<<< 
ОГЛАВЛЕHИЕ >>>
КОГДА БОГА НЕТ
Приступая к беседам для начинающих молитвенный путь, я хочу со
всей ясностью оговорить, что не ставлю цель академически объяснить или
обосновать, почему надо учиться молитве; в этих беседах я хочу указать, что
должен знать и что может сделать тот, кто хочет молиться. Так как
сам я – начинающий, я буду считать, что вы тоже начинающие, и мы попытаемся
начать вместе. Я не обращаюсь к тем, которые стремятся к мистической молитве или
к высшим ступеням совершенства, – "молитва сама проторит дорожку" к
ним (святитель Феофан Затворник).
Когда Бог пробьется к нам или мы прорвемся к Богу при каких-то
исключительных обстоятельствах, когда повседневность внезапно распахнется перед
нами с глубиной, которую мы никогда раньше не замечали, когда в себе самих мы
обнаружим глубину, где молитва живет и откуда она может забить ключом – тогда
проблем нет. Когда мы ощущаем Бога, то мы стоим лицом к лицу с Ним, мы
поклоняемся Ему, мы говорим с Ним. Поэтому одна из очень важных исходных
проблем – это положение человека, когда ему кажется, будто Бог отсутствует, и
вот на этом я хочу теперь остановиться. Речь не о каком-то объективном
отсутствии Бога, – Бог никогда на самом деле не отсутствует, – но о чувстве
отсутствия, которое у нас бывает; мы стоим перед Богом и кричим в пустое небо,
откуда нет ответа; мы обращаемся во все направления – и Бога нет. Как
быть с этим?
Прежде всего, очень важно помнить, что молитва – это встреча, это
отношения, и отношения глубокие, к которым нельзя принудить насильно ни нас, ни
Бога. И тот факт, что Бог может сделать для нас Свое присутствие явным или
оставить нас с чувством Своего отсутствия, уже является частью этих живых,
реальных отношений. Если можно было бы вызвать Бога к встрече механически, так
сказать, вынудить Его к встрече только потому, что именно этот момент мы
назначили для встречи с Ним, то не было бы ни встречи, ни отношений. Так можно
встретиться с вымыслом, с надуманным образом, с различными идолами, которые
можно поставить перед собой вместо Бога; но это невозможно сделать по отношению
или в отношениях с Живым Богом, точно так же, как это невозможно в отношениях с
живым человеком. Отношения должны начаться и развиваться именно во взаимной
свободе. Если быть справедливым и посмотреть на эти отношения
именно как на взаимные, то ясно, что у Бога гораздо больше оснований печалиться
на нас, чем у нас – оснований жаловаться на Него. Мы жалуемся, что Он не
делает явным Свое присутствие в те несколько минут, которые мы отводим Ему в
течение всего дня; но что сказать об остальных двадцати трех с половиной часах,
когда Бог может сколько угодно стучаться в нашу дверь, и мы отвечаем:
"Извини, я занят", или вообще не отвечаем, потому что даже и не
слышим, как Он стучится в двери нашего сердца, нашего ума, нашего сознания или
совести, нашей жизни. Так вот: мы не имеем права жаловаться на отсутствие Бога,
потому что сами отсутствуем гораздо больше.
Второе важное обстоятельство – то, что встреча лицом к лицу с
Богом – всегда суд для нас. Встретив Бога, будь то в молитве, в богомыслии или в созерцании, мы можем быть в этой встрече
только либо оправданными, либо осужденными. Я не хочу сказать, что в этот
момент над нами произносится приговор конечного осуждения или вечного спасения,
но встреча с Богом – всегда критический момент, кризис. "Кризис" –
греческое слово, и оно означает "суд". Встреча с Богом лицом к лицу в
молитве – критический момент, и слава Богу, что Он не
всегда являет нам Себя, когда мы безответственно, беспечно добиваемся встречи с
Ним, потому что такая встреча может оказаться нам не по силам. Вспомните,
сколько раз Священное Писание говорит о том, что опасно оказаться лицом к лицу
с Богом, потому что Бог сила, Бог – правда, Бог – чистота. И вот, когда мы не чуем,
не переживаем ощутимо Божие присутствие, первым нашим движением должна быть
благодарность. Бог милостив; Он не приходит до времени; Он дает нам возможность
оглянуться на себя, понять, и не добиваться Его присутствия, когда оно было бы
нам в суд и в осуждение.
Я вам дам пример. Много лет назад ко мне пришел человек и стал
просить: "Покажите мне Бога!" Я сказал, что не могу этого сделать, и
прибавил, что если и мог бы, то он не увидел бы Бога. Потому что я тогда думал
и теперь думаю: чтобы встретить, увидеть Бога, нужно иметь что-то общее с Ним,
что-то, что даст нам глаза, чтобы увидеть, и восприимчивость, чтобы
уловить, почуять. Этот человек спросил меня тогда, почему я так о нем думаю, и
я предложил ему размыслить и сказать, какое место в Евангелии его особенно
трогает, чтобы мне попытаться уловить, в чем его сообразность с Богом. Он
сказал: "Да, такое место есть: в восьмой главе Евангелия от Иоанна рассказ
о женщине, взятой в прелюбодеянии". Я ответил: "Хорошо, это один из
самых прекрасных и трогательных рассказов; а теперь сядьте и подумайте: кто
вы в этой сцене? На стороне ли вы Господа и полны милосердия, понимания и веры
в эту женщину, которая способна покаяться и стать новым человеком? Или вы –
женщина, которая изобличена в прелюбодеянии? Или один из старейшин, которые все
один за другим вышли вон, потому что знали свои грехи? Или же один из молодых,
которые колеблются и медлят?" Он подумал и сказал: "Нет, я
единственный из иудеев, который не вышел и стал забивать эту женщину камнями".
Тогда я сказал: "Благодарите Бога, что Он не дает вам встретиться
лицом к лицу с Ним теперь!"
Это, может быть, крайний пример, но разве он часто не применим к
нам? Мы не то что прямо отвергаем слова Божии или Его пример; но мы, пусть не
так грубо, поступаем подобно воинам во время страстей Христовых: мы хотели бы
закрыть Христу глаза, чтобы без помехи ударить Его, а Он нас не видел бы. Разве
не это мы делаем, когда прячемся от Божьего присутствия и поступаем по своей
воле, по своим настроениям и прихотям, вопреки тому, что есть воля Божия? Мы
пытаемся накинуть покров на Его глаза, но ослепляем только себя самих. Как же
мы можем в такие минуты приходить в Его присутствие? Можем, конечно – в
покаянии, с сокрушенным сердцем; но нельзя идти, рассчитывая, что мы тут же будем
приняты с любовью, как Его друзья.
Вспомните разные места в Евангелии: люди гораздо большего, чем мы,
духа не осмеливались принять Христа. Вспомните сотника, который просил Христа
исцелить своего слугу. Христос сказал: "Я приду", но сотник ответил:
"Не надо – скажи только слово, и слуга мой исцелеет".
Так ли мы поступаем? Обращаемся ли мы к Богу, говоря: "Не делай Свое
присутствие явным, ощутимым для меня; достаточно, чтобы Ты сказал слово, и совершится
то, что должно; пока мне не надо большего..." Или вспомните Петра в лодке
после большого улова рыбы: он упал на колени и сказал: "Оставь меня,
Господи, я человек грешный!" Он просил Господа уйти из его лодки, потому
что, может быть, впервые испытал смирение; а пережил он чувство смирения,
потому что внезапно прозрел величие Христа. Случается ли это когда-либо с нами?
Когда мы читаем Евангелие и перед нами встает неотразимая красота и слава
образа Христова, когда мы молимся и нас охватывает
чувство величия и святости Божией, говорим ли мы когда-нибудь: "Я недостоин,
чтобы Ты пришел ко мне"?.. А что сказать о тех случаях, когда мы должны
понимать, что Он и не может прийти к нам, потому что нас-то нет,
чтобы Его принять; мы хотим получить что-то от Него, а вовсе не Его Самого. Можно ли это назвать отношениями? Так ли мы
относимся к друзьям? Ищем ли мы того, что дает дружба, или любим самого
друга? И в какой степени это же верно по отношению к Господу?
Теперь подумаем о молитвах, ваших и моих; вспомним, как сильна,
горяча, глубока бывает молитва, когда молишься о
ком-то, кого любишь, или о чем-то важном для тебя. Сердце открыто, всё наше
существо собрано и сосредоточено в молитве. Значит ли это, что весь смысл этой
молитвы, вся ее сила – во встрече с Богом? Нет; это значит только, что для тебя
важен предмет твоей молитвы. Потому что когда после такой горячей, глубокой,
напряженной молитвы о любимом человеке или по поводу тревожных обстоятельств мы
переходим к следующей теме, которая не так глубоко нас затрагивает, и мы
остываем – что изменилось? Бог ли охладел или отошел в сторону? Нет, это просто
значит, что вдохновение и напряженность нашей молитвы родились не от Божьего
присутствия, не от моей веры в Него, моей тоски по Богу, чуткости к Нему, а
лишь от того, что мое сердце болеет о ком-то, о чем-то – но не о Боге. Как же
тогда удивляться, что мы не ощущаем Божьего присутствия? Не Он отсутствует, а нас
нет при такой "встрече". Не Он, а наше сердце остывает, потому что Он
для нас не так уж много значит.
Иногда Бог "отсутствует" еще и по другой причине. Пока
мы подлинны, пока мы являемся самими собой, Бог может присутствовать во встрече
и может что-то для нас сделать. Но как только мы напрягаемся быть не тем, что
мы есть на самом деле, то для нас ни сделать ничего нельзя, ни сказать; мы
становимся фиктивным, подставным существом, а с такой нереальной личностью Бог
ничего не может сделать.
Для того чтобы мы могли молиться, мы должны войти в отношения,
которые определяются как Царство Божие.
Мы должны сознавать, понимать, что Он – Бог, что Он – Царь, и
отдаться, поручить себя Ему. Мы всегда должны хотя бы помнить о Его
воле, даже если пока неспособны ее выполнить. В противном случае, если мы
относимся к Богу, как богатый юноша, который не мог последовать за Христом,
потому что был слишком богат, – как можем мы тогда встретиться с Ним?
Как часто посредством молитвы, посредством глубокого общения с Богом, по Которому мы тоскуем, мы просто ищем для себя немного
радости; мы не готовы продать всё, чтобы купить взамен драгоценную жемчужину.
Как в таком случае можем мы обрести эту жемчужину? Ее ли мы ищем?.. Ведь
подобное происходит и в человеческих отношениях: когда мужчина или женщина
полюбит кого-то, все остальные люди уже не имеют для него, для нее того же
значения. Это выражено в древнем изречении: "Когда у юноши есть невеста,
он окружен уже не мужчинами и женщинами, а просто людьми".
Не это ли может, не это ли должно произойти со всяким нашим
богатством, когда мы обращаемся к Богу? Не должно ли оно стать своего рода
фоном, бледным и серым, на котором со всей рельефностью будет выделяться
единственная значительная Личность? Нам хотелось бы иметь один мазок небесной
лазури для полноты картины нашей жизни, в которой столько темных сторон. Бог же
готов оказаться вне нашей жизни, Он готов взять на Себя всю ее полностью, как
крест, но не готов быть просто одним из обстоятельств в нашей жизни.
Так вот, когда мы пришли к выводу, что Бог отсутствует, не следует
ли нам поставить перед собой вопрос – кого мы в этом виним? Мы всегда виним
Бога, – либо обвиняем Его прямо в лицо, либо жалуемся другим, что Он
отсутствует, что Его никогда нет, когда Он нужен, что Он не отзывается, когда к
Нему обратишься. Иногда мы более "благочестивы"- именно в кавычках! –
и говорим: "Бог испытывает мое терпение, мою веру, мое смирение", и
находим множество способов обратить Божий суд о нас выгодной для нас стороной:
"Я так терпелив, что могу терпеть даже Самого
Бога!" Разве это не так?..
Помню, когда я был молодым священником, я однажды произнес
проповедь, одну из многих, произнесенных мною в приходе. После службы ко мне
подошла девушка и сказала: "Отец Антоний, вы, наверное, очень плохой
человек", Я ответил: "О да, – но как вы об этом узнали?" Она
пояснила: "Вы так хорошо описали наши грехи, что, конечно, вы сами их все
совершили". Разумеется, дурные мысли и дурные состояния, неприглядное
описание которых я вам здесь предлагаю, вероятно, мои собственные, но, может
быть, хоть в какой-то мере, всё же и ваши.
Если мы хотим молиться, то сначала должны быть убеждены в том, что
мы – грешники, нуждающиеся в спасении, что мы отделены от Бога, что не можем
жить без Него, и единственное, что мы можем Ему принести, это наша отчаянная
тоска о том, чтобы стать такими, какими Бог принял бы нас, принял в нашем
покаянии, принял нас с милосердием и любовью. И вот молитва, с самого
ее начала, – это наше посильное восхождение к Богу, момент, когда мы поворачиваемся
к Богу, не решаясь подойти ближе, зная, что если мы встретим Его слишком рано,
прежде, чем Его благодать поможет нам встретить Его –
встреча будет судом. Всё, что мы можем сделать, это
повернуться к Нему в благоговении, в трепетном преклонении и почитании, на
какие мы только способны, со всем вниманием и серьезностью, и просить Его
сделать с нами что-то, что даст нам способность встретиться с Ним лицом к лицу,
не в суд и не в осуждение, но в жизнь вечную.
Здесь я хотел бы напомнить вам притчу о мытаре и фарисее. Мытарь
приходит в храм и стоит позади, у входа. Он знает, что стоит осужденным; он
знает, что в категориях справедливости ему надежды нет, потому что он не причастен
Царству Божию; он – вне царства правды и праведности
или царства любви, потому что не принадлежит ни царству праведности, ни
царству любви. Но в той жестокой, уродливой жизни насилия, которая является его
жизнью, он научился чему-то, о чем праведный фарисей не имел и понятия. Он научился, что в мире соперничества, в мире хищнических
отношений, жестокости и бессердечия, единственное, на что можно надеяться – это
на вторжение милосердия, на вторжение сострадания, неожиданное и невероятное,
которое не коренится ни в исполнении долга, ни в строе естественных отношений,
и которое приостановило бы закономерность жестокости, насилия и бессердечности
в повседневной жизни. Мытарь, будучи вымогателем,
ростовщиком, хищником, знал из собственного опыта, что бывают моменты, когда
безо всякой причины – поскольку это никак не входит в его мировоззрение – он
вдруг простит долг, потому что его сердце дрогнуло и стало уязвимым; когда,
может случиться, он не предаст кого-то в тюрьму, потому что человеческое лицо
что-то ему напомнило или звук голоса коснулся его сердца. Логики в этом
нет; это не входит ни в его образ мыслей, ни в его обычный образ действий. Тут,
наперекор и вопреки всему, вторгается нечто, чему он не может противиться; и он
тоже, вероятно, знает, как часто сам бывал спасен от
конечной катастрофы этим вторжением неожиданного и невероятного милости,
сострадания, прощения. И вот он стоит у церковной притолоки, зная, что область
внутри храма – область праведности и любви Божией, которой он не принадлежит и
куда вступить не может. Но он по опыту знает, что невероятное сбывается, и
тут-то он и говорит: "Помилуй! Нарушь законы справедливости, нарушь законы
религии, милостиво сойди к нам, не имеющим права ни на прощение, ни на
то, чтобы вступить в эту область". И вот я думаю, что это – исходная
точка, от которой мы должны начинать снова и снова, постоянно.
Вы, вероятно, помните место у апостола Павла, где Христос ему
говорит: Сила Моя в немощи совершается...
Эта немощь – не та слабость, которую мы обнаруживаем, когда грешим и забываем
Бога, но такая слабость, которая означает гибкость до конца, полную
прозрачность, всецелое предание себя в руки Божии; обычно же мы стараемся
"изо всех сил" и мешаем Богу явить Его силу.
Когда ребенок только начинает учиться писать и не знает, что от
него ожидается, то его рука совершенно гибко и послушно управляется рукой
матери; как только он вообразит, что понял, и старается "помогать",
всё идет вкривь и вкось: вот что я имею в виду, когда говорю, что сила Божия
совершается в немощи. Или же возьмите парус: ветер может его наполнить так, что он
понесет весь корабль – только потому, что парус гибок; если вместо паруса вы
поставите прочную доску, то ничего не получится... Железная рукавица крепка, но
как мало можно ею сделать; перчатка хирурга еле
чувствуется, еле приметна, ничего не стоит ее порвать, но благодаря ей
"умная" рука врача творит чудеса... И вот одна из вещей, которым Бог
постоянно старается нас научить вместо воображаемой и ничтожной, анархичной
нашей "силы" это хрупкость, гибкость, всецелая отдача себя в руки
Божии.
Я вам дам пример. Двадцать пять лет тому назад один мой друг, у
которого было двое детей, погиб при освобождении Парижа. Дети его не любили
меня, ревновали, что у отца есть такой друг, но когда отец умер, они потянулись
ко мне потому что я был другом их отца... И вот его
дочь, девочка лет пятнадцати, пришла однажды ко мне в приемную (я был врачом прежде чем стать священником) и увидела, что рядом с
медицинскими принадлежностями у меня на столе лежит Евангелие. Со всей
самоуверенностью юности она сказала: "Не понимаю, как может образованный
как будто человек верить в такую чепуху". Я ее тогда спросил: "А ты
читала?" Она ответила: "Нет". – "Так вот помни: только
очень глупые люди судят о вещах, которых не знают". После
этого она прочла Евангелие, и оно настолько покорило ее, что вся ее жизнь
переменилась, потому что она начала молиться, Бог дал ей испытать Свое
присутствие, и она некоторое время жила этим. Потом она заболела
неизлечимой болезнью, и когда я уже был священником в Англии, прислала мне
письмо, где говорила: "С тех пор, как тело мое начало слабеть и вымирать,
дух мой более живой, чем когда-либо, и я ощущаю Божие присутствие так легко и с
такой радостью". Я написал ей в ответ: "Не ожидай, что это состояние
продлится; когда сил еще убавится, ты не сможешь больше собственным порывом
устремляться к Богу, и придет время, когда тебе покажется, что к Богу нет
доступа". Через некоторое время она снова мне написала: "Да, вы были
правы; я теперь так слаба, что не могу собрать сил, чтобы устремляться к Богу
или даже тосковать по Нему, и Бога словно нет". Я ей тогда ответил, чтобы
она попробовала поступить по-другому: научиться смирению в подлинном, глубоком
смысле этого слова.
На латинском языке humilitas, смирение
происходит от слова humus – "плодородная
земля"; и вот, смирение не заключается в том, чтобы, как мы это постоянно
делаем, "прибедняться", и думать и говорить о себе плохое, и убеждать
других, будто наши ходульные манеры и есть смирение. Смирение – это состояние
плодородной земли; земля всегда у нас под ногами, она самоочевидна, она забыта;
по ней мы ходим – и никогда ее не вспомним; она открыта всему, в нее мы кидаем
отбросы, всё, что нам не нужно. Она безмолвна и всё принимает, – и самый навоз,
и отбросы она принимает творчески и обращает их в живое и животворное
богатство. Она самое разложение претворяет в новую силу жизни; открытая дождю,
открытая всякому семени, она приносит плод в тридцать, в пятьдесят и во сто
крат.
И я посоветовал этой женщине: "Учись быть такой же перед
Богом: отдающейся, не сопротивляющейся, готовой принять и от людей и от Бога,
что бы они ни дали". И на самом деле ей пришлось много претерпеть от
людей. После шести месяцев ее болезни муж устал от того, что у него умирающая жена,
и бросил ее: она с избытком познала отвержение, но и Бог осиял ее Своим светом
и послал освежающий дождь. Немного позже она написала: "Я совсем истощена.
У меня нет сил устремляться к Богу, но теперь Бог Сам
сходит ко мне".
Этот рассказ – не только иллюстрация, он подчеркивает основную
мысль: вот та немощь, в которой Бог может явить Свою
силу, и вот такая ситуация, когда отсутствие Божие обращается в Его
присутствие. Мы не можем насильно завладеть Богом; но если мы стоим, как мытарь
или как эта женщина – за гранью того, что "правильно", но в пределах,
где царит милосердие, мы можем встретить Бога.
Теперь постарайтесь продумать "отсутствие" Бога, и
поймите всем своим существом, что раньше чем стучать в
дверь (и это не только дверь Царства в общем смысле, Христос действительно
говорит: Я есмь дверь), надо осознать, что мы находимся
вне, снаружи. Если мы по безумию вообразим, что мы уже в Царстве
Божием, то, разумеется, и стучаться некуда, остается только глядеть вокруг –
где же ангелы и святые и предназначенная для нас обитель? И когда мы не увидим
ничего, кроме темноты или стен, то вполне справедливо можем удивляться, до чего
непривлекателен рай... Надо осознать, что мы еще не в раю, что мы всё еще вне
Царства Божия, и тогда спросить себя: где же дверь и как в нее стучать?
<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>