Глава
I
ПРОБЛЕМА И ЕЕ
РЕШЕНИЕ
Существует ли вообще или
остается ли до сих пор неразгаданной тайна Веды?
Согласно нынешним
представлениям, суть той древней тайны уже выявлена и представлена ко всеобщему обозрению или же, скорее всего, настоящей тайны
не было вовсе. Гимны Веды – это жертвенные сочинения
примитивной, не вышедшей из варварства расы, сложившиеся вокруг системы
церемониальных и искупительных обрядов, обращенных к персонифицированным силам
природы; они наполнены туманными, еще не сложившимися мифами и грубыми
астрономическими аллегориями, также находящимися в процессе становления.
Лишь в поздних гимнах мы впервые ощущаем присутствие более глубоких
психологических и моральных идей – заимствованных, как иные полагают, у
враждебных дравидов, "грабителей" и "противников Веды", как
откровенно именуются они в самих гимнах, – и обнаруживаем первые семена, хоть и
непонятно откуда возникшие, позднейших ведантийских
построений. Эта современная теория согласуется с
общепризнанной идеей о стремительной эволюции человека с совсем еще недавнего
уровня дикаря; она опирается на внушительный аппарат критических исследований и
поддерживается рядом научных дисциплин, к сожалению, еще весьма юных и во
многом пока гипотетических в своих методах и непостоянных в своих результатах,
таких, как сравнительная филология, сравнительная мифология, а также
сравнительное религиоведение.
В этих главах я ставлю
своей целью предложить новый подход к этой древней проблеме. Я
не намерен идти путем негативного и деструктивного метода, вступающего в
противоречие с общепризнанными решениями, я просто хочу изложить, позитивно и
конструктивно, более полную и, в известном смысле, дополняющую другие гипотезу,
построенную на более широкой основе, – гипотезу, которая вдобавок может пролить
свет на некоторые важные проблемы в истории древней мысли и культа, весьма
неудовлетворительным образом решаемые обычными теориями.
В Ригведе,
по оценке европейских ученых – единственной и подлинной Веде,
мы сталкиваемся с собранием жертвенных гимнов, изложенных очень древним языком,
овладение которым представляет ряд почти непреодолимых трудностей. Она полна
древних форм и слов, не встречающихся в позднем языке, смысл которых часто
приходится устанавливать при помощи догадок; многие слова, хотя и вошедшие в
классический санскрит, имеют или, по крайней мере, допускают толкование,
отличное от их смысла в позднем литературном языке; кроме того многие слова, в
особенности наиболее распространенные и важные для понимания смысла,
обнаруживают поразительное число несвязанных между собой значений, способных, в
зависимости от предпочтения нашего выбора, придать совершенно разную окраску
целым фрагментам, целым гимнам и даже всей мысли Веды. На протяжении нескольких
тысячелетий были сделаны по меньшей мере три
значительные попытки, хотя и совершенно отличные по своим методам и
результатам, установить смысл этих древних изречений. Одна относится ко временам очень древним и представлена фрагментами из
Брахман и Упанишад; но мы располагаем во всей полноте традиционной
интерпретацией индийского ученого Саяны и уже в наши дни обрели интерпретацию
Вед современной европейской школой, плод колоссального труда по сопоставлению и
выдвижению гипотез. Обе интерпретации обнаруживают в общем одну особенность –
они приписывают древним гимнам поразительную несвязность мысли и смысловую
бедность. Отдельным строкам можно придать – без особого
усилия либо с некоторой натяжкой – определенный смысл или хотя бы
осмысленность; язык, возникающий в результате, при всей своей стилевой
напыщенности, перегруженности избыточными и декоративными эпитетами и
невероятной бедности смысла этой огромной массы высокопарных слов и витиеватых
фигур речи, все же выстраивается в доступные пониманию фразы. Но,
принимаясь читать гимны в целом, мы словно бы соприкасаемся с людьми, которые в
отличие от древних писателей других народов были неспособны связно и
естественно выражать мысли или логически завершить их. Язык большинства гимнов,
за исключением более коротких и простых, представляется либо туманным, либо
искусственным; мысли или не связаны между собой, или истолкователю приходится
изрядно потрудиться, чтобы объединить их в единое целое. Исследователь, работая
со своим текстом, принужден заменить процесс истолкования чуть ли не процессом фабрикациии. Мы ощущаем, что он не столько выявляет смысл,
сколько силится уложить непокорный материал в некое подобие формы и последовательности.
Но этим туманным и
варварским сочинениям выпала счастливейшая судьба в истории мировой литературы.
Они стали признанным источником не только для богатейших и глубочайших мировых
религий, но также и для тончайших метафизических философий. В непрерывной
тысячелетней традиции они почитались в качестве источника и критерия всего, что
признавалось авторитетным и подлинным в Брахманах и Упанишадах, в Тантрах и Пуранах, в доктринах
великих философских школ и учениях прославленных святых и мудрецов. Они носили
имя "Веда", то есть знание, – имя,
присвоенное высочайшей духовной истине, какую только способен воспринять
человеческий разум. Но если согласиться с нынешними интерпретациями, Саяны ли
или современных теоретиков, то вся их величественная и священная слава
обращается в грандиозную фикцию. Гимны же удивительным образом становятся не
более чем наивными верованиями необразованных и материалистичных варваров,
поглощенных только самыми поверхностными приобретениями и удовольствиями,
практически не имеющих понятия об элементарных моральных устоях и религиозных
побуждениях. Это общее впечатление не могут разрушить отдельные фрагменты,
совершенно не гармонирующие с общим духом писания. Подлинная основа или
начальная точка отсчета для позднейших религий и философий – это Упанишады,
которые в таком случае следует рассматривать как бунт философских и
умозрительных построений против ритуалистического материализма Вед.
Однако эта концепция,
опирающаяся на вводящие в заблуждение европейские аналогии, на самом деле ничего
не объясняет. Такие глубокие и высокие мысли, такие тонкие и разработанные
психологические системы, какие обнаруживаются в Упанишадах, не могли появиться
из ничего. Человеческий ум идет в своем прогрессе от знания к знанию, или же
обновляет и расширяет предшествующее знание, которое оказалось забытым и
погребенным под наслоениями иного, или же ум ухватывается за старые
несовершенные представления и они ведут его к новым открытиям. Мысль Упанишад
предполагает существование великих истоков, предшествующих ей самой, а в
обычных теориях это опускается. Гипотеза, предназначенная для заполнения этого
пробела, которая гласит, что идеи эти были заимствованы арийскими
варварами-завоевателями у цивилизованных дравидов, представляет собой всего
лишь предположение, опирающееся только на другие догадки. На самом деле
возникают даже сомнения, не является ли вся история об арийском вторжении в
Пенджаб мифом филологов.
Школам интеллектуальной
философии античной Европы предшествовали тайные доктрины мистиков; орфические и
элевзинские мистерии подготовили плодородную почву
для воззрений, из которых, в свою очередь, возникли идеи Пифагора и Платона.
Наличие подобной отправной точки для всего последующего развития мысли в Индии,
по меньшей мере, можно считать вероятным. На самом деле многие формы и символы
идей, обнаруживаемые нами в Упанишадах, а также многое из содержания Брахман
предполагает существование в Индии периода, когда мысль развивалась в скрытой
форме тайных учений, подобных греческим мистериям.
Другой пробел, оставляемый
общепринятыми теориями, есть пропасть, отделяющая материальное поклонение
внешним силам природы в Веде от развитой религии
греков и от психологических и духовных идей, которые связаны с функциями богов
в Упанишадах и Пуранах. Мы можем, на данный момент,
принять теорию о том, что самая ранняя полностью осознанная форма религии
неизбежно – ибо человек на Земле начинает с внешнего и движется ко внутреннему – должна быть поклонением внешним Силам
Природы, наделяемым сознанием и личностными качествами, которые человек
обнаруживает в самом себе.
Агни в Веде
– это несомненно Огонь; Сурья – Солнце, Парджанья – Дождевая туча, Уша –
Заря; а если материальное происхождение или функция каких-то других богов не
столь очевидны, то нетрудно сделать туманное ясным при помощи филологических
предположений или изобретательных умозаключений. Но если обратиться к религии
греков, которая, в соответствии с современными хронологическими
представлениями, датируется не намного позднее Веды,
мы сталкиваемся с существенной разницей. Материальные атрибуты богов отошли на
второй план или оказались подчинены психологическим концепциям. Порывистый бог
Огня обратился в хромого бога Труда; Аполлон, Солнце, управляет поэтическим и
пророческим вдохновением; Афина, которую по происхождению можно с большой долей
вероятности считать богиней Зари, утратила все воспоминания о своей
материальной функции, став мудрой, сильной и чистой богиней Знания; есть и
другие божества, боги Войны, Любви и Красоты, утратившие свои материальные
функции, если они у них вообще были. Недостаточно утверждения, что перемена
неизбежно должна была наступить с развитием человеческой цивилизации: сам
процесс перемен тоже требует исследования и прояснения. Мы видим, как та же
революция совершается в Пуранах, отчасти путем замены
имен и обликов богов, но отчасти и через тот же неясный процесс, который мы
наблюдаем в эволюции греческой мифологии. Река Сарасвати
превращается в богиню Вдохновения и Учености; ведийские Вишну и Рудра становятся верховными Божествами, членами
божественной триады, и выражают обособленно охранительные и разрушительные
процессы в космосе. В Иша Упанишаде мы находим
обращение к Сурье как к Богу озарения, с помощью которого мы можем постичь
высочайшую истину. Таковой же была его функция в священной ведийской формуле Гаятри, которую на протяжении тысячелетий ежедневно
повторяет во время молитвы каждый брахман; можно, кстати, отметить, что эта
формула есть стих из Ригведы, из гимна риши Вишвамитры. В той же
Упанишаде Агни призывается как божество с чисто моральными функциями, как
очиститель от зла, проводник души путем добра к божественному Блаженству; он,
по-видимому, отождествляется с силой воли и несет ответственность за
человеческие деяния. Сома, растение, из которого производился мистический нектар
для ведийских жертвоприношений, теперь становится не только Божеством луны, но
еще и олицетворением разума в человеческом существе. Наличие этих эволюционных
перемен предполагает некий временной промежуток, следующий за ранним
материальным богопочитанием или за более высоким
пантеистическим анимизмом, приписываемым Ведам, и предшествующий развитой пуранической мифологии, в которой боги наделены глубинными
психологическими функциями, – промежуток или период, который вполне мог быть
Веком мистерий. Однако нынешнее понимание вещей оставляет брешь, или же этот
разрыв создан нашей исключительной сосредоточенностью на натуралистическом
элементе религии ведийских риши.
Я полагаю, что эту пропасть
создали мы сами, в действительности же в древних священных писаниях ее нет. Гипотеза, предлагаемая мной, состоит в том, что сама Ригведа есть важнейший документ, дошедший до наших дней от
раннего периода человеческой мысли – меркнущими останками которого были
исторические элевзинские и орфические мистерии –
периода, когда духовные и психологические знания расы, в силу трудноопределимых
сейчас причин, были скрыты покровом конкретных и материальных фигур и символов,
оберегающих смысл от невежд и раскрывающих его посвященным. Одним из
главных принципов мистиков была сакральность и
сокровенность познания себя и истинного знания богов. Мистики считали, что эта
мудрость не предназначена, возможно даже опасна, для
обычного человеческого разума; в любом случае, будучи открыта грубым и не
очистившимся душам, мудрость может быть извращена, употреблена во зло и лишена
чистоты. Поэтому они поддерживали существование внешнего богопочитания, действенного, но несовершенного, для
непосвященных, посвященным же предлагали внутреннюю дисциплину, облекая свои
мысли в слова и образы, в равной мере обладавшие духовным смыслом для избранных
и конкретным – для массы простых верующих. Ведийские гимны были задуманы
и созданы по этому принципу. Внешне их формулы и описанные в них церемонии –
это детали внешних же ритуалов, предназначенных для пантеистического поклонения
Природе, что и было распространенной религией тех времен, скрытый же смысл
священных слов заключал в себе действенную символику духовного опыта и знания,
психологическую дисциплину самосовершенствования, бывшую тогда высочайшим достижением
человеческого рода. Система ритуалов, признаваемая Саяной,
может сохранять свое внешнее значение, можно принять и общие концепции
натуралистического толкования, открытого европейскими исследователями, но за
всем этим пребывает истинная и все еще скрытая тайна Вед – тайные слова, ninyā a vachānsi, изреченные для тех, кто чист в душе и пробужден в знании.
Таким образом, извлечение менее очевидного, но более важного смысла посредством
истолкования ведийских терминов и ведийских символов и установление
психологических функций богов есть задача трудная, но необходимая, и данные
главы, а также переводы, сопровождающие их, являются только подготовкой к ее
решению.
Эта гипотеза, если она
окажется состоятельной, даст три преимущества. Будут просто и успешно прояснены
те части Упанишад, которые пока остаются непонятыми или понятыми неверно, а
также прояснится многое из истоков Пуран. Будет
объяснена и рационально оправдана вся древняя традиция Индии, ибо обнаружится,
что, по сути дела, Веданта, Пураны, Тантры,
философские школы и великие индийские религии уходят своими корнями в Веды. Мы
сможем увидеть там в их изначальном источнике, в их ранних и даже примитивных
формах фундаментальные концепции позднейшей индийской мысли. Таким образом,
будет установлена настоящая точка отсчета для более углубленного сравнительного
религиоведения индийского ареала. Вместо блуждания среди необоснованных
умозаключений или необходимости разбираться в немыслимых преобразованиях и
необъяснимых превращениях мы получим ключ к естественному и прогрессивному
развитию, удовлетворяющему требования логики. Заодно, возможно, будет пролит
свет на темные места ранних культов и мифов других народов древности. Наконец,
раз и навсегда будут прояснены и перестанут существовать несообразности ведийских
текстов. Они только кажутся несообразностями, их подлинная связующая нить
должна быть найдена в сокровенном значении. Стоит найти ее, и гимны предстают в
своей органической и логической цельности, а манера выражения, хотя и чуждая
нашему современному образу мышления и речи, становится – в своем собственном
стиле – верной и точной, она грешит, скорее, лаконичностью, нежели
избыточностью выразительных средств, скорее, смысловой перегруженностью, нежели
обделенностью. Веда перестает быть просто интересным
пережитком варварства, а занимает свое место в ряду наиболее значимых ранних
Священных Писаний мира.