закончит свое превращение, но волк уже достиг размеров пантеры и все продолжал расти...

Теперь ярость полностью покинула тело и душу Фионы, превратившись в самого настоящего волчину-гиганта. Девушка разорвала астральную связь между ними, отпуская зверя в отдельную жизнь. Он зарычал на свою создательницу и огромными прыжками помчался вслед за Джаадом. Между огромных клыков свисал красный, как кровь, язык.

«О, Боги! Что же я наделала? — подумала Фиона. — Я сотворила демона!» Она чувствовала себя как-то странно — невероятно уставшей, но при этом удивительно цельной.

Черная пантера фыркнула и собралась вслед за волком.

— Нет, Баст! Нет! — закричала она. — Джаад должен сам справиться с ним. Все, что я могла, я сделала.

Она нахмурилась: «Откуда это я знаю, как зовут эту кошку?»

То была ее последняя мысль, прежде чем Фиона без чувств повалилась в снег.

29

Бесчестье подобно шраму на коре дерева: вместо того чтобы исчезнуть, оно лишь увеличивается.

—«Бусидо, Путь Воина»

Истинная смелость заключается в том, чтобы жить, когда необходимо жить, и умереть лишь тогда, когда необходимо умереть.

—«Бусидо, Путь Воина»

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Город Хонсю

19-й год правления

32-го Сегуна (2 года спустя)

Подойдя к двери спальни, Шадрак заколебался. Свет в комнате был неярким, но оттуда доносились приглушенные голоса. Юноша разочарованно вздохнул — при таком гаме заснуть вряд ли удастся.

Эх, он ведь так надеялся, что спальня окажется пустой! Более тридцати воинов из их отряда в пятьдесят человек несли сейчас службу, большинство остальных торчали в городе, напиваясь или веселясь в каком-нибудь роскошном борделе.

Шадрак приоткрыл дверь спальни. Яркий свет из коридора тут же забрался вовнутрь. Юноша осторожно вошел в спальню, но, осмотревшись, понял, что его все же заметили.

Когда глаза привыкли к полумраку, он увидел нескольких стражников Сёгуна — усевшись вокруг крохотного стола, они играли в кости. Игра происходила при свете единственной свечи. Судя по шепоту, самураи были явно недовольны его приходом. В этом не было ничего необычного — здесь Шадраку никогда не бывали рады.

Юноша придвинулся к своей лежанке, от всей души желая, чтобы игроки сочли его недостойным их внимания. На беду, среди самураев оказался Наса Мунетака. Все надежды Шадрака рухнули. Мунетака никогда не упускал возможности поддеть Шадрака.

—Эй, Асаи, что это за книжку ты несешь?

Шадрак решил не обращать на него внимания, хотя и понимал, что избежать ссоры будет не так просто. У него до сих пор ныли ребра после тех побоев, что недавно нанес ему Мунетака.

—Это «Бусидо», — ответил юноша как можно спокойнее. Мунетака резко поднялся, всеми жестами и тоном изображая крайний гнев. Он всегда находил повод счесть себя оскорбленным.

—Интересно, зачем такому червяку, как ты, может понадобиться священная книга! — воскликнул он, направляясь к Шадраку. — Что ты вообще знаешь о чести!

Шадрак опустил голову. Он понимал, что вопрос вполне достойный размышления, вот только Мунетака сам недостаточно компетентен, чтобы ответить на него. Мунетака даже не знал, что бусидо, которому он следовал, не описано в книге — томик в руках Шадрака был тщательно скопирован юношей с книги Танаки.

—Просто я стремлюсь стать более совершенным, — произнес Шадрак.

—В таком случае, деревенщина, иди в нищие!

От игрального стола донеслись смешки. Мунетака был известен тем, что улучшал свое положение в обществе за счет унижения других.

Однако Шадрак умел справляться с унижением; именно его скромность провоцировала Мунетаку. К самураю, не имеющему гордости, благородного происхождения и характерной агрессивности, относились как к прокаженному. Особенно ярко это выражалось в Страже Сёгуна.

—Отдай мне книгу, Асаи.

Глаза Шадрака сузились. Помимо мечей книга была единственным его достоянием, лишаться которого он не собирался.

—Не могу.

Сзади послышался скрип, и Шадрак понял, что в спальне объявился еще один наблюдатель. Впрочем, самурай оставался в тени и, судя по всему, не собирался вмешиваться. Мунетака не обратил на вошедшего никакого внимания, ведь никто из стражников Сёгуна не осмеливался мешать ему.

С гаденькой ухмылкой Мунетака потянулся к книге. Самураи за столиком снова захихикали: они знали, что Мунетака никогда не остается без того, что хочет.

Однако Шадрак оттолкнул его руку и сам ступил назад. Глаза Мунетаки недобро вспыхнули — теперь спор превратился для него в вопрос чести и достоинства. Впервые за много месяцев Шадрак почувствовал, как сильнее заколотилось сердце, и силой заставил себя расслабиться.

«Я смогу контролировать себя», — яростно думал он.

—Отдай книгу, Асаи, не то я накрошу тебя дольками прямо там, где ты стоишь.

Каждое слово Мунетака произносил с ударением, и в голосе его слышалась угроза. Шадрак попятился, борясь с желанием положить руку на рукоятку меча. Он знал, что, увидев это, Мунетака немедленно выхватит свой клинок.

—Убив меня, ты обесчестишь себя, — сказал юноша.

Оба спорщика замерли: между ними повис призрак неизменной участи обесчещенного самурая. Мунетака расслабил правую руку и попытался овладеть собой, потом обреченно кивнул головой.

Шадрак было расслабился, однако разговор еще не был закончен. Внезапный апперкот в челюсть застал его врасплох и сбил на пол. Голова бессильно мотнулась в сторону. Шадраку показалось, что череп вот-вот расколется от боли. А Мунетака уже набросился на него, пытаясь вырвать из рук книгу.

Из-за игрального столика доносились крики возбужденных зрителей; неведомый наблюдатель у двери тоже взволнованно сопел. Шадрак крепко прижал книгу к туловищу, не желая лишаться одного из своих сокровищ. Мунетака принялся бороться с юношей, но Шадрак оттолкнул его с такой силой, что самурай едва не упал.

Мунетака поднялся на ноги и отошел. Было видно, что он не ожидал от Шадрака такой силы — обычно все его нападки не встречали никакого сопротивления. И все-таки уязвленная гордость не позволила Мунетаке уйти.

Он бросился на Шадрака и что было силы ударил его ногой в бок. Почувствовав, как сапог самурая вонзился ему в ребра, Шадрак застонал. Бока еще не отошли после предыдущего избиения. Он попытался подняться, но следующий удар повалил его на спину. Третий тычок сопровождался тошнотворным хрустом. От невыносимой боли Шадрак закричал.

В хаосе чувств все способности Шадрака контролировать себя куда-то подевались, в мозгу вспыхнул четкий приказ выхватить катану. Вероятно, Мунетака почувствовал это желание, поскольку он тут же потянулся к своему мечу.

—Господа, довольно!

Оба самурая замерли на месте, услышав голос своего капитана. Шадрак тут же заставил себя расслабиться. Мунетака немного поколебался, но потом отвесил легкий поклон и, тяжело дыша, отступил назад.

Капитан продолжил свою речь, будто ничего и не произошло.

—Господа, нам дали срочное задание. Я хочу, чтобы через тридцать минут вы в полных йорои выстроились верхом перед входом во дворец. Нас поведет сам Сёгун.

От игрального стола донеслись тихие изумленные возгласы: такое случалось крайне редко, если вообще происходило.

Шадрак встал, держась правой рукой за поломанные ребра.

—Чтобы все были на месте. Восемнадцать человек получили увольнительную, поэтому вам же будет лучше, если вы построитесь вовремя.

Капитан осмотрел Шадрака, не скрывая своего недовольства.

—Это относится и к тебе, Нагамаса Асаи!

Имя самурая он выплюнул в лицо Шадраку, словно это было название какой-то невероятной болячки.

—Осс, капитан, — Шадрак почтительно склонил голову.

Он понимал, что капитан Ямота прекратил распрю только потому, что боялся потерять Мунетаку, самого сильного и быстрого из стражников. В свое время он вполне ясно выразил свое мнение о Шадраке и не собирался изменять его. Капитан считал новичка помехой на пути к беспроблемному управлению корпусом Стражников Сёгуна и с радостью ухватился бы за любую возможность избавиться от Шадрака. Оба знали, что это лишь вопрос времени.

Шадрак сидел в седле, ежась от порывов ледяного ветра со снегом. Он ласково потрепал кобылу по загривку, успокаивая ее. Лошадь когда-то принадлежала Мунетаке и не шла ни в какое сравнение с бывшей лошадью Шадрака, на которой сейчас в другом конце шеренги гордо восседал Мунетака.

Внезапно в рядах буси воцарилась тишина: к ним направился Сёгун. Рядом с правителем скакал верный Ямота. Чувствуя напряжение, лошади шумно выбрасывали из ноздрей упругие клубы пара. Сёгун был полностью облачен в йорои. Это не были парадные доспехи для торжественных церемоний — кожана йорои была потрескавшейся и местами рассеченной клинками. Было ясно, что доспехи не раз защищали хозяина в бою. Шадрак гадал, какое же задание уготовано отряду. Это должно было быть что-то из ряда вон выходящее, если сам Сёгун был заинтересован в результате.

Исхудавшее, бледное лицо Сёгуна хранило стоически невозмутимое выражение. Сверкающие зеленые глаза правителя смотрели остро и мудро. Хотя Сёгуну было уже под сорок, доспехи не могли скрыть его все еще атлетического сложения. Судя по крепкому мускулистому телу правителя, у его сына-подростка еще было в запасе несколько лет, прежде чем он сможет претендовать на почетное место отца.

За спиной у Сёгуна был главный вход во дворец. Великолепные башенки и покатые крыши дворца были покрыты тонкими, изящными золотыми и серебряными пластинами.

—Сегодня ночью мы совершим форсированный переход к самым границам Империи, — в морозном арктическом воздухе голос Сёгуна разносился четко и ясно. — Мы должны отыскать беглеца, поимка которого имеет особое значение для меня.

По шеренге самураев прокатилась волна напряжения и незаданных вопросов.

—Этот человек несет ответственность за убийство нескольких высокородных самураев; он неоднократно ускользал от нас. Но сейчас мы должны раз и навсегда покончить с ним. Мы обязаны настигнуть его до того, как он снова попытается избежать кары. Есть вопросы?

Тишина. Ни один самурай не осмеливался задавать вопросы Сёгуну. Обязанности самурая состояли в том, чтобы беспрекословно подчиняться; вопросы же можно было понять как попытку оспорить приказ, поэтому проявление излишнего любопытства было неписаным табу среди стражников.

Лошадь Сёгуна первой промчалась через главные ворота дворца. Ямота отдал самураям приказ следовать за правителем. Шадрак с похолодевшим от недоброго предчувствия сердцем тронул свою кобылу в рысь. Интуиция никогда не подводила его, и теперь Шадрак точно знал, в какую часть Ниппона направляется отряд.

Когда лесная чаща расступилась и перед глазами возник до боли знакомый мосток через реку, Шадрака охватили ледяные щупальца страха. Под ложечкой неприятно засосало, поводья выскальзывали из рук. Юноша чувствовал, что его вот-вот стошнит. Теперь у него не осталось ни малейших сомнений в истинной цели Стражи Сёгуна, и он знал, что не в состоянии предотвратить беду — Сёгун уже объявил всем имя разыскиваемого беглеца.

Только-только рассвело, и земля еще была укрыта изморозью. Хищные ледяные щупальца густого тумана затягивали все вокруг. Оставалось несколько минут до того, как мутный и бледный шар солнца поднимется над зубчатой стеной леса. Шадрак знал, что жители Киото еще только просыпаются.

Махнув рукой, Сёгун приказал воинам перебраться по хлипкому деревянному мостику на другой берег. Отряд вытянулся в цепочку. На том берегу самураи рассеялись, обходя деревню со всех сторон. Юноша понял, что из уготованной ловушки не выберется никто. Сознавая свое бессилие, он печально повесил голову.

Ямота нагнал Шадрака и поскакал рядом. Остальные буси уже почти исчезли из виду.

—Выше голову! — ядовито прошипел он юноше. — Ты ведь мнишь себя самураем!

Сёгун обернулся к капитану стражи. Ему явно не понравилось поведение офицера: вместо того чтобы распекать самурая, капитан должен был неотлучно находиться рядом с правителем.

—Ямота-сан, мы поскачем прямо в центр деревни.

Потом Сёгун обернулся к Шадраку.

—А ты присоединишься к нам.

Ямота заскрипел зубами — он старался, чтобы Асаи был как можно дальше от Сёгуна. Но Правитель стремился соблюдать осторожность, зная, какую опасность может представлять беглец.

Мучительные воспоминания овладели Шадраком, когда он достиг деревенской окраины. Два последних года он уничтожал собственное «Я», и теперь оно мстило ему за долгие месяцы подавленных чувств.

Самураи жестоко и неумолимо сгоняли жителей на главную площадь. Тех, кто пытался сопротивляться, убивали на месте. Ощущение того, что однажды он уже видел это, охватили юношу, и ему пришлось изо всех сил сдерживать рвавшиеся наружу слезы. В толпе, подгоняемой воинами, кое-кто узнавал Шадрака, но он делал вид, что никого не знает, понимая, что от этого зависит его жизнь.

Многие самураи уже спешились и выискивали беглеца среди согнанных крестьян. Шадрак увидел, как в строй грубо втолкнули Сашку, Мако и Удзиясу, и проглотил комок гнева. При таком количестве самураев он не имел ни малейших шансов победить; кроме того, юноша ни за что не собирался нарушать свой обет отказа от насилия. Вот уже два года он держал клятву и не хотел нарушать ее сейчас.

Оглядев крестьян, он не увидел в этом хаосе ни Танаку, ни Эканара. Тогда он тихо присел и начал молиться, чтобы сегодня их не оказалось в деревне — это могло бы спасти много жизней. В противном случае Сёгун не преминет наказать жителей Киото за укрывательство беглеца.

Внезапно по толпе прокатилась тишина. Все замерли. Шадрак обернулся и увидел, как крестьяне расступились, пропуская трех конных самураев. Между лошадьми брел тот, кого искали стражники.

Буси оттеснили крестьян, и процессия вышла на открытое пространство. Узнав Танаку, юноша почувствовал комок в горле. Облаченный в простое кимоно отец стоял в окружении воинов. Самураи быстро узнали его по характерным чертам уроженца западной части Империи.

Предводитель троицы конных самураев спешился, не спуская глаз с пленника. Двое других сделали то же самое и отдали поводья в руки прислуге. Главный поклонился, подошел к Ямоте и поднес ему меч-катану. Узнав в предводителе Мунетаку, Шадрак воспылал ненавистью.

—Мы нашли его на поясе у беглеца, капитан, — Мунетака с почтением передал меч Ямоте, — но он не пытался сопротивляться.

—Это был меч Йоситаки, — с горечью в голосе откликнулся Ямота.

Бросив короткий взгляд на катану, Сёгун развернулся к Танаке. Глаза правителя засверкали, словно огненные изумруды. Сёгун долго ждал этого триумфального момента.

—Итак, наконец ты в моей власти, Иэйасу Танака, — едко бросил он ронину.

Танака невозмутимо выдержал взгляд правителя. На лице не было даже следов волнения — отец Шадрака никогда не надеялся убежать от прошлого, понимая, что его поимка — вопрос времени.

Внезапно Танака широко раскрыл глаза, будто его поразило громом: среди самураев он увидел сына. Старый самурай быстро взял себя в руки и отвел взгляд. Через секунду его лицо вернуло себе неизменно стоическое выражение.

Эта мгновенная вспышка чувств не ускользнула от пристального внимания Сёгуна. Правитель резко развернулся к Шадраку и смерил молодого воина подозрительным взглядом. Остановившись на рукоятке меча юноши, глаза Сёгуна сузились. Шадрак похолодел, вспомнив, что катана раньше принадлежал отцу и на рукоятке остались инициалы отца Йориэ Сайто, который выковал меч. Подозрение Сёгуна росло, но правитель не был уверен в правильности своих выводов.

—Этот человек предал меня. Убей его, — кратко приказал он Шадраку, указывая на Танаку.

Танака тут же опустил голову и пал на колени; он давно уже приготовился к смерти. Шадрак оцепенел, поняв, что Сёгун обращается именно к нему, задумав таким образом проверить его верность.

В голове Шадрака помутилось, и какое-то время молодой самурай не двигался. Глаза Сёгуна засверкали пронзительным зеленым огнем.

Наконец Шадрак поклонился и спешился. Он двигался словно автомат, а разум тем временем пытался оценить ситуацию. Шадрак понимал, что не сможет убить, тем более Танаку. Он никогда больше не предаст учителя. Вместе с тем он чувствовал, что при всей его нелюбви к жизни, чувство самосохранения как никогда сильно.

Когда он подошел к коленопреклоненному ронину, Наса Мунетака отступил назад. Танака поднял на сына опечаленные глаза:

—Никогда не думал, Шадрак, что ты так низко падешь!

В голосе отца не было и тени обвинения — только горечь. Шадрак едва сдерживал слезы. Как ему хотелось броситься на землю и попросить у отца прощения! Но он понимал: прощения не будет. Он совершенно погиб в глазах Танаки и, что бы он ни сотворил сейчас, ему ни за что не подняться в глазах отца.

Разум отказывался ему служить, не находя выхода из ситуации. Медленно, словно во сне, Шадрак начал вытягивать катану из ножен, Сёгун и младшие самураи неотрывно следили за ним. Целая буря эмоций охватила Шадрака — и страх, и испуг, и стыд, и чувство вины. Вслед за ними появились первые язычки пламенной ярости. Подняв глаза, Шадрак обнаружил, что деревенские дома пылают, выбрасывая в пепельное небо густые дымные столбы.

Искра гнева быстро разгоралась, затмевая все остальные чувства. Он видел, что Мунетака и Ямота наблюдают за ним; он чувствовал их уверенность в том, что он — трус, который может разве что умереть без славы и чести. Шадрак перевел взгляд на Сёгуна и прочел в его глазах только презрение. В ту же секунду юноша ясно и без прикрас рассмотрел всю истинную натуру правителя, его неуверенность, устремления, жадность и низменность побуждений; Шадрак понял, насколько низкому и недостойному созданию он служил все это время.

Резанув лезвием катаны по пальцу, он решительно загнал клинок обратно в ножны и пригасил гнев — нет, он не станет унижаться перед этими животными.

—Прошу прощения, дайме, но я вынужден отказаться от выполнения приказа.

И Шадрак опустился на колени рядом с отцом. Заметив тень улыбки на его лице, сын с удовлетворением подумал, что хотя бы последний выбор в своей жизни он сделал правильно.

Царившее в воздухе напряжение многократно усилилось. Лошади нервно всхрапывали, чувствуя запах дыма. Крестьяне беспомощно оглядывались по сторонам. Несколько безумно длинных секунд ничего не происходило.

Потом раздался яростный голос Сегуна:

—Я хочу, чтобы эти два предателя были убиты. Потом все жители деревни будут казнены за укрывательство беглеца!

В следующий миг жители Киото осознали, что их ждет неминуемая смерть. В толпе поднялся ропот. Кое-кто пытался сбежать, но острые мечи и стрелы не дали им далеко уйти. Мунетака и трое других самураев, вынимая мечи, окружили стоящих на коленях ронинов. Противоречивые чувства душили Шадрака: он просто не мог поверить, что погибнет, прожив такую короткую и странную жизнь. Отец Шадрака всегда говорил, насколько важно ему оставаться в живых, будучи уверенным, что мальчику предстоит сыграть важную роль в этой жизни.

Вопль дочерей Сашки, которых самураи толкнули на землю, ножом полоснул по сердцу Шадрака. Он смежил веки, стараясь удержать слезы; нет, это были не слезы жалости к себе или раскаяния — это были слезы ярости. Безумное чувство росло в нем с пугающей быстротой, вытесняя все другое, оно поднималось из самых темных глубин души Шадрака, и тело юноши лихорадочно дрожало в напрасной попытке совладать с ним.

Дыхание Шадрака участилось, а время, наоборот, замедлило свой бег. Адреналин захлестнул его вены, заставляя сжимать побелевшие кулаки. Шадрак полностью утратил контроль над собой. Чувство темной ярости оказалось слишком сильным. Теперь оно неудержимым потоком рвалось наружу. Охваченный умопомрачительным страхом, Шадрак вспомнил ту спящую силу зла, которую много лет назад увидела в нем прорицательница. Теперь эта сила пробудилась к жизни.

С каждым мгновением Шадрак терял свою душу, свой человеческий облик. Психотическая ярость кипела в нем, легко разрушая последние рычаги контроля над собой. Юноша превратился в бездумный, неумолимый комок ненависти ко всему...

Самураи окружили двух осужденных, привычно готовясь отсечь головы. Шадрак поднял голову и заглянул прямо в зрачки Мунетаке. Буси замер на месте; затаив дыхание, он смотрел в багровую бездну бездушных глаз перед собой. В ту же секунду самурай понял, что это коленопреклоненное существо есть воплощение чистого зла. В ужасном безжалостном взгляде не было ничего человеческого.

Жуткое создание, которое еще недавно было Шадраком, с невиданной прытью рванулось вперед. Вскочив на ноги, оно уже выхватило катану и одним широким ударом разрубило туловище Мунетаки поперек. Самурай умер еще до того, как два обрубка, только что бывшие одним целым, упали наземь.

Трое других самураев сначала застыли от изумления, не понимая, что произошло. Зато чудовище не теряло времени. Оно набросилось на следующего противника и снесло ему голову прежде, чем самурай успел отреагировать.

Двое оставшихся уже собрались с духом и, подняв мечи для удара, набросились на существо, однако так и не смогли опустить мечи: одному из них зверь выпустил кишки, другого схватил когтистой лапой за горло и вырвал гортань.

Потом страшное создание с удивлением обнаружило, что оставшиеся самураи что было мочи протискиваются через толпу. Лошади храпели, становились на дыбы и сбрасывали на землю своих седоков, а потом в ужасе бежали с места кровопролития. Даже Сёгун оказался выбитым из седла. Правитель хотел, чтобы его стража разобралась с этим исчадием ада. Однако в живых оставалось все меньше самураев. Правитель сжимал побелевшими пальцами рукоятку своего меча, слыша, как один за другим раздаются предсмертные стоны его воинов. С бешеной силой и скоростью орудуя клинком и когтями, зверь прокладывал себе дорогу к дайме. В глазах чудовищного создания светились ярость и ненависть. Боевые искусства зверь применял как бы инстинктивно, но каждое его движение было агрессивным нападением — демон совершенно не использовал ни блоки, ни искусство тай-сабаки. Каждый его удар достигал цели, вырывая внутренности прямо сквозь йорои, ломая, а то и почти отрывая ноги и руки атакующих самураев.

Некоторым самураям, набрасывавшимся на зверя по двое и по трое, удавалось слегка поранить его мечом. Но зверь не обращал внимания на эти царапины — раны только усиливали его ярость. Окровавленное с ног до головы чудовище буквально разрывало одного самурая за другим. Его катана без устали свистела, прорубая кольчужные сунэате и хайдатэ и отрезая ноги; стальные шлемы и каски трещали и раскалывались от ударов; мощные удары кулаком пробивали защитные пластины доспехов на груди, проникая сквозь слои до, разбивая ребра и круша грудины. Горящая деревня огласилась воплями самураев, которые гибли, словно мухи зимой.

Наконец существо разделалось с двумя последними стражниками. Его тело было покрыто ранами от мечей, в спине торчали две стрелы, но чудовище не замечало этого. Ямота рванулся вперед, чтобы защитить своего дайме. Зверь разрубил его от правого плеча и до пояса. Когда капитан самураев упал на землю, в его теле все еще торчал окровавленный меч.

Поняв, что остался один, Сёгун издал отчаянный боевой клич и, выхватывая меч, прыгнул на чудовище. Зверь схватил его за горло прямо в прыжке и поднял в воздух. Заметив, что Сёгун пытается вынуть клинок, он схватил запястье врага и в мгновение раскрошил его кости. Одновременно скрюченные пальцы зверя сомкнулись на нодова — стальной пластине, прикрывавшей горло Сёгуна. Пластина начала гнуться и правитель издал сдавленный, полный ужаса вопль.

В следующее мгновение нодова не выдержала и согнулась пополам. Шея Сёгуна хрустнула, словно карандаш, глаза закатились. Изо рта Сёгуна брызнула черная кровь.

Издавая победный вой, зверь поднял над собой тело господина самураев, будто оно было невесомым. На миг показалось, что чудовище насытило свою страсть убивать, однако в следующую секунду оно развернулось к толпе оцепеневших крестьян.

Рой стрел сердито вонзился в зверя, и он, остановившись, издал агонизирующий рев. Теперь он обильно истекал кровью и быстро слабел. Еще две стрелы нашли свою цель, и чудовище, закачавшись, рухнуло на землю. Четыре оставшихся в живых самурая побросали луки и, забыв о павших товарищах, бросились врассыпную.

Зверь катался по земле, издавая вопли ярости, боли и муки. Большинство крестьян разбежалось спасать свои горящие жилища, лишь горстка тех, что посмелее, продолжала наблюдать за предсмертными страданиями демонического существа. Глядя на людей, оно тянуло к ним когтистые лапы, желая разорвать зрителей в клочки.

Постепенно рев начал изменяться; в нем появились странные человеческие нотки. Глаза зверя потухли и стали пепельно-серыми. Глазам крестьян снова предстал Шадрак, только на этот раз юноша выглядел совсем лишившимся рассудка. Изуродованное тело Шадрака кровоточило; разум был уничтожен вырвавшимися из подсознания дьявольскими силами. По багровому лицу юноши ручьями текли слезы. Шадрак не мог понять, что же с ним произошло. Мозг отказывался давать объяснения, но инстинктивно Шадрак чувствовал, что зверь внутри был такой же частью его естества, как и тело.

Изнемогая от боли и отчаяния, он закрыл глаза, приготовившись умереть.

Крестьяне сгрудились вокруг него с раскрытыми от изумления ртами. Вдруг в толпе появился старик; он расталкивал зрителей, осыпая их проклятиями. Старик печально склонил голову, заметив тело Иэйасу Танаки — в животе ронина торчал вакидзаси. Только сейчас, через четырнадцать лет после преступления, ронин поступил по чести, совершив обряд харакири.

Эканар опустился на колени перед телом Шадрака.

—Не переживай, парень, — бормотал он. — У меня есть друзья на Западе, они позаботятся о тебе. Желтые Адепты приведут тебя в порядок.

И, напрягаясь всем телом, старик поволок бесчувственное тело ронина к своему дымящемуся дому.

30

Нет борьбы большей, чем у того, кто трудится над изменением самого себя.

— Томас А. Кемпис

Теллюс

Малкут Асийский

Индийский океан

Окутанный густым туманом маленький корабль качался и рыскал в штормовых водах Восточного океана. Каждая новая волна окатывала суденышко тоннами воды, прокатывалась по палубам, едва не смывая за борт матросов, отчаянно пытавшихся управлять судном. Корабль был уже староват и не слишком подходил для столь серьезных испытаний стихией.

В трюме суденышка, в густом и спертом воздухе, прислонившись спиной к переборке, сидел старик. Эканар дрожал под кучей одеял, устало поглядывая на люк над головой. Новая порция воды шумно устремилась в неплотно прикрытый люк, и старик поплотнее прижал колени к груди. Он уже чувствовал, что, если в результате отделается только пневмонией, ему крупно повезет: настил пола уже был покрыт слоем воды толщиной в полдюйма, и при каждом наклоне корабля по трюму гуляли крохотные волны.

Заслышав звон цепей, Эканар проворно поднял голову. В густом мраке перед ним зашевелилось что-то большое, бесформенное. Трюм огласился низким ревом. Эканар подавил в себе напряжение, в который раз напомнив себе, кто плывет вместе с ним. Вместе с пониманием пришла растерянность: он сам не мог точно сказать, кто же это.

Старый мудрец даже не попытался шевельнуться: измученные артритом ноги слишком одеревенели, чтобы совершать такие подвиги. Да и потом, идти было некуда. Он привел Шадрака на этот корабль и теперь был обязан следовать вместе с ним. Это плавание дорого обошлось Эканару — матросы оказались поразительно суеверными, и только невероятное количество золота помогло им изменить свое мнение. Но даже при этом перевозка демона была нелегким занятием.

Эканар пытался пронзить взглядом тьму трюма, чтобы разглядеть колыхавшуюся в другом углу тушу. В помещении раздавались глухие рыдания, но грохот океана и свист ветра делали их почти неразличимыми. Эканар завозился, стараясь устроиться поудобнее, чувствуя, что, если погода не изменится в сторону штиля, он вряд ли переживет это путешествие.

Порывшись в своей куче одеял, он нашарил масляный светильник. Через несколько секунд бледно-желтый свет робко отодвинул мрак трюма.

Шадрак сидел на корточках у столба, поддерживающего переборки. Он был закован в тяжелые цепи. Ноги у него были свободны, но другими частями тела он двигать не мог. Закрыв лицо ладонями, он все еще рыдал и всхлипывал. Его одежда, пусть даже рваная и грязная, выдавала в нем самурая. Доспехи-йорои, иссеченные и кое-где порванные, мешком висели на его большом отощавшем теле.

Внезапно он заметил свет лампы и поднял голову. Эканар увидел, как с худого заросшего лица блеснули невидящие, безумные глаза. Шадрак издал ужасный вопль агонии — душераздирающий вопль зверя о помощи. Этот крик напомнил Эканару о том юноше, которого он знал когда-то. Старик пригасил лампу, и на его изможденном лице отразились печаль и сожаление.

—Не переживай, дружище, скоро мы будем на месте.

Шадрак по-звериному склонил голову и зарычал. На какое-то мгновение его глаза засветились мутным багровым сиянием. Узнав в этом пламени недобрый, чужой разум, который овладел его другом, Эканар замер. Он еще не забыл, как невероятна была сила чудовища внутри Шадрака, когда оно разорвало в куски дюжину самураев.

Однако вскоре зловещий свет и чужой разум погасли в глазах несчастного. Шадрак вновь принялся отчаянно рыдать. Было ясно, что он практически лишился разума.

Больше Эканар не мог выдержать. Мудрец резко натянул одеяла на голову и погрузился в беспокойную, тяжелую дремоту.

Через некоторое время старик проснулся. Он не знал, сколько проспал, но чувствовал себя усталым и долго не мог понять, где находится. Разбудило его собственное подсознание — Эканар внезапно ощутил, как забурлил в венах адреналин.

Пытаясь угомонить расшалившиеся железы, он часто заморгал, оглядывая весь трюм. В темноте почти ничего не было видно, но все же старый мудрец определенно чувствовал чье-то присутствие рядом. Это не был ни Шадрак, ни то ужасное существо. Эканар выждал немного, не желая зажигать лампу.

Наконец он сдался любопытству и подавил в себе животные инстинкты, заставившие его замереть. Мягкий и тусклый свет лампы залил трюм. Возле основного поддерживающего столба он все также увидел неподвижное тело Шадрака. Лицо его было бессмысленным и диким.

Потом выражение исчезло. Шадрак обернулся и с удивлением засмотрелся на лампу. Эканар увидел глаза прежнего Шадрака и подмигнул юноше. Он был уверен, что глаза стали другими — в них появились глубина и сила, которых мудрец никогда не замечал у Шадрака, разве что когда тот был совсем малышом.

Казалось, что к Шадраку на мгновение вернулся разум. Он спокойно посмотрел на мудреца, потом грустно свесил голову, с мукой отчаяния уставившись в мокрый пол. В следующий миг он поднял лицо кверху. Трюм содрогнулся от пронзительно звенящего крика:

—ЛИ-И-НА-А!

В голосе Шадрака слышалось столько боли и ярости, что Эканар остолбенел. Потом Шадрак вновь уставился в пол и яростно выплюнул:

—Клянусь адом, я уничтожу тебя за это, Детен!

Угроза прозвучала внушительно, и Эканар зябко поежился. Но Шадрак уже снова рыдал, возвратившись в прежнее состояние.

«Сможет ли кто-нибудь помочь несчастному ронину?» — печально раздумывал Эканар; скорее всего, эту погибшую душу уже было не спасти. Если же возможно, то, наверное, это окажется под силу ордену Желтых Адептов, к которым и собирался обратиться мудрец; однако для этого им придется полностью переделать его душу.

Чувствуя, что не в силах сносить страдания ронина, Эканар притушил лампу и снова завернулся в одеяла.

Эния

Иесод Иецира

Заколдованный лес

Лина, поморщившись, очнулась оттого, что Баст лизнула ее шершавым языком в щеку.

—Прекрати! — сердито проворчала девушка, отталкивая морду друга семьи подальше от лица. Потом она зевнула и открыла глаза. Первым делом Лина почувствовала, что спина вся мокрая: как оказалось, она бог знает сколько времени пролежала на снегу. Живот и грудь, наоборот, были сухими и теплыми. Лина подозревала, что Баст улеглась на нее сверху, согревая своим телом. В изумрудных глазах друга семьи на миг сверкнули отражения яркой луны — кошка проверяла, хорошо ли себя чувствует хозяйка.

—Все в порядке, Баст, — произнесла Лина. — Это я — по крайней мере, мне так кажется.

Баст удовлетворенно замурлыкала.

Схватившись обеими руками за голову, которая раскалывалась от тупой боли, Лина села. Оглядевшись, она узнала Заколдованный лес. Только себя она никак не могла узнать — в ней каким-то образом уживались одновременно Лина и Фиона.

«Две стороны одной личности», — решила она.

События прошлой жизни, поначалу смутные и далекие, начали возвращаться к девушке. Несмотря на некоторую растерянность, Лина с радостью чувствовала себя одним целым.

Она поежилась от морозного воздуха. Едва девушка согрелась, как вокруг ее тела развернулась сияющая аура. Лина не могла надивиться, насколько легко вернулись ее магические способности. Наверное, возвращение памяти вызвало одновременное повышение магической силы.

Ожерелье Йиханы завибрировало. Лина улыбнулась. Может, сейчас ей удастся освободить Сквинта? Она сняла ожерелье и подняла его перед собой. Сосредоточив разум на магических печатях Йиханы, девушка начертила над жемчужиной те же знаки, только в зеркальном отражении. Камень прерывисто засиял, потом рассыпался в куски, и Сквинт упал головой в снег. Элементал беспомощно задергался, пытаясь полностью выбраться из заточения. Баст зарычала и сильно толкнула элементал а, чтобы помочь. Увидев Лину, Сквинт был вне себя от радости. Гном тут же подпрыгнул и крепко обхватил ее своими лапками.

—Ну ладно, Сквинт. Теперь ты свободен, — через некоторое время произнесла Лина. Однако элементал все так же прижимался к девушке, явно отказываясь уходить. Потрепав гнома по лохматой голове, Лина внимательно исследовала лес. Ее интересовало, что произошло с Джаадом. Сейчас она уже поняла, что в действительности представляет собой Джаад, но, даже не чувствуя уже той неодолимой ярости, она все-таки ненавидела его. Впрочем, сейчас он уже не был так важен для Лины: ее первоочередные цели однозначно изменились.

—Пойдем, — обратилась она к Баст, — мы должны найти Малака. Итак уже много времени потеряли. — Баст согласно зарычала.

Джаад мчался по лесу, не разбирая дороги, желая укрыться от погони. Лицо его было все в царапинах и шрамах, сквозь оставшиеся от одежды лохмотья просвечивало покрытое синяками тело. Он не обращал на это внимания, чувствуя за спиной жаркое дыхание Зверя. Напоминающее волка чудовище гигантскими скачками неслось вслед за ним; между деревьями то и дело мелькали его кровожадные, светящиеся недобрым торжеством глаза.

Джаад ощущал, что Зверь стремится заполучить его жизненную сущность, и холодел от одной мысли об этом. Это создание было самим воплощением ненависти. Юноша чувствовал его отвратительную природу. Сердце гулко колотилось, вместо дыхания у Джаада получался загнанный хрип. И все же он не мог остановиться. Чудовище уже почти касалось его, и Джаад понимал: чтобы выжить, он должен добраться до света. Юноша страстно надеялся, что бежит в правильном направлении.

Далекая вспышка малинового сияния подтвердила его надежды, и он припустил быстрее. Джааду было все равно, для чего ему нужно достигнуть света и каким должен быть этот самый свет; все, что он знал, — это то, что свет находился в долине со стоящими камнями. Какая-то нечеловеческая сила влекла его вперед, к цели. Джааду казалось, будто кто-то помогает ему, прибавляя силы. Эта мысль удивила и напугала Джаада.

Лес понемногу редел. Джаад споткнулся, а когда поднял голову, очутился на склоне, ведущем в долину. Теперь ослепительный свет был четко различим. Он лился изнутри трех концентрических кругов мегалитов. Зверь был уже совсем близко, но юноша понимал: если он поспешит, то достигнет кругов раньше, чем чудовище его догонит.

Он бежал, спотыкаясь, но ни разу не упал. Он вновь ощущал, как нечто ведет его вниз, в долину. Быстро оглянувшись назад, Джаад увидел, что Зверь уже почты навис над ним.

Жадно хватая ртом воздух, Джаад прорвался сквозь первый крут стоячих камней. Ему казалось, будто легкие сейчас лопнут от напряжения. Пересекая второй круг, он зацепился за что-то ногой и упал. Теперь Джааду было все равно, что с ним произойдет. Однако Зверь также замедлил свой бег — сейчас он семенил в уверенности, что его жертва слишком выдохлась, чтобы пошевельнуться.

Готовясь к смерти, Джаад вдруг почувствовал любопытство относительно того, обо что же он споткнулся. Он пытался подавить в себе этот интерес, но безрезультатно. Потребность узнать причину падения крылась внутри самого Джаада, но снаружи его личности. Юноша изогнулся, чтобы посмотреть на предмет, — и задохнулся от волнения. Меч лежал в траве, распространяя вокруг мутно-красное сияние. Теперь Джаад знал, откуда исходили малиновые вспышки.

Меч был черным и безжизненным. Светилась только головка на рукоятке. Вдоль клинка шли странные руны силы. Очевидно, какое-то дикое животное выкопало меч: вокруг на земле сохранились следы когтей.

Джаад почувствовал, что меч взывает к нему. Сила призыва была такой впечатляюще страстной, что Джаад даже не подумал сопротивляться. Он просто протянул руку и взялся за рукоятку клинка. Гарда тут же засверкала, и на поверхности лезвия появились странные отблески, будто оружие внезапно вернулось к жизни. Меч как бы прирос к ладони Джаада, наполнив тело юноши холодным восторгом. Потом Джаад провалился в темноту, и все исчезло.

Зверь преодолел несколько последних ярдов, отделявших его от жертвы, и с удивлением обнаружил, что мальчишка стоит на коленях, отвернувшись от своего преследователя. Чудовище недобро заворчало, ожидая, когда же в его недруге заговорит страх — это чувство было совершенно необходимо Зверю, оно подпитывало его. Никакой реакции. Зверь задумался, уж не погибла ли его добыча, и, зарычав еще яростнее, придвинулся поближе. Фигура мальчишки напряглась, поднялась с колен и неторопливо развернулась лицом к Зверю. Зверь сразу почувствовал: что-то не так. От стоявшей перед ним фигуры веяло силой и уверенностью. Это обеспокоило Зверя, и он решил наброситься на жертву, как вдруг их глаза встретились и...

Зверь замер на месте, так и позабыв про завершающий прыжок. Черный, нечеловеческий взгляд пронзил его разум насквозь, уничтожив слабую волю астрального создания. Почувствовав хищное гудение Лишающего жизни, Зверь задрожал, потом жалобно завыл.

Глядя на дрожащее животное перед собой, Детен захохотал, но тут же оборвал смех.

—Я вернулся, — с удовлетворением заключил он.

Зябкая дрожь прокатилась по долине от этих слов, быстро растаявших в ночи.

Эпилог

Не всякий конец является целью. Конец мелодии не является целью; однако если мелодия не прозвучала до конца, значит, она также не достигла своей цели.

Загадка

— Ницше

Эния

Иесод Иецира

Эпоха Гармонии

Когда бриз развеял последние слова Мага, толпа медленно очнулась. Мир вокруг людей постепенно надвигался на них, доказывая свою реальность. Небо багровело в лучах солнца, опускавшегося за Вирмспайнскими горами. Кровавый диск светила отразился на стенах Небесной Башни. Дети и взрослые смотрели на Башню, чувствуя, что никогда больше не смогут относиться к ней так, как раньше.

На несколько мгновений все замолчали, чувствуя, как подбирается к ним ночная прохлада. Никто не решался нарушить тонкое плетение магической ткани Истории, нити которой поблескивали между слушателями.

—Как? И это вся История? — спросил кто-то из детей. — Но ведь она так не заканчивается?! Раненый Шадрак остался погибать. Мы даже не знаем, выживет ли он!

Маг поднял голову и пристальным взглядом успокоил ребенка.

—Нет, малыш, это еще не конец. Это новое начало. Этот закат отмечает не только конец дня, он еще отделяет нас от начала нового дня. То же можно сказать и о моей Истории. Подобно тому как солнце обязательно взойдет утром, также и душа Шадрака восстанет из пепла. Ведь ему предстоят еще самые трудные испытания: выйти на бой с Детеном, победить Лилит и объединиться с Линой. Нет, малыш. История на этом не заканчивается.

—И когда же ты продолжишь? — требовательно обратился к Магу другой сорванец с горящими от предвкушения глазенками.

—Уже поздно, но у нас всегда есть завтра, — улыбнулся Маг.

В толпе послышались стоны.

—Лина! Попроси его! — крикнул кто-то из взрослых. — Тебе он не откажет!

Темноволосая женщина рядом с Магом потянулась и коснулась его руки.

—Может, ты бы продолжил, — ее темно-карие глаза светились нежностью, — ведь они до сих пор не знают, Малак ты или Детен.

Маг улыбнулся. Несмотря на то что у него никогда не было любимчиков, сейчас выражение его лица казалось еще более доверительным.

—Ну, как сопротивляться? — спросил он и обернулся к толпе: — Слушайте внимательно. Я расскажу вам о возрождении Шадрака и о том, чем закончился путь Детена к выполнению своего Предназначения. Ведь, в сущности, История только начинается.

И Маг снова заговорил. Его музыкальный голос заставлял сердца биться сильнее от восторга. Ночные создания собрались вокруг него, чтобы послушать рассказ; а для людей мир вдруг пошел рябью и понемногу исчез. Все вновь переселились в Историю...

Краткое введение в Каббалу

Побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божия.

— Откровение Св. Иоанна Богослова, 2:7

Цель этого краткого очерка состоит в том, чтобы осветить те аспекты I Каббалы, которые имеют непосредственное отношение к настоящей книге. Каждого, кто интересуется изучением Каббалы, можно адресовать к уже имеющимся подробным введениям, созданным такими авторитетами, как Диен Форчун, Алистер Кроули, Мак-Грегор Матерс и Израэль Регарди. Их труды гораздо более всеобъемлющи, чем то, что я мог надеяться создать; кроме того, большинство изложенного в них материала выходит за рамки данной трилогии.

Собственно Каббала была создана иудеями. Многое из ее учения можно обнаружить в книгах Ветхого Завета, а также частично в Новом Завете. Одним из наиболее ценных свойств Каббалы является ее универсальность — а именно, она не ограничивается догматическими рамками какой-либо отдельной религии. Более того, она не является догматической религией, так что вы не найдете одного-единственного, бесспорно канонического текста, по которому можно постигать Каббалу. Это скорее живая философия, цель которой состоит в поиске истины, а не жестко установленных правил. Говоря словами Е. Блаватской, «нет религии выше Истины». Каббалистическая мысль всегда зиждилась на этом тезисе.

Зримым отражением Каббалы является Древо Жизни (см. рис.); оно состоит из десяти сфер, известных под названием Сефир (в совокупности—Сефирот). Соединяющие Сефирот линии называют путями. Всего в Каббале двадцать два пути. Каждая Сефира представляет собой сугубо индивидуальную сущность, или качество, проявляющее себя во всех известных природных процессах.

Древо Жизни соответствует спектру света — в данном случае каждой Сефире условно соответствует определенный цвет. Цвет — это качество, присущее каждому объекту, но не являющееся собственно объектом. То же можно сказать и о Сефирот: их сущности можно обнаружить в самых различных объектах и процессах, но независимо от этого Сефирот объективно существуют в высших планах.

Сефира может проявлять себя множеством самых различных способов. К примеру, сущностью Сефиры Гебура являются сила и власть. Ее можно отождествить с архетипом воина в человеческой психологии, но эту же сущность мы обнаружим в железе, древесине дуба, огне, мече, боге Марсе и т. д. Это разрушительная, сокращающая сила. Цвет Сефиры Гебура — красный.

Гебура уравновешивается Сефирой Хесед, сущность, которой состоит в Милосердии и Величии. Хесед можно уподобить царю-жрецу, мудрому, милостивому и благородному. Ее сущность можно обнаружить в ветке оливы, воде, единороге, боге Юпитере и прочих соответствиях. Хесед — это созидающая, расширяющая сила; цвет ее синий.

Сама мысль о многогранном проявлении Сефирот может показаться странной, в действительности же в этом нет ничего необычного. Так, например, один человек скажет, что красный цвет теплый, а синий — холодный. Красный также ассоциируется с гневом. Точно также музыка, в зависимости от ее стиля и темпа, может ассоциироваться с мягкими или воинственными чувствами. Совершенно аналогично устанавливаются и соответствия Сефирот. Красный цвет, бог Марс, воинственная музыка, гнев, меч, огонь и железо — все это имеет общие черты, и сущностью всего описанного является Гебура.

Каждая Сефира имеет свой собственный перечень соответствий, которые гармонируют с ее природой; следовательно, каждый элемент жизни, любой объект может быть отождествлен с той или иной Сефирой. Сама идея может показаться упрощенной и подчеркнуто субъективной, но дело в том, что Каббала замечательно подходит для упорядочения не только человеческого опыта, но и объективно существующей Вселенной. Одна из аксиом Каббалы гласит, что субъективный мир человека есть лишь зеркальное отражение объективной Вселенной.

Древо Жизни состоит из четырех основных планов, или миров. Вот они, в порядке возрастания плотности: Ацилут, Бриа, Иецира и Асиа. В сущности, Асиа представляет собой материальную вселенную, тогда как миры Иецира и Бриа — соответственно астральный и ментальный планы. Планом Божественности считают Ацилут.

Подобное описание планов приведено исключительно для наглядности; в действительности же эти планы, безусловно, не напоминают слоеный пирог. Точнее говоря, они сосуществуют вместе, взаимно проникая друг в друга в одном и том же пространстве. Это возможно благодаря различиям в плотности и частоте колебаний каждого плана — так же как звук, электроны, свет и всякие электромагнитные волны состоят из волновых колебаний.

Например, считается, что наивысшей частотой колебаний обладает мир Ацилут, который поэтому является наиболее разреженным планом. Мир Асиа, который мы воспринимаем в виде физической Вселенной, имеет самую низкую частоту колебаний; поэтому данный план имеет высшую плотность и состоит из твердой материи. Неразвитый человек неспособен воспринимать высшие планы, потому что они слишком тонки для его зрения. Однако при надлежащей тренировке большинство людей обретает способность воспринимать астральные формы и существа.

Каждая Сефира существует во всех четырех планах. Из этого следует, что проявления Сефиры Гебура существуют в мирах Ацилут, Бриа, Иецира и Асиа. Будучи планом Божественности, Ацилут обладает непревзойденной духовностью, поэтому в нем Сефира Гебура исходит от самого Божества. В мире же Бриа Сефира Гебура может считаться ее отражением в мире Ацилут; точно таким же образом она отражается и в мире Иецира. Так Гебура передается по всем четырем планам; то же происходит и с остальными Сефирот. По мере приближения к низшему миру Сефирот становятся все менее абстрактными и более материальными.

Подведем итоги: существуют четыре мира с десятком подпланов в каждом. Всего получается сорок подпланов, которые определяются как, например, Сефира Гебура в Мире Иецира, в Мире Асиа и т. д. Каждый из этих подпланов по-своему уникален, хотя несомненно, что, к примеру, четыре проявления Сефиры Хесед будут иметь много общего.

Эти миры структурируют и строение человека — ведь в каждом плане человек имеет свою движущую оболочку (для удобства объяснения мы разделим эти части человека, но при этом следует помнить, что они не могут существовать независимо друг от друга). Физическое тело принадлежит Миру Асиа; астральное — Миру Иецира (соответствует его эмоциональной и механической природе и называется низшим «Я»); ментальное тело принадлежит плану Бриа, оно соответствует интеллекту. Наконец, среда обитания духовного тела человека — Мир Ацилут.

Графически десять Сефирот изображаются в виде Древа Жизни. На Древе они распределены по трем колонкам, или Столпам. Столп Строгости содержит Сефиры Бина, Гебура и Ход Столп Милосердия включает в себя Сефиры Хокма, Хесед и Нетцах. Столп Равновесия содержит Сефиры Кетер, Тиферет, Иесод и Малкут.

Смысл Древа в том, чтобы показать взаимоотношения между Сефирот. Так, Сефиры Столпа Строгости уравновешиваются Сефирами-антагонистами Столпа Милосердия — например, Гебура—Хесед. Когда Древо используют применительно к душе человека, очень важно, чтобы эти силы в личности конкретного индивидуума находились в равновесии. Скажем, кто-нибудь может превозносить Силу Гебура, но ее необходимо укротить Милосердием Хесед. Неспособность достигнуть такого равновесия, с одной стороны, приводит к жестокости, с другой — к слабости.

В каббалистической модели Вселенной зло можно определить как нарушение равновесия. Зло — это любая крайность, как в случае с описанными жестокостью и мягкостью. Каждой Сефире соответствует определенный порок, в отраженном виде представляющий собой сущность данной Сефиры, доведенную до крайности. Эти пороки называются Клиппот, их можно рассматривать в качестве демонов. Правда, здесь зло не рассматривается в качестве объективно существующего, как в христианском понятии Сатаны; скорее, его причина — невежество и отсутствие мудрости. Вселенная зиждется на основе причинно-следственной связи: никто сознательно не решится стать проводником зла, пока на него не начинают действовать внешние обстоятельства — например, несчастливое, трудное детство. Хотя оно и не послужит оправданием злых деяний, но по крайней мере способно вызвать сочувствие. Не испытав чужих тягот, мы не можем судить другого человека.

Делать обобщающие выводы проще простого. Например, морализатор заявит, что убивать вообще — это зло. Но как быть тому, кто (гипотетически) знает, что, убив Адольфа Гитлера, он тем самым предотвратит Вторую мировую войну? Будет ли это убийство злом? Ответить на подобный вопрос нелегко, ибо этика — нечто весьма личное. Тем не менее приведенный пример показывает, что зло не является чем-то объективным, поддающимся однозначному определению. Все зависит от нашего восприятия. Недалекие люди часто видят зло в природных явлениях. Так, огонь оказывается удивительно полезным всем членам общества, ибо он дает тепло и возможность готовить пищу; однако вы вряд ли улучшите свое здоровье, сунув в пламя, скажем, голову. Значит ли последнее, что огонь — зло?

Сефирот среднего Столпа Древа соотносятся с центрами силы, или чакрами, находящимися внутри человеческого тела. Чакры достаточно подробно описаны в восточной философии. Сефирот также являются источником аспектов человеческой психологии — так, архетипы по Карлу Юнгу можно поместить под Сефирой Хокма.

Тесно связана с Каббалой и реинкарнация. Считается, что человеческий дух исходит от Бога в Мире Ацилут и существует в каждом из нижележащих миров. Естественно, низшим телом является физическое. Однако существование физического тела зависит от астрального, ментального и духовного тел. Если их удалить, физический организм немедленно погибнет.

Согласно каббалистической доктрине, люди переживают воплощение в физической Вселенной ради обучения посредством приобретения опыта. Чтобы пояснить идею, представим себе избалованного ребенка и мудрого, лишенного эгоизма старика, много настрадавшегося за свою жизнь. Последний будет в гораздо большей степени в мире с самим собой, он будет жить скорее для других, чем для исполнения собственных прихотей.

Прежде чем получить необходимые уроки, человеческая душа переживает множество воплощений, проживает много жизней. Воспоминания о прошлых жизнях не сохраняются из-за своей губительности для процесса обучения. Если бы мы рождались с памятью о прошлых инкарнациях, то с детства вели бы себя словно дряхлые старики. При этом наш разум был бы закрыт для новых идей и понятий, так что научились бы мы немногому. Между тем каждое воплощение имеет большое значение, а воспоминания прошлых жизней могут быть сознательно восстановлены. Каждая инкарнация накладывает совершенно определенный отпечаток на «душу» индивидуума.

Одно из наиболее ценных применений Каббалы связано с ее способностью классифицировать религии и мифологии. Практически в каждой культуре древнего мира число семь имело мистическое значение. Это справедливо даже для первобытных племен, совершенно оторванных от остального мира. Так, во всех культурах неделя состоит из семи дней, и это традиционное счисление гораздо старше первых межконтинентальных путешествий. Объясняется это тем, что в древности люди были гораздо более чувствительны к тонким энергиям. Мегалитические памятники вроде Стоунхенджа доказывают, что тогдашний человек был великолепно настроен в унисон с временами года и мог воспринимать куда более тонкие энергии.

Во всякой независимо созданной астрологической системе всегда присутствовали семь «планет» (тогда в понятие планеты вкладывали совершенно иной смысл, чем в наши дни), причем эти планеты соответствовали одним и тем же понятиям и идеалам. Понятия такого рода можно обнаружить в мифологиях самых различных культур, где в качестве персонификаций этих энергий фигурируют боги и демоны. С давних пор ученые сопоставляют богов греческой и римской мифологии; однако лишь немногие догадываются, что таким же образом можно провести сравнительное изучение всех мировых мифологий. Именно в этом отношении прекрасным подспорьем является Каббала.

Долгое время мифологии высмеивались, как примитивная карикатура на религию. Именно здесь скептики и являют свое полное невежество. Нельзя воспринимать буквально даже те мифологии, которые включают в себя миф о Сотворении (сюда же относится и библейская Книга Бытия — как можно было создать Землю за семь дней, если не существовало самого понятия «день»?). Как буквальное понимание этих мифов, так и полное их отвержение — элементарная вульгаризация. Мифы — это реликты мудрости древних народов, и хотя бы уже поэтому они не заслуживают насмешек. Повествования о битвах между богами и демонами отражают различные аспекты человеческой души, поскольку все божества соответствуют различным аспектам нашей психики.

Божества любой мифологии могут быть отождествлены с различными Сефирот Древа Жизни. Подобно тому как Древо отражает отношения между Сефирот, точно так же оно отражает и взаимоотношения между божествами. При этом оно создает карту нашего бессознательного разума и в основном соответствует открытиям психолога Карла Юнга — единственного ученого, который провел серьезные исследования в данной области.

Юнг назвал богов «архетипами» и показал, что боги во все времена повсеместно были вполне привычными понятиями для человеческой души. Кроме того, Юнг продемонстрировал наличие «коллективного бессознательного» разума.

Даже в традиционной психологии существует общепринятое мнение, что человек может оказаться во власти ущербной личности. Наиболее драматическим образом это проявляется в случаях раздвоения личности (множественных личностей), когда каждая из них оказывается наделенной своим собственным сознанием, иначе говоря, представляет собой отдельное свободно мыслящее существо. Независимо от того, считаются ли эти личности субъективными фрагментами души или объективно существующими демонами (каковыми они считались в древности), это в определенном смысле не имеет значения. Зато их воздействие оказывается вполне реальным — и психологии известно об этом весьма немногое. В каббалистической философии они различаются некоторым образом поверхностно, поскольку и субъективные, и объективные намерения считаются одинаково значимыми. Личные верования человека определяют его собственную Вселенную настолько же, насколько и его объективную реальность. Нередко можно услышать, что человек видит то, что хочет увидеть; это не совсем верно. Мир — это зеркало, и мы, глядя на него, смотрим на самих себя. Проклиная отрицательные события в нашей жизни, мы должны помнить, что именно мы несем за них ответственность — ведь каждый аспект нашей Вселенной создается на основе проекции нашей психики. Вот почему все плохое и обидное, что происходит с нами, есть плод наших сознательных или бессознательных действий. Это, пожалуй, самый трудный урок, который необходимо усвоить каждому человеку.

Данный очерк о Каббале в значительной степени упрощен; более того, в определенном смысле он является сугубо личной интерпретацией, поскольку Каббала есть личное путешествие к открытию самого себя, а не жесткая религиозная догма. Каждый изучающий Каббалу несет личную ответственность за свои верования и за результаты воплощения этих верований в его личной реальности. Внутренняя и внешняя жизнь человека взаимно дополняют друг друга; во имя прогресса в каждом из миров обе они должны находиться в гармонии.

Глоссарий

Адепт — мужчина или женщина, достигшие самоосознания. Личность Адепта совершенно уравновешена; сам Адепт обладает властью над стихиями. Сознание Адепта в значительной степени расширено в сравнении с неразвитым человеческим разумом, зациклившимся па бесконечном сновидении. Существуют три ступени института Адептов: Младший Адепт, Старший Адепт и Совершенный Адепт (они соответствуют уровням Тиферет, Гебура и Хесед).

Асана — санскритский термин; букв, означает «поза». Кроме того, асаной называют упражнение в виде длительного пребывания в определенной позе. Цель подобного упражнения — в тренировке тела и обуздании физических чувств. Эта техника является первоначальным этапом некоторых вариантов йоги, направленных на достижение мистических состояний.

Асиа — один из Четырех Миров Каббалы. Асиа — это материальная вселенная, наиболее плотный из всех Четырех Миров. Несмотря на то что из-за своей удаленности от Божественного Асиа является наименее духовным из миров, он, тем не менее, представляет собой воплощение Бога.

Астрал — план, расположенный непосредственно над физической вселенной; в Каббале соответствует миру Иецира. Материя, из которой состоит астральный плац, весьма тонкая, так что ее можно воссоздавать при помощи мыслей и чувств. Размерами этот план, как минимум, соответствует физической вселенной, поэтому в нем обитает множество существ. Этот план очень приятен для пребывания, поскольку в нем живут различные фантастические существа; однако в нем не меньше и злонамеренных созданий. По своей природе астральный план крайне эмоционален. Именно в нем человек встречается со своими сновидениями. В астрале существуют все мифические и вымышленные создания; фактически, этот план является их домом, из которого все они произошли.

Астральная проекция — для человека — процесс сознательного высвобождения астрального тела из физического с последующим его перемещением в физическом либо астральном плане. Овладеть этой техникой невероятно сложно, однако все Адепты умеют совершать это таинство.

Астральный вампир — существо, которое живет, питаясь астральной энергией других.

Аура — яйцеобразное тело, состоящее из эфирного света и окружающее физическое тело. Является видимым для существ, которые обладают эфирным зрением. Размеры ауры колеблются от нескольких дюймов до нескольких футов, в зависимости от состояния здоровья и других факторов. Благодаря цветовым колебаниям, а также изменениям в вибрации ауры опытный Адепт способен считывать с нее чувства и даже мысли человека. Любой объект, включая неодушевленные, имеет свою ауру. Фактически, это астральный субстрат, из которого формируется физическое.

Ацилут — первый мир Каббалы. Ацилут — наиболее утонченный мир, мир Божественности. Существует над Бездной абсолютно вне границ человеческого восприятия. Несмотря на это, самая сердцевина каждого из нас обитает именно в мире Ацилут.

Бездна — великий барьер, который необходимо преодолеть, чтобы соединиться с Богом. Чтобы пересечь Бездну, личность должна преодолеть границы так, чтобы осталось лишь чистое сознание. Когда человек становится всеведущим и всемогущим Богом, все его несовершенство и все ограничения остаются позади. При преодолении Бездны сохранить собственное эго невозможно: все должно быть утрачено во имя высшего приобретения. Земным людям понятие Бездны недоступно — оно для них слишком абстрактно и возвышенно.

Бо (японск.) — японский боевой шест.

Бодзюцу — буквально «искусство владения шестом». Боевое искусство, основанное на владении шестом «бо». Шест удерживают двумя руками; при помощи разнообразных вариантов удержания шеста его можно использовать как в ближнем, так и в дальнем бою. Техника бодзюцу включает в себя удары, тычки, колющие и парирующие движения, блоки, махи и удержания.

Боккен — буквально «деревянный меч». Представляет собой деревянную копию меча катана; используется преимущественно в тренировочных целях.

Будокай (японск.) — букв, «военный путь». Понятие включает в себя все боевые искусства, особенно те из них, которые направлены в основном на духовное совершенствование.

Буси (японск.) — японский термин, тождественный понятию самурай.

Бусидо (японск.) — букв. «Путь Воина». В сущности, понятие является не доктриной в письменном виде, а означает дух учения.

Вакидзаси (японск.) — японский короткий меч со скошенным острием. Вакидзаси всегда носили в паре с мечом катана. Применялся для ритуала лишения себя жизни (харакири).

Гавриил — имя, которое носят два совершенно различных существа: Архангел Вод и Архангел Сефиры Иесод,

Гебура — пятая Сефира Древа Жизни. Буквально означает «строгость», но иногда переводится также как «сила». Находится внутри Столпа Строгости и уравновешивает силу Хесед. Цвет — карминно-красный, персонифицируется в облике царя-воина.

Ги — буквально «униформа», «костюм». Традиционное название одеяния мастера боевых искусств; обычно изготавливается из хлопчатобумажной ткани либо из льняного холста (более прочного).

Даат — псевдо-Сефира Древа Жизни; располагается между Кетер и Тиферет. Само понятие означает «знание».

Дайме (японск.) — в феодальной Японии — господин самураев, которому самураи были обязаны подчиняться по законам чести. Самурай, не имеющий дайме, считался никчемным и презренным человеком — ронином.

Дао (кит.) — сложное и парадоксальное понятие. Само слово в переводе с китайского обозначает «путь». Принцип Дао соотносится с жизненным путем и вечными истинами.

Двеомер — буквально «магия».

Дзюдзюцу — буквально «искусство мягкости»; боевое искусство, применявшееся самураями в XIII в. Приемы дзюдзюцу включали в себя удары руками и ногами, броски, удушающие техники и особенно захваты суставов. Кроме того, в дзюдзюцу применялось оружие.

Дзянсин (японск.) — буквально «совершенная поза». Состояние абсолютного равновесия разума, высшего осознания всего окружающего. Достигалось за счет предельного обострения всех чувств.

Древо Жизни — графическое изображение свода каббалистических знаний в виде диаграммы из десяти сфер, соединенных между собой двадцатью двумя путями.

Енохиаиский язык — древнейший язык. В различных странах мира обнаружены его отрывочные письменные фрагменты. Был заново открыт Джоном Ди и Эдвардом Келли. Утверждают, что язык имеет божественное происхождение и обладает огромной силой.

Знак — отличительное изображение конкретного человека (любого другого живого или неживого объекта) либо средство, несущее определенную смысловую нагрузку.

Иай — букв, «игра мечами»; также вид поединка, в котором противники перед атакой опускаются на колени лицом к лицу. Как правило, поединок заканчивался с первым ударом меча, который либо возвращал честь дуэлянту, либо лишал его жизни.

Иайдзюцу — буквально «искусство рисования мечом». Занимавшиеся этим боевым искусством совершенствовались в первом движении меча, за которым следовала немедленная атака противника. Особое значение иайдзюцу имело для самураев. Современная форма данного боевого искусства — иай-до, т.е. «путь меча».

Иесод — девятая Сефира Древа Жизни; соединяется с астральным планом. Название переводится как «основание», так как Иесод представляет собой матрицу, поддерживающую физическую вселенную. Ассоциируется со сновидениями. Цвет — пурпурный.

Иецира — один из четырех каббалистических Миров. Соответствует астральному плану. Особо ассоциируется с Иесод

Инфернальные поселения — непредсказуемые и полные зла Клиппот. Обычно называются Кругами Ада, каждый из которых соответствует определенной Сефире Древа Жизни.

Инь-Ян (кит.) — Инь — женское, воспринимающее начало; соответствует Луне, отрицательному полюсу, тени, воде, сокращению. Ян — мужское, активное начало, связанное с Солнцем, положительным полюсом, светом, огнем, расширением. Философия «Инь-Ян» гласит, что каждому объекту присущ его собственный баланс этих полярных начал. Например, Солнце является Ян относительно Луны, однако Инь — по отношению к Галактике. Следовательно, это относительный принцип.

Ипсиссимус (глава, хозяин, господин, «сам по себе» — Степень Кетер, присуждаемая после, прохождения Пути Верховного Жреца. Ипсиссимус преодолевает Бездну, сливаясь в единое целое с Богом. Таким образом, он (или она) торжествует над собственными ограничениями, становясь бессмертным и непостижимым. Одного импульса силы Ипсиссимуса достаточно, чтобы вмиг уничтожить или, напротив, создать Вселенную.

Йои (японск.) — в Будокай — сочетание естественной позы тела (обычная стойка, ноги расставлены на ширину плеч) и состояния дзянсин, в котором находится разум.

Йорои (японск.) — вид доспехов, защищавших японских воинов от холодного оружия. Йорои представляли собой весьма сложную конструкцию из множества кожаных и металлических деталей, каждая из которых должна была крепиться на теле.

Каббала — система духовного совершенствования у магов и мистиков.

Каратэ — буквально переводится как «пустая рука». Боевое искусство, в котором не использовалось оружие. Каратэ включает в себя удары руками и ногами в различные части тела противника, а также блоки. Каратэ — более агрессивный вид боевых искусств в сравнении, например, с дзюдзюцу и айкидо, которые являются скорее оборонительными (но отнюдь не менее эффективными).

Карма (санскр.) — термин дословно переводится как «действие» (в еврейском языке — «тикун»). Кармическая доктрина гласит, что любое предпринимаемое человеком деяние впоследствии возвращается к нему, если не сразу, то во всяком случае через несколько жизненных циклов. Даже смерть не приводит к избавлению от кармы, преследующей человека в последующих воплощениях (инкарнациях). Нейтрализовать (преодолеть) закон кармы можно лишь перейдя через Бездну.

Ката (японск.) — важнейший ритуал Будокай. Применяется для совершенствования технических навыков и концентрации. Отрабатывая ката, ученик должен достигнуть наиболее полного состояния дзянсин. Имеется множество ката, каждое из которых представляет собой определенную последовательность атакующих и оборонительных движений.

Катана (японск.) — японский меч с клинком длиной от двадцати четырех до тридцати шести дюймов и скошенным острием. Меч изготавливали так: сгибали полоску железа пополам, затем проковывали согнутую полоску, снова сгибали, проковывали, и так далее. Получавшаяся полоска могла содержать до четырехсот слоев. Такая техника изготовления придавала оружию невероятную прочность и остроту. Над каждым сгибом мастер-оружейник читал особую молитву, чтобы сообщить клинку не только физическую, но и духовную силу. В феодальной Японии мечом-катаной мог владеть только самурай. Набор рубящего холодного оружия у самураев состоял из катаны (длинного меча) и вакидзаси (короткого меча); считалось, что эти клинки взаимно дополняют друг друга. Меч катана был оружием чести, содержащим в себе душу самурая.

Кетер — первая Сефира Древа Жизни. Содержит в себе все возможности и вероятности, посему является источником всех остальных Сефирот. Сущность Кетер слишком чиста и возвышенна, чтобы человек мог по достоинству оценить ее. Кетер — та сила, к которой бессознательно стремится каждое живое существо.

Киме — букв, «фокус». Для достижения наибольшей эффективности удара мастер боевых искусств в момент контакта переносит всю свою физическую и духовную силу в точку, расположенную в части тела, участвующей в контакте (напр., в костяшках пальцев). Киме используется во всех боевых техниках, требующих значительной силы. Особенно разрушительный эффект получается при использовании киме вместе с кьяи.

Клиппот — этим словом обозначают либо сами инфернальные поселения, либо их обитателей.

Кронзон — существо, в обязанности которого входит управление физической вселенной и планами, располагающимися непосредственно над нею. Кронзон является испытателем человечества и охраняет Бездну, не давая преодолеть ее тем, кто этого недостоин. Во многих современных религиях выступает в качестве бога: например, по учению гностиков Кронзон — незначительное божество Ветхого Завета.

Кьяи (японск.) — в Будокай — крик, исходящий от духа воина, чтобы сконцентрировать силу последнего и вселить страх в противника. Часто используется в сочетании с киме, при котором боец в момент контакта с противником на долю секунды напрягает все мышцы тела, чтобы сделать удар максимально эффективным.

Маг — здесь: человек, в совершенстве владеющий искусством магии, который преодолел Бездну и обрел Степень Хокма. Вооружившись Словом Божьим, Маг способен положить начало новой Эпохе.

Малкут — физическая вселенная; иногда также употребляется как синоним планеты Земля.

Михаил — Архангел Огня.

Мотсу — вид медитации, использующейся в боевых искусствах. Также применяется в магии. Иногда называется «позой дракона».

Неофит — прошедший первую ступень инициации в любой из Школ Магии.

Пантакль — земное оружие борьбы с духами-элементалами; в частности, используется для управления элементалами стихии Земли.

Пентаграмма — пятиконечная звезда, каждый луч которой соответствует определенной стихии. Пентаграмма с одним из лучей, расположенным выше других, символизирует власть духа Божьего над остальными стихиями и считается благоприятной. Если же пентаграмма изображается с двумя лучами наверху, то такой знак символизирует зло.

Печать Соломона — гексаграмма, составленная из двух взаимопроникающих треугольников; известна также под названием Звезды Давида. Имеет много символических значений, но преимущественно воплощает единство и гармонию противоположностей.

Пранаяма — техника выработки и поддержания особого ритма дыхания. Овладение техникой пранаямы нередко сопутствует овладению асанами в йоге. Рафаил — Архангел Воздуха.

Ронин (японск.) — самурай, не имеющий хозяина и чести. Сефира (множ. Сефирот)— одна из десяти сфер проявления (см. Древо Жизни).

Стихии — всего существует пять стихий («элементов»). К обыкновенным стихиям относятся Земля, Воздух, Вода и Огонь. Пятая стихия — Дух, или Божественная сила, — управляет остальными четырьмя и соединяет их.

Суккуб — демон женского пола; по ночам посещает мужчин, чтобы совокупиться с ними и лишить их астральной энергии. Суккубы находятся под властью Лилит. Аналогичный демон мужского пола называется инкубом.

Сэнсэй — буквально «учитель» или «наставник». Собственно, термин имеет более широкое значение, не сводящееся к двум указанным.

Тай-сабаки — буквально «телодвижение»; принцип уклонения от нападения противника за счет ухода с линии атаки. Используются круговые и маховые движения. Особенно характерен принцип тай-сабаки для таких боевых искусств, как айкидо.

Талмуд — свод религиозных правил в иудаизме. Записан в двух отдельных книгах.

Теллус — древнее название планеты Земля (по имени римской богини земли).

Тиферет — шестая Сефира Древа Жизни. Название переводится как «красота» или «гармония»; Тиферет отождествляется с благотворным равновесием. Данная Сефира дает Посвященному звание Адепта; связана с самоосознанием. Цвета: желтый и золотистый, персонифицируется трояко: в облике Бога, Царя и Ребенка.

Ундина — дух-элементал Воды,

Уриил — Архангел Стихии Земли.

Фратер — это слово в оккультных орденах применяется при обращении членов ордена друг к другу; синоним обращения «брат».

Харакири (японск.) — ритуал, при помощи которого обесчещенный либо поссорившийся со своим дайме самурай лишал себя жизни. Для выполнения ритуала использовался короткий меч вакидзаси. Официальное название ритуала — сеппука.

Хесед — четвертая Сефира Древа Жизни. Название переводится как «милосердие». Второе название четвертой Сефиры — Гедула — «благодать». Располагается внутри Столпа Милосердия и уравновешивает силу Гебура. Цвет — темно-синий, персонифицируется в облике мудрого царя-жреца.

Чакра — точка силы внутри астрального тела, в которой концентрируются определенные виды энергии. Обладающие эфирным зрением видят чакры в виде сфер, наполненных интенсивным свечением. У обычного человека чакры невелики, но увеличиваются в размерах по мере духовного совершенствования.

Элементал — существо, принадлежащее к одной из стихий — Земле, Воздуху, Воде или Огню; один из низших духов иерархии. Элементалы могут быть добрыми, лукавыми или злыми. Упоминаются во многих сказках. Соответственно принадлежности той или иной стихии делятся на гномов, сильфид (фей), ундин (русалок) и саламандр.

Эпоха («Эон») — период времени, в течение которого на планете (на одном из планов) доминируют определенные духовные факторы. Продолжительность Энианской Эпохи составляет две тысячи лет. Смена Эпох, или Эонов, всегда сопровождается сменой Мага, приносящего новый закон Бога.

Эфирный (план) — фактически, подплан астрала; иногда понятие эфирного плана употребляют как синоним астрала. В практическом смысле эфирный план представляет собой более грубую, плотную часть астрала и находится в непосредственной близости от физической вселенной.

Ясновидение — способность видеть (либо иным образом воспринимать информацию) на расстоянии. Понятие может относиться как к физическому плану, так и к неземным реальностям. Ясновидение может производиться различными способами.

Литературно-художественное издание

Д. Э. Хили

Лилит. Свет и тьма.

Книга 1

Перевод: В. Ижакевич

Редактор: И. Старых

Приложение «Каббала» — М. Неволин

Корректура: Е. Введенская, Е. Ладикова-Роева, Т. Зенова

Оригинал-макет: И. Петушков, Т. Ткаченко

Обложка: С. Михай, Е. Ющенко

Лицензия ЛР № 064633 от 13.06.96.

Подписано в печать 14.07.98.

Формат 84Х 108/32. Бумага офсетная. Усл. печ. л. 18,00

Тираж 5000. Заказ 0645

Издательство "София",

252055, Украина, Киев-55, ул. Полковника Потехина, 2

109172, Россия, Москва, а/я 55

Отпечатано с готовых диапозитивов на Книжной фабрике № 1 Госкомпечати России.

144003, г. Электросталь Московской обл., ул. Тевосяна, 25